Чарльз Тилли - Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг

Чарльз Тилли.

Принуждение, капитал и европейские государства.

990– 1992 гг.

Памяти Штейна Роккана

Интеллектуала–энтузиаста, организатора, творческого человека и друга

Георгий Дерлугьян. Военно–налоговая теория государства

Перед вами итоговая работа одного из наиболее влиятельных сегодня исторических социологов. Благодаря своей легендарной собранности и самодисциплине Чарльз Тилли успел написать очень много — более тридцати книг плюс сотни статей, научных обзоров и рецензий. Известность пришла к нему в 1964 г. уже с первой монографией, название которой состояло из всего–навсего одного, хотя исключительно знакового топонима «Вандея»[1]. Там, где профессиональные историки ранее лишь описывали с точки зрения якобинского Парижа либо с позиций патриотического краеведения печально известное и малопонятное контрреволюционное восстание конца XVIII в., Тилли увидел социологическую проблему объяснения вариативности политических и идеологических альянсов времен Великой французской революции. Почему в аристократическо-плебейском Париже, столице дворцов и трущоб, торжествует радикализм, в зажиточной Жиронде — осторожная и в итоге обреченная буржуазная умеренность, а в провинциальной глуши Вандеи французские крестьяне так ожесточенно отстаивают вроде бы дряхлые структуры феодально–клерикального угнетения? Крепкая социологическая теория, считал Тилли, должна уметь объяснить не только предполагаемую центральную норму (революционное брожение Парижа тех лет), но и различные местные «отклонения» от нормы — тем более что этих отклонений, от Аквитании до Эльзаса, набиралось статистическое большинство случаев, и притом полное местного разнообразия.

Вместо обычных для прежних поколений историков эрудированных и порою элегантных, но несистематичных рассуждений о характере французских провинций, Тилли выдвинул общую модель с множественными переменными, которую можно было протестировать на эмпирическом материале по самым различным параметрам: демография, классовый состав местностей, характер землевладения, административные практики Старого режима, доступ к рынкам, плотность сети дорог, уровень грамотности, присутствие центральной бюрократии в лице суперинтендантов либо сеньориального косвенного управления замков и аббатств, дислокация королевских гарнизонов, наличие или отсутствие крупных региональных городов. Такая задача потребовала долгого сидения в архивах, чем ранее занимались только историки, но никак не социологи, тем более американские. В дело были пущены все виды источников, причем не столько политические речи, письма и мемуары видных деятелей или декреты властей, сколько всевозможная архивная мелочовка, которой в Европе сохранилось ох как немало. Тут дворянские прошения и крестьянские жалобы, амбарные книги, рекрутские росписи, приходские регистрации крещений и смертей, податные списки, судебные тяжбы, закладные и векселя, контракты и деловая переписка, рыночные прейскуранты далеких лет, статистические таблицы и старинные карты. «Вандея» Тилли стала такой знаменитой, поскольку наглядно, в реальном деле, показала, как социология и история могут взаимоусиливать друг друга.

Все эти массовые архивные материалы в принципе были давно известны, но в них долго не замечали особой драматичности и тем более фундаментальной значимости. Конечно, к тому времени, где–то с конца 1950–х гг., становится очевиден переворот в науке о прошлом, начатый еще до войны школой журнала «Анналы» под многолетним предводительством многомудрого и всезнающего Фернана Броделя. Но «Анналисты» все–таки оставались включены в профессиональную гильдию французских историков. Даже вводя в оборот новые, структурно–долгосрочные, темы и массовые обиходные источники они по–прежнему чурались теоретических моделей, относя подобные занятия к чуждой им епархии экономистов, политологов и социологов. Это прекрасно видно на примере работ самого Броделя, который в каждой главке берет некий феномен или взаимосвязь, приводит массу интереснейших и порою неожиданных деталей, углубляет картинку, высказывает целый ряд обобщающих рассуждений, наводящих на новые, более широкие обобщения — и затем переходит к следующему разделу в своем грандиозном историческом повествовании. Броделя интересовали именно взаимосвязи множества деталей и неочевидные обобщения, он мастерски ткал свое богатое, плотно текстурированное историческое полотно, оставляя другим выявлять более абстрактные причинно-следственные цепочки.

Научные революции, как показывает Рэндалл Коллинз, совершаются не одиночками, какими угодно блестящими, а авангардными интеллектуальными движениями, целыми группами единомышленников, попутчиков и, неизбежно, также соперников, оказавшихся в некий момент на переднем крае своих социальных сетей[2]. Фернан Бродель (род. 1903) был на поколение старше Чарльза Тилли (род. 1927) и его друга–соперника Иммануила Валлерстайна (род. 1930). Бродель при жизни добился колоссального влияния во французской историографии. Однако в основном именно благодаря работам более младших американских социологов Тилли и Валлерстайна взгляды и слава Броделя проникли на интеллектуальный рынок Америки и распространились в социологии, антропологии и политологии. Это имело заметный обратный эффект, не только сделав Броделя подлинно мировой научной величиной, но и подсказав самому мэтру дальнейшие направления его исследований. Бродель на склоне лет выказал редкое благородство, открыто признав влияние молодых тогда американцев. Если Валлерстайн на основе броделевского обобщающего мировидения сформулировал свою знаменитую концепцию эволюции миросистемы, то Тилли скорее пошел вглубь, систематически раскапывая и выявляя полную парадоксов и противоречий динамику роста государственной власти и, одновременно, сопротивления общества росту власти над собой, что приводит в западных странах эпохи Нового времени к частым бунтам, забастовкам и революциям. Из подобных конфликтов, точнее, последующих за ними или превентивных компромиссов, как теперь показано и доказано корпусом работ Тилли и его многочисленных последователей, постепенно, в течение нескольких веков возникают и оформляются законом гражданские права, институционализация протестных движений, легальной политической оппозиции и всевозможные формы того, что экономисты называют «общественными благами» — контроль над насилием и преступностью, доступ к судам, бесплатное образование, медобслуживание, социальные пособия, национальные пенсионные системы. Кстати, в этом признавал ключевое влияние Тилли и другой известнейший француз — Пьер Бурдье.

Сам Тилли (как и Валлерстайн) совершенно не был склонен к бунтам и конфликтам. Неизменно веселый и приветливый Тилли, всегда готовый помочь с организацией очередной конференции или защитой диссертации, оставался даже на пике своего научного влияния и славы вполне доступен, поскольку обладал заразительно искренним интеллектуальным любопытством. Он постоянно чтото писал, мастерил какие–то аргументы и гипотезы. Когда несколько лет назад пронеслась обескураживающая весть, что у Тилли обнаружен рак, он нашел силы появиться на ежегодной конференции Американской социологической ассоциации и блестяще выступить на пленарном заседании, посвященном памяти его друга Пьера Бурдье. Медицина либо жизнестойкость Тилли, казалось, творили чудеса. Раз за разом он возвращался из больницы, измученный и безволосый после химиотерапии, объявляя потрясенной и ликующей аудитории, что слухи о его кончине по–прежнему преувеличены. Более того, каждый раз он писал в больнице по новой книге. Очевидно это то, что поддерживало в Тилли энергию и волю к жизни. Болезнь взяла свое лишь весной 2008 г.

Оценивая сегодня солидное и весьма разнообразное наследие Чарльза Тилли, вероятно, следует признать основным его трудом вот эту книгу, наглядно озаглавленную «Принуждение, капитал и европейские государства» (тяжеловесных подзаголовков он не терпел.) Здесь сразу высказан основной тезис — современные государства Европы сформировались в различных комбинациях военно-административного принуждения (прежде всего изъятия налогов) и капиталистического финансирования (в основном в виде постоянно возраставшего государственного долга частным капиталистическим олигархиям). Чтобы оценить необычность и историкологическую элегантность данного теоретического прорыва Тилли, надо хотя бы совсем вкратце пересказать историю его возникновения.

В конце 1960–х гг. в социальных науках Запада господствовала однолинейная и весьма идеологичная теория модернизации. Ее основной постулат — все общества проходят некие эволюционные стадии роста на пути от примитивной, статичной и функционально нераздельной традиционности к современности, характеризуемой инновационной динамичностью, рациональным научным управлением, неуклонным материальным ростом, дифференциацией на функциональные сферы экономики, политики и культуры. Американский образ жизни послевоенного периода возводился в теоретическую тотальность, прообраз высшего уровня современности, к которому должны были прийти все остальные пока полутрадиционные страны, оттого названные тогда «развивающимися».