Евгений Анисимов - Россия без Петра: 1725-1740 Страница 11

Такая, же реакция была и в старой столице. Анонимный автор записки о военных и политических событиях послепетровского времени писал, что когда собравшийся по призыву колоколов народ услышал первые слова манифеста о смерти Петра Великого, «тогда таковыя поднялись вопли, что насилу утолить возможно было к слушанию всея декларации и панихидова пения»48.

Думаю, что те, кто пережил день смерти Сталина, согласятся со мной: Берхгольц и неизвестный автор записки не преувеличивали. Когда умирает великий правитель, люди, по-видимому, особенно остро чувствуют, что рушится порядок, в незыблемости которого никто не сомневался и гарантом которого этот правитель был. В такие моменты современники осознают, что все они перешли какой-то рубеж, что кончилось не просто царствование, а целая эпоха, и грядут новые времена, и даль их туманна и тревожна.

Печальный ужас

10 марта 1725 года Петербург прощался с Петром Великим. После споров о том, где хоронить императора — в царской усыпальнице под полом собора Михаила Архангела в Кремле или в новом, еще не достроенном и не освященном Петропавловском соборе, было решено остановиться на последнем варианте — все понимали символическое значение связи основателя города с самим городом. Кто-то предложил поставить гроб с телом Петра в старой деревянной церкви, внутри недостроенного Петропавловского собора.

Весь февраль и десять дней марта гроб Петра находился в большой «сале» Зимнего дома, которая была превращена в «каструм долорис, или печальную салу». Ее убранство по роскоши и богатству превосходило все виданное до сих пор в новой столице, начиная с золотых шпалер на стенах, скульптур, больших мраморных пирамид с фигурами и траурными надписями, «которые толковали причину оных пирамидов», и кончая роскошным золоченым балдахином с мантией из золотой парчи, подбитой горностаями. В полутьме от постоянно завешанных черным флером окон и неверного света свечей непрерывным потоком шли тысячи людей без различия звания, чина и возраста, «плачуще и руку Отца целующе». Они подходили к гробу и видели своего царя преображенным и незнакомым. Вечно спешащий по улицам города, в потертом камзоле, заштопанных чулках, стоптанных башмаках, он был неузнаваем: в оклеенном золотой гладкой парчой гробе «на образ раки» лежал высокий человек в роскошном платье, вышитом серебром, с серебряной бахромой, в кружевах, с орденом Андрея Первозванного. Византийская роскошь последнего одеяния Петра, гроба, зала, всей церемонии похорон как бы компенсировала скромность и даже бедность его обыденной жизни, окончательно ставя все на свои места: кесарю — кесарево.

Изучая историю похорон Петра, нельзя пройти мимо одного любопытного обстоятельства. Тело императора было перенесено из конторки в «печальную салу» уже 29 января, и источники противоречивы относительно того, было ли тело бальзамировано или нет, — все же оно простояло открытым сорок дней. Биограф Петра И. И. Голиков пишет вполне определенно, что «врачи вскрыли тело усопшего императора… и после бальзамирования внутренности его снят с лица его гипсовый портрет». О тайном вскрытии пишет саксонский посланник Лефорт. Зато все другие дипломаты утверждают обратное. Голландец де Вильде сообщал, что 30 января открыли лицо царя, но «тело не бальзамировали и не вскрывали, при здешнем холоде оно продержится». Иного мнения был Берхгольц, записавший в дневник 8 февраля: «Его королевское высочество видел сегодня утром тело императора, которое уже почернело и попортилось». Прусский посланник Мардефельд сообщал в Берлин 9 февраля: «Труп покойного императора лежит еще на парадном ложе, несмотря на то что он уже позеленел и течет… Императрица посещает своего покойного супруга еще ежедневно и оплакивает его и при этом вдыхает в себя много вредного испарения и подвергает опасности свое здоровье»1.

4 марта «в доме Государевом к печали печаль новая прибыла» — умерла заболевшая в 20-х числах февраля корью младшая дочь Петра Наталья, маленький гробик которой был выставлен в соседнем помещении.

10 марта около полудня пушечным выстрелом Петербург был извещен о начале торжественной, еще никогда не виданной жителями церемонии царских похорон. Уже с раннего утра к Неве сходились люди, и, как пишет Феофан, «толикое вскоре множество народа собралося, что не только по обеим сторонам путь широко заключили, но и везде крыльца и по всем палатам окна наполнили и самые кровли не праздны были»2. Народ теснился вдоль всего посыпанного желтым песком и устланного свежими еловыми лапами пути, который тянулся по заснеженному берегу Невы от Зимнего дома (современный Эрмитажный театр) до Почтового дома (ныне на его месте Мраморный дворец) и затем через Неву — по специально построенному мосту.

Мы не можем точно сказать, какая была в тот день погода, но Кампредон пишет, что через три дня после похорон крупными хлопьями падал снег с градом3. Точно известно, что гроб везли на санях, — Нева еще не вскрылась, и мост с затянутыми черной материей перилами проложили прямо по льду. Вдоль всего пути сплошными шпалерами стояли войска: солдаты и офицеры с опущенными знаменами и через равные промежутки — 1250 «мушкетеров» с факелами.

Около трех часов дня Петр отправился в свой последний путь: гроб вынесли через отворенное окно Зимнего дома и спустили вниз на набережную по обитой черной материей лестнице. Процессию открывал сводный отряд из 48 трубачей и восьми литаврщиков, которые своей печальной музыкой задавали тон всему шествию. Следом за ними шли пажи и весь прочий придворный штат, а также иностранные купцы. За красным военным знаменем шла в сопровождении двух полковников «лейб-ферд, сиречь лошадь любимая седла Е.и.в., на которой в походах своих изволил ездить». Она была в богатом уборе, с красными и белыми плюмажами. Думаю, что всеобщее внимание привлекли две символические фигуры латников с опущенными обнаженными мечами: один верхом в вызолоченных латах, другой — пеший в черных латах, — а также красочное шествие знамен с гербами земель империи, писанных «золотом и серебром с красками по черной тафте с черными кистьми и бахромою». В этих знаменах, иллюстрировавших полный титул императора, отразилась вся история создания Российской империи с древнейших времен. За черкасским знаменем следовали знамена всех других царств и владений российского императора: кабардинское, грузинское, карталинское, иверское, кондийское, обдорское, удорское, белозерское, ярославское, ростовское, рязанское, черниговское, нижегородское, болгарское, вятское, пермское, югерское, тверское, ижорское, корельское, лифляндское, эстляндское, смоленское, псковское, сибирское, астраханское, казанское, новгородское, владимирское, киевское и, наконец, московское.

Выразительно было и белое знамя, «на котором эмблема и девиз императорская, писана золотом и серебром с кистьми и бахромою золотыми». Эмблемой первого императора, как пишет Феофан, был «резец (т. е. скульптор. — Е. Α.), делающий статую»4. Как не вспомнить тут фрагмент поэмы М. Волошина «Россия»:

Не то мясник, а может быть, ваятель —Не а мраморе, а в мясе высекалОн топором живую Галатею…

Это был точный символ преобразования, весьма зловещий образ грандиозного, начатого триста лет назад социального эксперимента: скульптор-преобразователь по своей модели с помощью острого орудия создает из бесформенного материала новую Россию.

Величественный крестный ход — несколько сот церковников в траурных белых ризах с хоругвями в сопровождении огромного числа певчих — завершал первую половину траурного шествия. Феофан Прокопович, автор «Краткой повести о смерти Петра Великого», которую я цитирую, не мог, несмотря на трагизм минуты, скрыть своего эстетического восторга при виде этой «зело приятной смотрящим процессии». Да, такого Россия еще никогда не видела, и вполне естественно, что печаль участников похорон смешивалась с острым любопытством зрителей этого по-восточному пышного зрелища.

И вот показались два гроба, укрытые золотыми парчовыми покровами. Впереди гвардейские офицеры несли на руках гробик цесаревны Натальи, а за ним восьмерка покрытых черным бархатом лошадей медленно влекла резные сани с гробом императора под роскошным балдахином с серебряными штангами. То, что это были сани с восьмеркой лошадей, я знал давно, еще до того, как взял в руки «Описание погребения» Петра: на известном и часто репродуцируемом лубке «Как мыши кота хоронили», пародирующем похороны грозного царя, прекрасно видно, что усатый кот возлежит на санях, которые усердно тащат восемь мышей.