Игорь Фроянов - Грозная опричнина Страница 10

Куда важнее иное: совпадение фактов, приводимых Грозным и Курбским, что вызывает у отдельных историков некоторое замешательство. «Как это ни парадоксально, — замечал А. А. Зимин, — идейный противник Ивана IV — князь Андрей Курбский дает сходную с ним характеристику роли царя в проведении реформ середины XVI в.: царь выступает лишь как простое орудие предначертаний Сильвестра и Адашева, которые окружили его советниками…»{171}. По нашему мнению, тут нет ничего парадоксального, поскольку и царь Иван и князь Курбский описывали реально существовавший факт всевластия Сильвестра и Адашева. Их согласие в изложении фактов повышает доверие к тому, о чем они повествовали в своих сочинениях. Кроме того, существуют другие источники, подтверждающие правдивость Ивана Грозного и Андрея Курбского в передаче фактической стороны дела, касающейся властных полномочий Сильвестра и Адашева.

В Пискаревском летописце (первая половина XVII века) говорится об Адашеве следующее: «А как он был во времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе. А кому откажет, тот вдругорядь не бей челом: а кой боярин челобитной волочит, и тому боярину не пробудет без кручины от государя; а кому молвит хомутовкою, тот больши того не бей челом, то бысть в тюрьме или сослану. Да в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещения, где ныне полое место межу полат»{172}.

О. А. Яковлева, нашедшая и опубликовавшая в середине 50-х годов прошлого столетия этот летописный памятник{173}, говоря о предполагаемом авторе его, замечала: «В царствование Грозного человек этот был ребенком или подростком, так как описал это царствование в основном по рассказам людей более старшего, чем он, возраста и лишь в небольшой степени по своим собственным воспоминаниям… Сведения, сообщаемые москвичом-современником, его суждения и оценки, вошедшие в «Пискаревский летописец», имеют большую историческую ценность»{174}. Эти предположения О. А. Яковлевой вызвали сомнение у М. Н. Тихомирова, который писал: «Прежде всего вызывает сомнение само определение записей Пискаревского летописца как «воспоминаний» москвича, так как невозможно приписать одному и тому же автору разнородные по стилю и политической направленности летописные записи нашего источника. Перед нами текст, явно написанный разными людьми в разное время»{175}. И все же, что касается рассказа Пискаревского летописца об Алексее Адашеве, то перед нами, по словам М. Н. Тихомирова, «действительно, «воспоминание» москвича, записанное, однако, не по личным наблюдениям, а по рассказам»{176}. Но «это очень интересное припоминание, хорошо характеризующее Адашева как всесильного временщика, который «правил Русскую землю», заслонив собою царя»{177}.

Иную позицию занимает А. И. Филюшкин, отрицающий доброкачественный характер известий Пискаревского летописца о политической деятельности А. Ф. Адашева. Рассмотрев сообщения Пискаревского летописца об этой деятельности, автор приходит к следующим выводам: «ПЛ — позднее по происхождению произведение компилятивного характера; его рассказ о деятельности правительства Адашева — Сильвестра содержит ряд фактических неточностей; он написан в соответствии с историографическими воззрениями, сходные (сходными?) с концепцией «Избранной Рады» Курбского, которая, возможно, в трансформированном виде (в качестве слуха, пересказа) была источником данной статьи ПЛ; вследствие этого известие ПЛ о правительстве Адашева — Сильвестра не может считаться безусловным свидетельством существования «Избранной Рады» и нуждается в подтверждении другими, независимыми источниками»{178}. Что можно сказать по поводу этих выводов А. И. Филюшкина?

О том, что Пискаревский летописец является компилятивным произведением, что заключенный в летописце рассказ об Адашеве записан много лет позже описываемых в этом рассказе событий, известно давно, чуть ли не с момента издания памятника{179}. Однако названные особенности Летописца не помешали М. Н. Тихомирову отнести содержащиеся в нем известия о государственной деятельности Адашева к разряду чрезвычайно интересных и соответствующих исторической реальности{180}. Они также не стали помехой другим историкам, изучавшим служебную биографию Алексея Адашева, пользоваться сведениями этого источника{181}. Высокую оценку Пискаревскому летописцу как источнику, освещающему начальный период придворной жизни Адашева и Сильвестра, дал А. А. Зимин. «В изданном О. А. Яковлевой Пискаревском летописце начала XVII в. содержится новая характеристика деятельности Адашева и Сильвестра, раскрывающая обстановку начального этапа в истории «Избранной рады»{182}. Больше того, Пискаревский летописец, основанный, как показал Р. Г. Скрынников, на разнообразных источниках и вобравший в себя немало достоверных и наиболее полных сведений, имеет важное значение для изучения эпохи Ивана Грозного в целом{183}. При этом он содержит и отдельные фактические неточности, что, однако, не умаляет его ценность. Сходным образом аналогичные неточности рассказа об Адашеве, отмеченные А. И. Филюшкиным{184}, не должны, на наш взгляд, подрывать доверие ко всему рассказу. Тем более что факты, приводимые в Летописце, не однородны, ибо есть факт-событие и факт-явление. Легко на основе припоминаний ошибиться в передаче факта-события, перепутав, например, время поездки Адашева в Турцию или год его смерти и место упокоения. Но значительно труднее позабыть политическую роль, в которой открылся обществу тот или иной деятель, в частности А. Ф. Адашев. Эту трудность не обойти простой ссылкой на то, что рассказ Пискаревского летописца об Адашеве написан в соответствии с концепцией Избранной Рады Курбского, которая послужила якобы его источником, тем более что Адашев и Сильвестр изображены в Летописце очень похожими на Адашева и Сильвестра, вышедших из-под пера Ивана Грозного. Сходство иногда наблюдается даже в формулировках: «Тако убо и вы мнесте под ногами быти у вас всю Рускую землю…»{185}. Это очень напоминает выражение Пискаревского летописца «правил (правили) Рускую землю». Следовательно, при желании можно говорить о зависимости упомянутого рассказа Пискаревского летописца от сочинений Ивана IV, пусть даже через концепцию Избранной Рады князя Курбского. Но не слишком ли длинная получается цепь предполагаемых заимствований? И, вообще, зачем мудрить? Не проще ли и плодотворнее было бы признать, что сходство в изображении Адашева и Сильвестра царем Иваном, Курбским и автором соответствующей статьи Пискаревского летописца проистекает из того, что все они обращались к одним и тем же известным им фактам и явлениям политической истории Руси середины XVI века. Неуместным, по нашему мнению, является последний вывод А. И. Филюшкина о том, что «известие ПЛ о правительстве Адашева — Сильвестра не может считаться безусловным свидетельством существования «Избранной Рады».

Неизвестно, откуда у А. И. Филюшкина взялось «известие ПЛ о правительстве Адашева — Сильвестра». Ведь в Летописце о таком правительстве не сказано ни слово. Там говорится о Сильвестре, который «заодин» с Адашевым «правил Рускую землю». Иными словами, речь в Пискаревском летописце идет об индивидуальных властных полномочиях Адашева и Сильвестра, которые автору летописного повествования кажутся настолько значительными, что сопоставимы с властью правителей{186}. Что же касается непосредственно Алексея Адашева, то в Летописце он представлен всесильным временщиком, грозой нерадивых бояр, которых он волен был заточить в тюрьму либо сослать, куда захочет. В руках Адашева мощный рычаг власти — прием и разбор челобитных с докладом государю, склонному безоговорочно поддержать своего любимца («а кой боярин челобитной волочит, и тому боярину не пробудет без кручины от государя»). Алексей такой же «всемогий», как и Сильвестр. В этом отношении автор летописного рассказа об Адашеве подтверждает высказывания о нем Ивана Грозного и Андрея Курбского.

Другой независимый, по нашему убеждению, источник, рисующий А. Ф. Адашева в роли правителя Московского государства, связан с представлениями о нем за пределами Руси. В отчете московского посла к цесарю Луки Новосильцева сообщается о том, как он, Лука, обедал по пути в Вену (1585) у гнезненского архиепископа Станислава Карнковского, который был «в Польше другой король». Во время обеда зашел разговор о Борисе Годунове, а затем — об Алексее Адашеве. Архиепископ говорил послу: «Сказывали нам вязни наши: есть на Москве шурин государской Борис Федорович Годунов, правитель земли и милостивец великой и нашим вязнем милость казал, и на отпуске их у себя кормил и поил, и пожаловал всех сукны и деньгами, и как были в тюрьмах, и он им великие милости присылал; и нам то добре за честь, что у такого великого государя таков ближней человек разумен и милостив; а прежь сего был у прежнего государя Алексей Адашев, и он Государство Московское таково же правил, а ныне на Москве Бог вам дал такого же человека присужего»{187}. Новосильцеву не понравилось такое сравнение Годунова с Адашевым, и он заметил собеседнику: «Олексей был разумен, а то не Олексеева верста: то великий человек, Боярин и Конюшей, а Государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил всем, и о земле великой печальник»{188}.