Нина Молева - Москва гоголевская Страница 10

Или Дмитрий Николаевич Анучин, подлинный энциклопедист, создатель и первый руководитель кафедры географии в МГУ, руководитель археологических изысканий на Урале и Антропологической выставки 1879 года в Манеже, положившей начало Антропологическому музею МГУ. По его инициативе членом Общества любителей естествознания, антропологии и географии был избран А. П. Чехов. Друзьями его дома долгие годы оставались Лев Толстой и Д. Н. Мамин-Сибиряк. И кому как не московскому правительству следует с предельным уважением вспомнить посвященные Москве труды ученого: «Геологическое прошлое и географическое настоящее Москвы», «Москва 60-70-х годов XIX века», «Наводнение в Москве в апреле 1908 года и вопрос изучения наводнений в России».

Из других «обживателей» злосчастного квартала нельзя не перечислить появившихся за десять лет до артистов Большого театра и за двадцать до музыкантов – актеров: Качалова, Москвина, Леонидова, наконец, Мейерхольда, чей музей-квартиру с такими сложностями и финансовыми нехватками удалось все-таки открыть в Брюсовом переулке, после многолетнего и непробиваемого пребывания в ней секретарши и личного шофера Берии.

Впрочем, у автора проекта «музыкального квартала» представление о прошлом и культурных наших традициях совсем иное: «За Брюсовом переулком скрываются немалые пространства. В них либо хаос и трущобы, либо кем-то реставрируемые и строящиеся здания, либо весьма странные заведения – от арендующего полуподвальное помещение ресторана с громким названием „Посольский“ до представительства Калужской области. Архитектурной логики или просто элементарного порядка там нет. Учитывая тот факт, что все эти места напоминают дворы, представляется интересным в рамках квартала открыть ряд дворов (дворов-ресторанов) с расположенными неподалеку VIP-домами. Двор джаза (РИВ), где вместе с превосходной игрой джазменов вас угостят пивом всех стран мира. Двор FOLK, или Народный двор, обставленный на манер Сорочинской ярмарки, с овощами и фруктами, а также сортами доморощенной водки. Здесь будут исполняться песни и сценки из творчества народов России. Двор ROCK-N-ROLL, UNDERGRAUND, здесь в качестве „фирменных блюд“ – все виды сигар и напитков и даже действующее казино. Великосветский двор, „Тусовка“ вместе с эстрадными кумирами – экзотические блюда, дорогие вина и „тропинка звезд“ – тех, кто посещал „тусовку“. Все эти дворы вместе с элитарными домами, построенными для представителей нового класса, могут заинтересовать не только юридических, но и физических лиц». Стоит привести и заголовок раздела: «Оборотная сторона, которая, впрочем, не является изнанкой». Автор представляет себе свой проект во всех деталях. Здесь и создание Консерваторской площади, ради которой следует, ничтоже сумняшеся, «убрать на противоположной стороне несколько ненужных домов» (речь идет о домах допожарной застройки), окружить памятник Чайковскому местами для оркестрантов, а «у самого входа в Брюсов переулок поставить зрительские VIP-ряды… Первые этажи зданий вплоть до кирхи нужно отдать сувенирным магазинам, которые предстанут в виде выступающих из фасадов театральных лож».

Кульминацией же проекта должна была послужить аллегорическая скульптура «Пошлость и рутина», причем не в единственном экземпляре, а растиражированная во все уменьшающихся размерах (победа – вполне наглядная! – Добра над Злом): «Скульптура эта и ее двойники будут помещены на обочине Квартала, в дальнейшем они появятся вновь, становясь всякий раз все меньше и меньше, пока не превратятся в малоприметную точку. Это линия „Побежденного Зла“. Она, кстати, пройдет через все части квартала».

Короче говоря, очередной накат махровой попсы на древнейший центр нашей культуры. Очередной жевательно-развлекательный Диснейленд на месте памятников нашей истории. Комментарии излишни. Если бы уже не были определены границы обреченного участка: от Тверской улицы, Вознесенский, Малый, Средний и Большой Кисловские переулки, Газетный переулок при общей площади 18,0 га…

В заключение – рвущиеся из сердца слова создателя идеи: «И последнее. Благодарение отечественной культуре за то, что такой проект смог легко сложиться при помощи только одной русской музыки. Автор». Любопытно, какие изменения претерпит этот текст в связи с реализацией будущих задуманных проектов, которыми поделится на радиостанции «Эхо Москвы» Зураб Церетели, – «квартала поэзии» и «квартала художников».

Прав депутат городской Думы М. И. Москвин-Тарханов: дело за теми, о которых в творческом экстазе просто забыли, – за москвичами. Которые из поколения в поколение здесь жили, работали, защищали город и сегодня изо дня в день борются за совсем нелегкую жизнь. В своей Москве.

Загадка «Невского проспекта»

…Это был художник. Не правда ли, странное явление? Петербургский художник.

Н. В. Гоголь

Окно

Все началось с окна. Окна в моей комнате. И еще других, по ту сторону бульвара, за широкой горловиной путепровода.

В окне нет настоящей улицы – небо, крыши, косые паруса арбатских новостроек. Но если подойти совсем близко к стеклу, грузные силуэты раздвинутся в провале сада: десяток деревьев, тоненькая строчка ограды, арки ворот между двумя домами. Дома одинаковые, двухэтажные, боком протиснувшиеся к улице. Кажется, два флигеля исчезнувшего особняка.

Но особняка никогда не было. Я знаю историю обоих близнецов. Да они и не близнецы. Тот, что ближе к Арбату, выстроен недавно. Он был первой в Москве постройкой из блоков – новинка начала века, послужившая только тому, чтобы повторить ушедшие в прошлое формы: колонны, квадры камней, счет узких окон.

Второй много старше. Он тот самый, в котором умер Гоголь. Комната писателя выходила на бульвар – те самые прижавшиеся к земле два окна, которые смотрят в мою сторону. Они почему-то совсем заброшены в мутной радуге старых стекол, с завалью пустых банок и пожелтевших газет между рам. Сколько лет я здесь живу, никто их не открывал, не появлялся в них. А теперь и вовсе над домом не стало крыши – говорят, здесь будет музей, – и в синеватом свете уличных мачт жестко поблескивает снег под голым остовом стропил.

В этом есть что-то от полустершегося детского воспоминания, от повести, которая собиралась много рассказать и не рассказала ничего: оборвалась на первых строках. В детстве упрямо верилось, что где-то есть продолжение, но во всех изданиях Гоголя стояло одно и то же: заглавие «Отрывок из повести „Страшная рука“ из книги под названием „Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском острове в 16 линии“ – и все те же три строки.

Теперь Гоголь входит в мою жизнь сложнее и понятнее. Понятнее, потому что он писатель, а моя область – история искусств. Писатель и художники – такой мостик перебрасывается редко, скорее ради юбилеев. Когда дело доходит до «круглой» даты, о чем только не приходится вспоминать: портреты, иллюстрации к произведениям, друзья. А так разве мало знать, что восхищался Гоголь «Последним днем Помпеи» Карла Брюллова и был близок с Александром Ивановым?

Я помню письма обоих и думаю о том, что московский Гоголь, больной, измученный мыслями, не мог начинать таинственной истории про лунный свет и страшную руку. Он был уже другой, а тот, ранний, петербургский, вероятно, не имел дела с художниками. Вероятно – потому что иначе кто-нибудь из исследователей что-нибудь об этом бы сказал. Молчание и в науке можно принимать за утверждение.

…По вечерам окна зажигаются. Пустые квадраты в арбатских корпусах. Их все еще чертят острые лучи повисших на шнурах лампочек – необжитой быт новоселов. Привычные пятна, красные, желтые, полосатые, – в «Арктике», мудреном длинном доме с памятью о Северном полюсе, Отто Шмидте, папанинцах. Оживают и те два окна. Всегда темные, они перехватывают огоньки тормозящих автобусов, а в порывах ветра – жидкий отблеск соседнего фонаря.

Очень точно сказано у Гоголя: «Фонарь умирал». Этот, напротив его окон, умирает тоже – каждый раз ровно в одиннадцать. В стальной раковине вздрагивает и бледнеет мертвенная слепящая синева. Стынет темнота в переплетах старых рам… Как все-таки странно, что та, несостоявшаяся, повесть оборвалась на первых строках.

Рождение Пискарева

В примечаниях дата – 1831 и ничего кроме. Остальное надо представить, угадать. Второй год Гоголя в Петербурге – после детства на Украине, после Нежинского лицея. Нелегкое время.

Гоголь привыкал к городу и, наверное, учился его любить. Первые впечатления не давали радости. Не давали потому, что до них была мечта. Сколько лет Гоголь думает о Петербурге – «во сне и наяву мне грезится Петербург», – только там ему все светится надеждой и обещанием: «Уже ставлю себя мысленно в Петербурге, в той веселой комнатке окнами на Неву, так как я всегда думал найти себе такое место. Не знаю, сбудутся ли мои предположения, буду ли я точно живать в таком райском месте…»