Эдгар По - Английский с Эдгаром По. Падение дома Ашеров / Edgar Allan Poe. The Fall of the House of Usher Страница 6

This dread was not exactly a dread of physical evil – and yet I should be at a loss how otherwise to define it. I am almost ashamed to own – yes, even in this felon’s cell, I am almost ashamed to own – that the terror and horror with which the animal inspired me, had been heightened by one of the merest chimaeras it would be possible to conceive.

My wife had called my attention, more than once, to the character of the mark of white hair (моя жена обращала мое внимание более, чем однажды, на характер отметины из белой шерсти), of which I have spoken (о которой я говорил), and which constituted the sole visible difference between the strange beast and the one I had destroyed (и которая составляла единственное видимое различие между чужим зверем и тем, которого я уничтожил). The reader will remember that this mark, although large, had been originally very indefinite (читатель вспомнит, что эта отметина, хотя и большая, была изначально очень неопределенной /по форме/); but, by slow degrees – degrees nearly imperceptible (но, медленными степенями = изменениями – изменениями почти что незаметными = постепенно, почти незаметно), and which for a long time my Reason struggled to reject as fanciful (и которые в течение долгого времени мой рассудок силился отвергнуть как фантастические; to struggle – бороться) – it had, at length, assumed a rigorous distinctness of outline (она = эта отметина наконец приняла точную определенность очертаний).

My wife had called my attention, more than once, to the character of the mark of white hair, of which I have spoken, and which constituted the sole visible difference between the strange beast and the one I had destroyed. The reader will remember that this mark, although large, had been originally very indefinite; but, by slow degrees – degrees nearly imperceptible, and which for a long time my Reason struggled to reject as fanciful – it had, at length, assumed a rigorous distinctness of outline.

It was now the representation of an object that I shudder to name (она была теперь изображением предмета, который я вздрагиваю = боюсь назвать) – and for this, above all, I loathed, and dreaded, and would have rid myself of the monster (и за это, сверх всего, я ненавидел и боялся и желал бы избавиться от чудовища) had I dared (посмей я) – it was now, I say, the image of a hideous – of a ghastly thing – of the gallows (она была теперь, говорю я, изображением отвратительной, страшной вещи – виселицы)! – oh, mournful and terrible engine of Horror and of Crime – of Agony and of Death! (о, скорбное и жуткое орудие ужаса и злодеяния, мучения и смерти)!

It was now the representation of an object that I shudder to name – and for this, above all, I loathed, and dreaded, and would have rid myself of the monster had I dared – it was now, I say, the image of a hideous – of a ghastly thing – of the gallows! – oh, mournful and terrible engine of Horror and of Crime – of Agony and of Death!

And now was I indeed wretched beyond the wretchedness of mere Humanity (и теперь был я поистине жалок, за пределами убожества простой человечности = более жалок, чем все /слабые/ люди; beyond – вне, снаружи, помимо). And a brute beast – whose fellow I had contemptuously destroyed – a brute beast to work out for me (и неразумной твари, чьего соплеменника я с презрением уничтожил, неразумной твари – причинять мне…; to work out – изготовить) – for me, a man, fashioned in the image of the High God – so much of insufferable woe (…/причинять/ мне, человеку, сотворенному по образу высокого = великого Бога, столько непереносимого горя)! Alas (увы)! neither by day nor by night knew I the blessing of Rest any more (ни днем, ни ночью не знал я больше блаженства покоя! neither…, nor – ни…, ни; any more – больше /в вопросительных и отрицательных предложениях/)!

And now was I indeed wretched beyond the wretchedness of mere Humanity. And a brute beast – whose fellow I had contemptuously destroyed – a brute beast to work out for me – for me, a man, fashioned in the image of the High God – so much of insufferable woe! Alas! neither by day nor by night knew I the blessing of Rest any more!

During the former the creature left me no moment alone (в течение первого = дня это животное не оставляло меня ни на секунду в покое; to leave alone – оставлять одного = оставлять в покое); and, in the latter, I started, hourly, from dreams of unutterable fear (а в последней = ночью, я просыпался ежечасно от снов несказанного ужаса; to utter – произносить), to find the hot breath of the thing upon my face (чтобы обнаружить горячее дыхание этого существа на моем лице), and its vast weight – an incarnate Night-Mare that I had no power to shake off – incumbent eternally upon my heart (а его большой вес – воплощенный кошмар, стряхнуть с себя который я не имел силы – лежащим постоянно на моем сердце; nightmare – ночной кошмар)!

During the former the creature left me no moment alone; and, in the latter, I started, hourly, from dreams of unutterable fear, to find the hot breath of the thing upon my face, and its vast weight – an incarnate Night-Mare that I had no power to shake off – incumbent eternally upon my heart!

Beneath the pressure of torments such as these (под давлением мучений, таких, как эти), the feeble remnant of the good within me succumbed (слабый остаток добра во мне не выдержал; to succumb /to/ – поддаваться, уступать; погибнуть, стать жертвой /чего-либо/). Evil thoughts became my sole intimates (злые мысли стали моими единственными друзьями) – the darkest and most evil of thoughts (темнейшие и самые злые из мыслей). The moodiness of my usual temper increased to hatred of all things and of all mankind (мрачность моего обычного характера выросла до ненависти ко всем вещам и ко всему человечеству; to increase – увеличиться, возрасти); while, from the sudden, frequent, and ungovernable outbursts of a fury to which I now blindly abandoned myself (в то время как от внезапных, частых и неуправляемых взрывов ярости, которой я теперь слепо предавался), my uncomplaining wife, alas! was the most usual and the most patient of sufferers (моя не жаловавшаяся жена – увы! – была самым обычным и самым терпеливым из страдальцев).

Beneath the pressure of torments such as these, the feeble remnant of the good within me succumbed. Evil thoughts became my sole intimates – the darkest and most evil of thoughts. The moodiness of my usual temper increased to hatred of all things and of all mankind; while, from the sudden, frequent, and ungovernable outbursts of a fury to which I now blindly abandoned myself, my uncomplaining wife, alas! was the most usual and the most patient of sufferers.

One day she accompanied me, upon some household errand, into the cellar of the old building (однажды она сопровождала меня по какому-то бытовому поручению = делу в подвал старого здания) which our poverty compelled us to inhabit (в котором наша бедность вынудила нас проживать). The cat followed me down the steep stairs (кот следовал за мной вниз по крутой лестнице; stair – ступенька; stairs – ступеньки; лестница), and, nearly throwing me headlong, exasperated me to madness (и, чуть не сбросив меня головой вперед, вывел меня из себя до безумия; to exasperate – вывести из себя).

One day she accompanied me, upon some household errand, into the cellar of the old building which our poverty compelled us to inhabit. The cat followed me down the steep stairs, and, nearly throwing me headlong, exasperated me to madness.

Uplifting an axe, and forgetting, in my wrath, the childish dread which had hitherto stayed my hand (подняв топор и забыв в своем гневе ребяческий ужас, который прежде удерживал мою руку), I aimed a blow at the animal which, of course, would have proved instantly fatal (я направил такой удар на животное, который, конечно, оказался бы немедленно смертельным = убил бы его тут же) had it descended as I wished (обрушься он /так/, как я хотел; to descend – опускаться). But this blow was arrested by the hand of my wife (но этот удар был остановлен рукой моей жены). Goaded, by the interference, into a rage more than demoniacal (приведенный этим вмешательством в ярость более, чем бесовскую; to goad – подстрекать, побуждать), I withdrew my arm from her grasp (я выдернул руку из ее руки: «хватки»; to withdraw – убрать, отнять, вырвать) and buried the axe in her brain (и погрузил топор в ее мозг). She fell dead upon the spot, without a groan (она упала мертвая на месте, без единого стона; to fall).

Uplifting an axe, and forgetting, in my wrath, the childish dread which had hitherto stayed my hand, I aimed a blow at the animal which, of course, would have proved instantly fatal had it descended as I wished. But this blow was arrested by the hand of my wife. Goaded, by the interference, into a rage more than demoniacal, I withdrew my arm from her grasp and buried the axe in her brain. She fell dead upon the spot, without a groan.

This hideous murder accomplished (/когда/ это отвратительное убийство /было/ совершено), I set myself forthwith, and with entire deliberation, to the task of concealing the body (я приступил немедленно и с полной обдуманностью = со всем тщанием к задаче укрытия тела; to set oneself – приняться за какое-либо дело). I knew that I could not remove it from the house, either by day or by night (я знал, что не могу убрать его из дома, как днем, так и ночью; now), without the risk of being observed by the neighbors (без риска быть замеченным соседями; to observe – наблюдать; замечать). Many projects entered my mind (многие проекты приходили мне на ум; to enter – входить). At one period I thought of cutting the corpse into minute fragments, and destroying them by fire (в один момент я думал о том, чтобы разрезать труп на мельчайшие кусочки и уничтожить их огнем; to think – думать). At another, I resolved to dig a grave for it in the floor of the cellar (в другой /момент/ я решил выкопать могилу для него = для трупа в полу подвала).

This hideous murder accomplished, I set myself forthwith, and with entire deliberation, to the task of concealing the body. I knew that I could not remove it from the house, either by day or by night, without the risk of being observed by the neighbors. Many projects entered my mind. At one period I thought of cutting the corpse into minute fragments, and destroying them by fire. At another, I resolved to dig a grave for it in the floor of the cellar.

Again, I deliberated about casting it in the well in the yard (снова = затем я размышлял о том, чтобы бросить его в колодец во дворе) – about packing it in a box, as if merchandize, with the usual arrangements (/или/ о том, чтобы упаковать его в коробку, словно товар, с обычными приготовлениями = как обычно делают), and so getting a porter to take it from the house (и раздобыть носильщика, чтобы забрать = который бы забрал его из дома). Finally I hit upon what I considered a far better expedient than either of these (наконец я наткнулся = додумался до того, что я счел гораздо лучшим средством, чем любой из вышеперечисленных: «этих»; to hit upon – наткнуться на что-либо: «ударить по»). I determined to wall it up in the cellar (я решился замуровать его = труп в подвале; to wall up – замуровать; wall – стена) – as the monks of the middle ages are recorded to have walled up their victims (как монахи средневековья, пишут, замуровывали своих жертв: «как монахи записаны, что замуровывали»; to record – записывать).