Варяги и Русь - Игорь Анатольевич Настенко Страница 4

народ, не покоряющийся ни царю, ни закону… Русы составляют многие народы, разделяющиеся на разрозненные племена» (востоковед Т. М. Калинина русов ал-Масуди сейчас однозначно преподносит в качестве норманнов, хотя в 1978 г. констатировала, что «восточные источники сами по себе давали слишком мало сведений и слишком односторонние данные, чтобы по их материалам можно было решить вопрос об этнической принадлежности русов»). «Русским морем» именует Черное море ряд французских, немецких и еврейских памятники XII–XIIІ вв. (и точно так его называет, что характерно, и наша древнейшая летопись ПВЛ: «А Днепр втечетъ в Понетьское море жерелом, еже море словеть Руское…»). По справедливым словам А. Г. Кузьмина, «поистине международное признание Черного моря „русским“ — важное свидетельство в пользу существования Причерноморской Руси»[23].

В пользу существования Причерноморской Руси имеются еще более важные свидетельства. В византийском «Житии святого Стефана Сурожского» (ум. 787), составленном в первой половине IX в., речь идет о нападении в конце VIII или самом начале IX в. на Сурож (Судак) в Крыму «рати великой русской» во главе с князем Бравлином (по мнению крупнейшего византиниста XIX в. и норманиста В. Г. Васильевского, «рассказ о нашествии русской рати на Сурож заключает в себе подлинную историческую основу…», но сегодня норманист Е. В. Пчелов в своем «жэзээловском» романе о Рюрике-норманне уверяет, что известие о русах в «Житии Стефана Сурожского» «носит откровенно легендарный характер», и норманист А. В. Назаренко выносит этот памятник «за скобки… ввиду источниковедческой шаткости его известия»). В «Житии святого Георгия Амастридского», написанном современником последнего Игнатием Диаконом, констатируется, применительно к первой половине IX в., широкая известность руси на берегах Черного моря: «Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия» (по А. Г. Кузьмину и К. А. Максимовичу, русы в житии выступают как жители Крыма). Васильевский, датируя амастридский поход, ударивший уже по коренным землям Византии, временем около 842 г., отметил, что «имя Руси уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря».

Г. В. Вернадский полагал, что поход на Амастриду мог состояться в 840 году. А. Н. Сахаров поход и последующие затем переговоры между русью и византийцами относит к промежутку между началом 830 гг. и 838–839 гг., когда русские послы прибыли вначале в Византию, а затем в Ингельгейм, где предстали перед франкским императором Людовиком I Благочестивым (Пчелов и в данном случае непреклонен, видя, как рушится норманизм со своей мифической шведской «русью» от 862 г., что «однозначно признать реальность нападения русов на Амастриду в 820–830-х годах не кажется возможным»)[24]. Ученые давно говорят о связи похода русов на Амастриду с сообщением Вертинских аннал о прибытии в 839 г. к Людовику I Благочестивому послов византийского императора Феофила, с которыми были люди, утверждавшие, «что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos)» и что они были направлены их «королем», именуемым «хаканом (chacanus)», к Феофилу «ради дружбы»[25]. Но поиску этой дружбы предшествовало нападение русов на Амастриду близко к 839 г., как можно предположить, в 836–838 гг. (причем титул «хакан» опять же указывает, заостряли внимание С. А. Гедеонов и Г. В. Вернадский, «на соседство хазар»[26]).

Однако особое внимание исследователей привлекают две речи-беседы константинопольского патриарха Фотия, в которых повествуется о неожиданном нападении («невыносимой молнии», не давшей «времени молве возвестить о нем, дабы можно было придумать что-нибудь для безопасности…») 18 июня 860 г. русов уже на саму столицу Византии, по одним данным, на 200 судах, по другим — на 360, на которых находилось порядка 8–14 тысяч воинов (по этим цифрам хорошо видно, что такое грандиозное предприятие было под силу лишь мощному государственному образованию). Причем патриарх, очевидец нашествия, также отмечает факт давнего знакомства своих соотечественников с русами: «Те, для которых некогда одна молва о ромеях казалась грозною, подняли оружие против самой державы их…», «народ неименитый, народ несчитаемый [ни за что], народ, поставляемый наравне с рабами… незначительный, но получивший значение, уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства…» (норманист Е. В. Пчелов утверждает, все также желая вычеркнуть черноморскую русь из науки, что до этого события византийцы русов «толком не знали…». «Совершенно напротив, — справедливо возражает таким скептикам норманист А. В. Назаренко, — к 860 г. русь была уже известна византийским властям как достаточно обширное политическое образование, в которое входили разные народы; более того, она выступала, похоже, и как источник военной угрозы (в представлении патриарха Фотия, она до тех пор не нападала на Константинополь из страха перед славой „ромеев“), но не „бралась в расчёт“ из-за своей бесславности, „неименитости“»)[27].

Событие июня 860 г. настолько потрясло византийцев («город едва… не был поднят на копье», — говорит Фотий, и свое спасение греки приписывали заступничеству лишь небесным силам — самой Богородицы), что, отмечал в 1980 г. А. Н. Сахаров, «на протяжении почти пяти веков неизменно становилось сюжетом греческих хроник, переписки, религиозных песнопений, благодарственных слов, проповедей, официальных циркуляров, речей». В конечном итоге после недельной осады был заключен договор «мира и любви», заложивший основы последующих русско-византийских отношений. В 2010 г. ученый подчеркнул, что беспрецедентное по своим масштабам нападение Руси 18 июня 860 г. на Константинополь, тщательно подготовленное и блестяще осуществленное, буквально потрясло тогдашний мир, что «само это военное предприятие, сбор большого войска, оснащение флота требовало длительного и масштабного государственного обеспечения. Это могло сделать уже сложившаяся и успешно функционировавшая государственная система, которая впервые попробовала свои внешнеполитические мускулы уже ранее, во время ударов по крымским и малоазиатским владениям Византии» (отраженных в житиях святых Стефана Сурожского и Георгия Амастридского), и что в 860 г. государство Русь, которое исследователь связывает с Поднепровьем, «оповестило о своем государственном рождении остальной мир»[28].

Правомерность вывода Сахарова подтверждают слова одного из составителей ПВЛ, именно нападение русов на Константинополь сделавшего точкой отсчета русской истории (а за ним эти слова на протяжении столетий повторяли другие летописцы): 856 г. «…Наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руская земля. О сем бо уведахом, яко при семь цари приходиша русь на Царьгород, якоже пишется в летописаньи гречьстемь. Тем же отселе почнем и числа положим» (рассказ об этом походе читается в ПВЛ под 866 г., куда он попал из византийской Хроники Георгия Амартола, и связан летописцем с именами Дира и Аскольда)[29].

Патриарху Фотию также принадлежит «Окружное послание» 867 г., в котором он, напомнив о «дерзости» русов, осмелившихся напасть в 860 г. на Константинополь, сообщает о последующем их крещении и утверждении у них епархии: «Народ, столь часто многими превозносимый и превосходящий все другие народы своей жестокостью и кровожадностью, т. е. россы,