Глазами геолога - Рудольф Константинович Баландин Страница 9

В Забайкальской экспедиции, которой требовался работник, меня стали наперебой стращать предстоящими трудностями. Но я ловко скрывал свою растерянность и тут же был зачислен коллектором с условием, что меня вскоре отправят в Читу самым жутким транспортом.

У меня сразу же оказалось два начальника: помоложе — Анатолий Александрович, повзрослее — Сергей Иванович.

До отъезда мне поручили выписать в таблицу кое-какие сведения о забайкальских месторождениях молибдена, вольфрама и олова.

Непонятные названия — Борзя, Ципикан, Баргузин, Шерлова гора — уводили меня прочь из этой тусклой и пыльной комнаты, заставленной шкафами, ящиками и книгами, в таежные буреломы, на берега затерянных рек, опечатанные следами медведей и оленей.

— А как ты думаешь? — услышал я вопрос Анатолия Александровича. Он обращался ко мне.

Я тотчас вернулся из дремучей тайги:

— О чем?

— О гранитах.

— Я о них не думаю.

— Прекрасно! — обрадовался он. — Нашелся хоть один геолог, который не думает о гранитах!

Магма вторглась в горные породы, переплавляя их и создавая месторождения полезных ископаемых.

— Значит, это не геолог, — мрачно сказал другой мой начальник.

О гранитах я кое-что знал. Но знания эти были так ничтожны, что их, как говорится, без микроскопа не разглядишь.

— Ничего, — сказал Анатолий Александрович. — Может быть, он думает о пегматитах или скарнах.

— Или грезит о грейзенах, — усмехнулся Сергей Иванович.

Я поскорее уткнулся в свои бумаги. Начальники больше не обращались ко мне. Они продолжали спор.

— Чем ты можешь доказать, — горячился молодой начальник, — что граниты вышли из мантии? Кому-нибудь удавалось выплавить из базальта гранит? Почему почти все месторождения связаны с гранитами, а не с базальтами?

— Передача для детей: спрашивай — отвечаем, — насмешливо бормотал Сергей Иванович. — Шум и гам из-за магм. Магма — мама! Из нее все родится.

— А откуда она сама берется?

— Из мантии, вестимо. Выплавляется из мантии. А кто не верит, пусть слазит туда и проверит.

Сергей Иванович коверкал и рифмовал слова, но мысль его была мне понятна.

Граниты рождены магмой. Магма поднимается из глубин. Она раскалена и подвижна. Избавляясь от подземной темноты, она ищет слабые слои и трещины, разрывает их, переплавляет породы, извергает в разломы перегретые газы и пар, вспучивая земную поверхность. Магма скопляется, как гной, и вздувается опухолью. Пробиваясь наружу, она растекается жидкой лавой и образует ровные конусы вулканов.

Магма растягивает под землей свои щупальца. Дерево пускает корни сверху вниз, магма тянется вверх, сквозь земную кору, к свету. Но пробиться ей не всегда удается. И тогда она, исчерпав свою силу и жар, постепенно остывает. И наконец каменеет.

Все это, знакомое по учебникам, промелькнуло в моей голове.

Из глубин Земли я вновь вынырнул в полутемную комнату, ощущая особенный сухой и чуть пряный запах каменной пыли от образцов, лежащих в бумажных пакетах на столе и в шкафах, в ящиках и на полу. Сергей Иванович куда-то ушел. Анатолий Александрович смотрел на меня:

— Если тебе действительно наплевать на граниты, то стоит ли для этого тащиться в Забайкалье?

— Да я это просто так сказал, — оправдывался я. — Плохо знаю граниты.

— А хорошо их никто не знает!

Признаться, я не представлял себе, что такого непонятного в магме и гранитах. В институтских учебниках о них рассказано вполне убедительно и просто.

Прошло много лет, пока я понял: чем человек меньше знает, тем меньше сомневается.

За Байкал

— Ну, брат, для того геологу и трудности, чтоб их превозмогать, — весело сказал Анатолий Александрович, подводя меня к высокому лобастому автомобилю «ГАЗ-63», кузов которого был оборудован фанерой на манер кибитки кочевников.

Меня представили степенному шоферу Николаю Николаевичу, с которым суждено мне было коротать в кибитке неблизкий путь до Читы.

Стоял январь. Ноги мои в тесных ботинках озябли. Я постукивал ими, приплясывая и не чувствуя пальцев. Мне казалось, что вместо ступней у меня копыта.

Николай Николаевич взглянул на меня и мрачно сказал:

— Лишняя забота в дороге.

Внешность моя не внушала ему уважения.

— На безрыбье и рак рыба, — успокоил его Сергей Иванович.

«Тем более человек», — хотел добавить я, но губы мои задубели от мороза, и получилось:

— Тен волее телоек.

Мы поехали на склад и стали грузить снаряжение нашего отряда.

Вскоре от меня пар валил. Я старался показать свою работоспособность, перетаскивая мешки, баулы, деревянные ящики с консервами, вьючные короба и множество других тяжелых и легких вещей. Не прошло и часа, как заполнилась вся кибитка до потолка.

Шофер посмотрел сначала в кузов, затем на небо, сплюнул и сказал:

— Езжайте там сами!

Пришлось перегружать машину. Сергей Иванович лично заново плотно уложил груз. Он вылез из кибитки красный, как из бани.

Но Николай Николаевич, оглядев внутренность кибитки, пробурчал:

— В гробу и то просторней.

Действительно, в кибитке чернела лишь плоская низкая нора под самой крышей и оставалась еще крохотная площадка перед дверью, где впору было примоститься только примусу.

После долгих пререканий и уговоров сошлись на добавочной оплате Николаю Николаевичу и на литре спирта, как было сказано, ради техники безопасности. Между прочим, спирт мы действительно берегли на крайний случай и привезли его в Читу с незначительными потерями.

Телогрейками, ватными брюками и кусками теплой кошмы из верблюжьей шерсти мы с шофером оббили потолок кибитки. К дверце приспособили кусок кошмы, оставив лишь небольшое стеклянное окошко.

Вечером на товарной станции Лихоборы мы поставили «газик» на платформу, застопорили колеса деревянными колодками и, ожидая отправления, завалились в свою берлогу.

Мы были тяжелы и неуклюжи, как медведи: полушубки поверх телогреек, ватные брюки, валенки.

В тесной темной норе мы, кряхтя и чертыхаясь, долго и трудно вползали в спальные мешки, как дождевые черви в землю. А когда вползли, Николай Николаевич философски изрек:

— Всякое неудобство человек перетерпит. Не помирать же!

…Открыв глаза, я ничего не увидел, будто и не открывал их. Нос мой, торчащий из спального мешка, замерз. Кибитка покачивалась, стучали колеса поезда, где-то вблизи истошно вопил паровоз, пахло гарью. Возле меня шевелился Николай Николаевич. Он сказал глухо, как из-под земли:

— Вставать пора. Утро.

Я не торопился покидать уютную нору. Николай Николаевич тоже не спешил. Первым, однако, не выдержал он и, обиженно сопя, стал выбираться из мешка, одновременно натягивая ушанку, телогрейку, полушубок…

Так начиналось почти каждое из двадцати утр нашей поездки. Я был терпеливее своего спутника и выползал наружу обычно после того, как он разжигал примус и в кибитке становилось теплее.

Этот свой маневр я не считал вполне честным. Но успокаивался тем, что,