Юрий Дроздов - Юрий Андропов и Владимир Путин. На пути к возрождению Страница 10

На американо-советских переговорах, начавшихся наконец-то в ноябре 1981 года в Женеве, долгое время не наблюдалось никакого прогресса. Многие участники советской делегации были уверены, что Рейган предложил «нулевой вариант», будучи заведомо уверенным, что СССР не пойдет на него.

«Женева была обречена на неудачу, — писал Брандт. — Смертельно больной преемник Брежнева Андропов… слишком поздно, осенью 1982 года попытался вызвать какое-то движение. Его предложение было направлено на установление «равновесия» по отношению к французско-британскому ядерному потенциалу. В сентябре 1983 года Андропов написал мне о контрмерах, которые будут предприняты, если Федеративная Республика «превратится в плацдарм для американских ракет первого удара». В ответном письме… я был вынужден напомнить ему, что Советскому Союзу нужно со своей стороны что-то предпринять: «Проявите инициативу!»

Параллельно велась конфиденциальная переписка Андропова с Рейганом.

А. Добрынин:

«Опасность тут была в том, что Рейган, как и Брежнев, слабо разбирался в теоретических вопросах. Это лишь фиксировало его идеологическую непримиримость, которая постоянно подпитывалась его консервативным окружением. А все это непосредственно отражалось на практическом курсе его внешней политики, на его стремлении максимально вооружиться. Короче, идеология доминировала над политикой. И у Рейгана, пожалуй, это проявлялось гораздо сильнее, чем у Андропова[64]».

Тут может возникнуть вопрос, почему в триаде Рейган — Брежнев — Андропов появилась последняя фамилия? По свидетельству многих его современников, именно Андропов в значительно большей степени, чем, например, Громыко, определял внешнюю политику СССР в годы брежневского застоя. Более того, очевидцы утверждают, что Громыко даже подчеркнуто уступал «пальму первенства» Юрию Владимировичу в этих вопросах. Добрынин вспоминает, как был свидетелем ожесточенной идеологической полемики между Громыко и госсекретарем США Шульцем — оба стояли на несокрушимых идеологических позициях, и не находили консенсуса ни по одному вопросу.

Американский президент Р. Рейган, в июле того же года послал Андропову как Генеральному секретарю рукописное письмо:

«Часто делаются намеки на то… что мы вынашиваем империалистические планы и потому представляем собой угрозу как вашей собственной безопасности, так и безопасности вновь нарождающихся наций. Но не только не существует доказательств, подкрепляющих это обвинение, а напротив, имеются весомые доказательства того, что Соединенные Штаты, в то время как они могли бы господствовать над всем миром без всякого для себя риска, не делают ни малейших усилий в этом направлении… Нет абсолютно никакого основания для того, чтобы обвинять США в империализме или попытках навязать свою волю другим странам посредством применения силы…».[65]

Подобное послание было ничем иным, как дипломатическим «ходом конем», а попросту говоря — лицемерием, поскольку в то же самое время и той же рукой Рейган[66] подписывал директивы по национальной безопасности (NSDD), направленные на подрыв мощи и демонтаж СССР. Андропов разгадал этот ход.

Впрочем, такое же — и тоже рукописное письмо было направлено ранее Рейганом и Брежневу в 1981 году, почти дословно повторявшее послание Трумэна[67] Сталину вскоре после завершения войны. Показательно, что Андропова не обманул ни столь примирительный тон письма, ни автограф — ведь рукопись предполагает более высокую степень доверительности.

Дело даже не в сути ответного послания Андропова, а в его дальнейших действиях. Не обманувшись дружелюбным жестом Рейгана, Андропов сделал противостояние развертыванию американских ракет средней дальности стержнем советской внешней политики. Громыко посетил Бонн и предупредил, что СССР покинет Женевские переговоры по контролю над вооружениями, как только «Першинги» прибудут в Западную Германию.

Когда Коль посетил Москву в 1983 году, Андропов предупредил, что если канцлер согласится на размещение «Першингов-2», то «военная угроза для Западной Германии возрастет многократно. Отношения между нашими двумя странами также обязательно претерпят серьезные осложнения. Что касается немцев в ФРГ и в ГДР, им придется, как недавно было сказано (в «Правде»), глядеть друг на друга через плотный частокол ракет». То есть, это была декларация «с позиции силы».

22 сентября 1983 года началось размещение ракет «Першинг-2» — и советская делегация покинула переговоры в Женеве. 30 ноября Андропов написал Брандту, что теперь СССР «вынужден принять меры по нейтрализации военной опасности». Разрядка зашла в тупик. Резолюции, протесты, сидячие блокады окончились ничем. На вызов США и НАТО СССР ответил тоже с позиции силы — в западных регионах страны приступили к развертыванию тактических ядерных ракет. Лишь в начале 1985 года министры иностранных дел ведущих стран мира вновь сели за стол переговоров по проблеме сокращения ядерных арсеналов…

Г. Киссинджер:[68]

«Московская пропагандистская машина развернула крупномасштабную кампанию в каждой из европейских стран. Массовые демонстрации, организованные различными группами сторонников мира, требовали, чтобы первоочередной задачей считалось разоружение, а не развертывание новых ракет, и чтобы немедленно был введен ядерный мораторий».

Несомненно, Андропов понимал, что гонка вооружений, чем дальше, тем все более приобретает абсурдный характер. По сути, обе сверхдержавы были способны уже по два раза уничтожить врага своим ядерным оружием, но напрягали все силы, чтобы добиться этого трижды. Однако у каждого человека лишь одна жизнь и потому лишь одна смерть, а не две и не три…

В ответном письме Андропова от 1 августа 1983 года, наряду с общим удовлетворением декларациями американского президента, говорилось, что накануне очередного тура переговоров в Женеве «соглашение на равных еще возможно». СССР согласен сократить почти втрое ракеты средней дальности, имеющиеся у него в Европейской зоне.

«Мы не хотим иметь ничего, кроме противовеса средствам, которыми располагают Англия и Франция, — писал Андропов. — Разве это не честная и умеренная позиция?» Андропов поддержал также идею Рейгана об установлении между ними «доверительного канала связи» и в конце сделал рукописную ремарку, призывающую американского президента самым тщательным образом обдумать предложения, сделанные советской стороной.

Однако эти и другие попытки Андропова смягчить международную напряженность и улучшить советско-американские отношения, не увенчались успехом. А. Добрынин: «Андропову сильно не повезло. По своим интеллектуальным способностям он был значительно выше Брежнева и Черненко. Но его правление совпало с кризисным периодом наших отношений с США… Да и пребывание его у власти было слишком коротким, чтобы это заметно сказалось на курсе советской внешней политики».

Афганистан

«В один из февральских дней 1982 года на военном аэродроме Кабула приземлился ничем не примечательный самолет Аэрофлота, прибывший специальным рейсом из Москвы. Аэродром полностью контролировался советскими военными, афганская сторона в известность о грузах или пассажирах не ставилась, так что прибытие самолета не привлекло ничьего внимания. Небольшая группа встречающих быстро разместила прибывших по машинам — и кавалькада понеслась по заснеженным кабульским улицам к посольству СССР. У самых посольских ворот машины резко повернули влево и, проехав несколько сотен метров, остановились около двухэтажного особняка, который арендовался представительством КГБ в Кабуле и предназначался для проведения конфиденциальных встреч с высокопоставленными персонами и гостями из Москвы. Здесь на два дня поселился член Политбюро, председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов.[69]

Все, что делала советская сторона в Афганистане, окутывалось завесой секретности. Визит Андропова был сверхсекретным, о нем знал только самый узкий круг советского руководства.

Андропов провел интенсивные беседы с некоторыми руководителями советских учреждений в Кабуле, а также с Б. Кармалем[70] и М. Наджибуллой.[71] В результате была сформулирована стратегическая задача советской и афганской сторон — в 1982 году в основном покончить с банддвижением на территории Афганистана. Упор при этом делался на военную силу. Видимо, многие советские военные специалисты, оперативные работники КГБ, непосредственно соприкасавшиеся с противником, уже в то время сомневались в реальности этой задачи. Скорее всего, осознавали неосуществимость этого замысла и афганские лидеры, однако их интересам отвечало дальнейшее расширение участия советских Вооруженных Сил в афганской междоусобице.