Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени Страница 9

Габсбурги остановились на стратегии управления, которая предполагала терпимое отношение к подобным местным различиям. Паула Саттер-Фишер отметила, что, если поступали налоги, а система обороны исправно функционировала, Габсбургам раннего Нового времени этого было достаточно: «Ни Фердинанд II, ни его преемники в XVII веке не располагали решающим контролем ни над правовой, ни над фискальной сферой ни в одной части своей монархии. И, пожалуй, они к этому и не стремились». Право лишь в минимальной степени служило объединению державы; эту цель гораздо эффективнее обеспечивали культура и барочные ритуальные практики прошедшей Контрреформацию католической церкви[36].

Османская империя для укрепления своей всеохватной власти также делала ставку на подобные «имперские фикции»: ритуальный, идеологический и символический дискурсы. Османские султаны использовали риторику ислама, визуальные возможности имперской архитектуры и соблазнительную изощренность придворной культуры, чтобы транслировать на всю державу свои имперские амбиции. Правовая система являлась частью этого дискурса, обосновывая легитимность монарха во многом в тех же категориях, что и в Московском царстве: правитель обеспечивает правосудие, защищает своих подданных от вреда и покровительствует церкви. Османские султаны своими руками создали единство целой империи, учредив сеть шариатских судов, разбиравших и религиозные, и светские дела; они кодифицировали султанское право (канун) вокруг исламского права (шариата); они создали бюрократию – судей и писцов, – профессионализм которых достиг пика в XVI веке[37].

В то же время османы черпали силы для правовой централизации, приспосабливаясь к местным различиям. По словам Даниэля Гоффмана, «государство предпочитало не навязывать единообразную и жесткую правовую систему подвластным территориям. Вместо этого правительство, составив ряд провинциальных судебников (канун-наме), включивших в свой состав многие местные обычаи и статуты, в XV веке организовало на местном уровне гибкую юридическую систему». Одновременно другие группы населения – православные греки, армяне, евреи и постоянно проживающие иностранные купцы – располагали собственными судами и законами. Местные элиты удавалось интегрировать благодаря административной практике продажи должностей (на местах), политике, которая к XVIII веку, с выдвижением магнатов на местах, подорвала возможности центральной власти. Тем не менее, благодаря своей имперской стратегии, османам удалось установить прочную стабильность в государстве. «Секрет долголетия Османского государства и способности империи удерживать свою власть над широким набором неоднородных территорий заключался не в его легендарном войске, не в верном чиновничестве, не в последовательной смене ряда дельных правителей и не в той или иной системе земельного держания. Скорее он заключался просто в гибкости отношений правительства со своим разнородным обществом»[38].

Русские цари, как императоры династии Габсбургов, османские султаны и польские короли, управляли империей с огромным этноконфессиональным разнообразием, увеличивавшимся по мере ее роста с начала XVI по конец XVIII века[39]. Но проблемы, с которыми они сталкивались, были иными. В отличие от Европы, где элиты, институты и исторические традиции сформировались в результате тесного исторического синтеза римского наследия, германских племенных структур и католической церкви, и от Османов, возглавивших сложно организованные общества Средиземноморья и Ближнего Востока, Москва распространила свою власть над восточнославянскими княжествами и степными народами, стоявшими на более низком уровне политической организации. Умело используя культурные практики подданных, Русское государство интегрировало новые территории, включая их господствующий слой в состав элиты, организуя взаимосвязи между регионами и проявляя уважительное отношение к местным обычаям. Конечно, восстания покоренных подавлялись силой, но их сопротивление минимизировалось политикой невмешательства во внутренние дела и тем, что государство формулировало в качестве центральных лишь небольшое количество целей. Несмотря на необходимость проявлять подобную гибкость, государственная власть настаивала на том, чтобы ряд основных задач, таких как извлечение ресурсов (при их повсеместном недостатке), военный контроль и уголовное судопроизводство, выполнялся местными силами[40].

В сфере права Русское государство раннего Нового времени смогло навязать единообразные кодексы и практики более эффективно, чем его современники, поскольку оно расширялось на территории с минимальными формальными юридическими традициями. Среди восточных славян Москва столкнулась с несколькими монастырскими и церковными судами, использовавшими византийское церковное право, и княжескими судами, основанными на «Русской Правде» германского типа, а среди колониальных народов – с местными правовыми нормами и институциями[41]. В целом государство успешно реализовало свою претензию на судебную власть в уголовных делах, сохранив право на вынесение менее значимых судебных решений на местном уровне. Московское законодательство было ориентировано на практику, прежде всего на установление единых процедур и контроль над должностными лицами. Иностранные путешественники, часто профессиональные юристы или ученые, для которых «Московия» означала «деспотизм», отзывались о московском праве с пренебрежением. Джильс Флетчер в книге 1590 года достаточно точно характеризует Судебник 1550 года, при этом не придавая ему никакого значения: «Письменных законов у них нет, кроме одной небольшой книги, в коей определяются время и образ заседаний в судебных местах, порядок судопроизводства и другие тому подобные судебные формы и обстоятельства, но нет вовсе правил, какими могли бы руководствоваться судьи, чтобы признать самое дело правым или неправым. Единственный у них закон есть закон изустный, то есть воля царя, судей и других должностных лиц». Адам Олеарий в середине XVII века, хотя и признавал, что Соборное уложение 1649 года превосходит предшествовавшие своды («раньше у русских было лишь весьма немного писаных законов и обычаев»), все же подчеркивал широту полномочий государства: поскольку «все это [судебные решения] делается именем его царского величества, то прекословить никто не имеет права, и апелляция не допускается». Иоганн-Георг Корб, немецкий дипломат, писал в начале правления Петра I: «Кроме краткой описи хронологических чисел, формул судебных решений и некоторых до сих пор употреблявшихся обычаев, у москвитян нет никакого писаного права; воля государя и указ Думы считаются у них верховным законом… в государстве Московском одна только царская воля, по праву самодержавия, имеет законную силу»[42].

При отсутствии в России профессиональных юристов, ученых правоведов и университетов, традиций юриспруденции, а также разработанной иерархии судебных учреждений и кодексов для различных подразделений социума в правовой системе Московского государства, по мнению этих путешественников, крайне недоставало той судебной защиты, какую можно было найти в более цивилизованном обществе. С пренебрежением делая выводы о деспотическом устройстве Московии, они упускали суть московских судебников как практических пособий и недооценивали минимализма судебных структур, которые способствовали установлению единой процедуры и норм во всех уголках державы, в которой не было профессиональных судей, зато имелся недостаток ресурсов. Право и суд относились здесь к прикладной, прагматической, а не к ученой сфере.

Московские правители преуспели в централизации, постепенно ограничивая объем политической и судебной автономии, которая существовала в завоеванных княжествах, во владениях знатных родов и в уделах царских родственников. В XVII веке представители правящей династии мужского пола, кроме царя, были лишены права иметь собственные уделы. Джильс Флетчер писал в 1590 году: «Еще недавно были здесь некоторые лица из древнего дворянства, которые владели по наследству различными областями с неограниченной властью и правом судить и рядить все дела в своих владениях… но все эти права были уничтожены и отняты у них Иваном Васильевичем, родителем нынешнего государя»[43]. Исключением стали западные земли – объект территориальной экспансии, где московские государи позволили юридически оформленным сословиям европейского типа (включая дворянство, казаков и горожан с их привилегиями в Белоруссии и на Украине) сохранить их корпоративные институты и права, а иногда даже и привилегии в сфере уголовного права[44]. На средней Волге и в других мусульманских сообществах Москва разрешала исламским судам рассматривать религиозные и иные мелкие преступления за исключением уголовных. Подобным образом обстояло дело и с другими автохтонными народами, местные традиции которых распространялись на все отрасли права, кроме уголовного. Монополия царского суда на уголовные преступления была практически повсеместной.