Политические племена - Эми Чуа Страница 17

что после освобождения Ирака «Улицы Багдада и Басры взорвутся радостью» и что «свободолюбивые люди региона получат шанс на продвижение ценностей, которые создадут длительный мир». За несколько месяцев до войны аналитики ЦРУ были настолько уверены, что иракцы окажут американским войскам тёплый приём, что один из оперативников предложил «провезти в страну сотни маленьких американских флажков, чтобы благодарные иракцы махали ими освободителям».

Конечно же, ничего из вышеперечисленного не случилось. Наоборот, так же как и во Вьетнаме и в Афганистане, мы обнаружили, что ведём войну, которую невозможно выиграть, что нас ненавидят люди, которым мы, теоретически, пытаемся помочь. Вместо того, чтобы создать сияющий образец демократии свободного рынка на Ближнем Востоке мы породили ИГИЛ [запрещён в РФ. Переводчик].

Проблема была в том, что Япония и Германия были неправильными «моделями для сравнения». С точки зрения племенной политики они были полными противоположностями Ирака. Обе страны были исключительно гомогенны в этническом отношении – Япония была такой всегда, Германия стала такой к 1945 году после истребления большинства «неарийцев». Иными словами, послевоенная демократизация в обеих этих странах шла в условиях относительного отсутствия религиозного или этнического раскола.

К сожалению, гораздо лучшая аналогия была у нас прямо под носом: Югославия 1990-х годов. Как и Ирак, Югославия была многонациональным государством (в ней жили сербы, хорваты, словенцы, бошняки и т.д.) с долгой историей этнических конфликтов. Приведём только один пример: в годы Второй Мировой войны хорваты при поддержке нацистов истребили тысячи сербов в концентрационных лагерях. В Югославии был религиозный раскол (на католиков, православных и мусульман). В ней было меньшинство, господствующее через рынок (хорваты, которые, как и словенцы, были богаче чем более многочисленные и менее экономически развитые сербы). В ней была относительно слабая национальная идентичность (как и Ирак, Югославия была создана после Первой Мировой войны). И всё это достаточно успешно удерживалось вместе железным кулаком харизматичного военного диктатора (Иосипа Броза Тито). При многодесятилетнем правлении Тито разные этносы Югославии жили относительно мирно, сербы и хорваты часто женились друг на друге, хотя этническое напряжение кипело под поверхностью.

Но когда в начале 1990-х годов в Югославии началась демократизация, то её результатом стали вовсе не мир и процветание. Пришли этническая демагогия, этническая война и этнические чистки – тип насилия, невиданный в Европе со времён Холокоста. Появились концлагеря. Сербы убивали хорватов, хорваты убивали сербов, сербы истребляли бошняков. Сербы, жившие с хорватами, бок о бок внезапно стали аплодировать, когда их вожди говорили: «Мы будем убивать хорватов ржавыми ложками, так будет больнее!».

Югославия, не Япония или Германия, была бы более поучительным сравнением в случае Ирака. В 2003 году Ирак тоже полиэтничной нацией с глубокими этнорелигиозными линиями раскола между арабами-суннитами, арабами-шиитами, курдами и христианами (хотя большинство курдов в Ираке также являются суннитами, я буду использовать термин «сунниты» только относительно арабов-суннитов). Ирак тоже был страной с относительно слабой национальной идентичностью, которой десятилетиями правил железной рукой военный диктатор. И, как и в Югославии, в Ираке было своё господствующее через рынок меньшинство.

 

Господство суннитского меньшинства в Ираке

 

В канун американского вторжения суннитское меньшинство Ирака, насчитывавшее примерно 15% от общего населения страны, господствовало над страной в экономическом, политическом и военном отношении. Шииты же, наоборот, составляли большинство сельской бедноты – так же, как и городской бедноты, проживавшей в трущобах в пригороде Багдада и других крупных иракских городов.

Сунниты веками господствовали в Ираке, сперва при власти суннитской династии Османов, затем при британцах, которые используя стратегия «разделяй и властвуй» косвенно управляли Ираком посредством суннитских элит, маргинализовав шиитов и курдов. В 1968 году власть в Ираке захватила партия БААС, которая несмотря на свою формальную приверженность секуляризму и арабскому единству, быстро стала орудием суннитского господства.

Но Саддам Хусейн, почти культовый лидер баасистов, вывел суннитский фаворитизм (и закабаление шиитского большинства) на новый уровень. После того, как он стал президентом Ирака в 1979 году, Хусейн заполнил ряды иракской армии, бюрократии и интеллигенции суннитами. При его режиме сунниты – особенно родом из его клана и родного города – занимали важнейшие правительственные посты и контролировали значительные нефтяные богатства страны, баасисты занимали ключевые посты в национализированной нефтяной компании.

Одновременно Саддам беспощадно преследовал и подавлял иракских шиитов и курдов. Ему угрожало растущее влияние шиитского духовенства и многочисленное шиитское население – и он запретил шиитские религиозные праздники и арестовывал, и казнил известных представителей шиитского духовенства. Целые шиитские деревни сжигались дотла и сотни тысяч шиитов и курдов были убиты или изгнаны. После того, как в 1991 году шииты и курды восстали, Саддам им жестоко отомстил, использовав химическое оружие и казнив бесчисленное множество людей, включая детей и женщин, чьи тела были зарыты в братских могилах.

Таким было состояние Ирака, когда в 2003 году туда вторглись американские войска и за несколько недель разрушили режим Хусейна. Сунниты были привилегированным правящим меньшинством, а шииты – давно угнетаемым большинством в 60% с глубоким чувством рессентимента и жаждой мести. Опасности быстрой демократизации – особенно с учётом недавних событий в Югославии – должны были быть очевидными. У шиитов было на что точить зуб, а у суннитского меньшинства были все причины бояться правления большинства и сопротивляться ему. Но большинство американских политических деятелей, связанных с внешней политикой, и лидеров общественного мнения, казалось, думало, что шиитско-суннитский раскол не является серьёзным делом и неоднократно приуменьшало его значение.

Сенатор Джон Маккейн говорил в 2003 году: «Нет истории жестоких схваток между суннитами и шиитами, так что, я думаю, они, вероятно, смогут ужиться». Консервативный комментатор Уильям Кристол говорил: «В большинстве арабских стран живут и сунниты, и шииты, и в большинстве своём они прекрасно живут вместе». Выступая перед комитетом Палаты Представителей по бюджету тогдашний заместитель министра обороны Пол Вулфовиц заметил, что в сравнении с Балканами «в Ираке не было сведений о борьбе разных этнических ополчений…Там живут арабы, 23 миллиона самых образованных людей в арабском мире, которые будут приветствовать нас как освободителей».

Хуже того, творцы американской политики верили в то, что демократизация является решением проблемы напряжённости между шиитами и суннитами. Профессора Гарварда Ной Фельдман, один из главных авторов новой иракской конституции, был уверен, что демократический процесс объединит суннитов и шиитов: «…можно с уверенностью предсказать, что обычная политика возымеет своё действие и шииты разделятся на множество партий, которые, в свою очередь, будут искать в суннитах партнёров для создания парламентского большинства». К сожалению, демократизация привела к прямо противоположному результату.

 

Несение демократии в Ираке

 

Практически с момента