Василий Лебедев - Искупление Страница 11

Татары резко развернулись, а Бренок все же укорил Тютчева:

- Помене буесловь наперед - шея-то у тебя не бычья!

Дмитрий и воеводы молча смотрели вслед татарскому посольству - весь полк невольно повернул головы к Москве, пока Дмитрий молча размышлял о том, что произошло. Воеводы и князь Серпуховской пережидали молчание великого князя, понимая, что это был не простой разговор, не случайная встреча с татарским посланником, а что-то большее, что уже назрело с годами и парило в воздухе, от чего невозможно все равно уклониться. Многим воеводам московским было это понятно, но что вот встреча на дороге с посольским разъездом станет началом новых отношений с Ордой, никто, даже сам Дмитрий, не знал.

В этот час не знал своей судьбы и еще один человек - Иван Вельяминов. Подросток только что догнал княжий полк, пропылил вдоль конных воев, но, едва поравнявшись с отцом своим, что был в голове полка, рядом с князем, он стремительно сорвал коня с места и помчался в сторону Твери, к Кучкову полю, что раскинулось левее дороги на Переяславль-Залесский. Мелькнули по передним рядам его узко поставленные глаза, на миг показалась под тонким носом улыбка, и вот уж он загорбился в седле, как отец, полетел туда, где только что коршун ударил в воздухе голубя. Никто не понял, зачем он погнал туда коня, только Дмитрий смотрел в ту минуту задумчиво вперед и видел в воздухе коршуна, как упал он вместе с голубем на землю. Иван Вельяминов тотчас вернулся, держа в руке мертвого коршуна.

- Почто смертию путь княжий метишь? - строго прикрикнул на него Боброк.

Сын тысяцкого смутился. Он растерянно подержал коршуна на ладони и отшвырнул далеко в сторону, будто устранял и впрямь чью-то смерть.

* * *

Дмитрий не изменил своего решения: полк его двинулся в Переяславль-Залесский, к берегам Плещеева озера.

В пути вспомнился Дмитрию рассказ отца, князя Ивана. Говорил отец маленькому Дмитрию, как много-много лет назад встретились на земле Киевской Руси рать князя Владимира Святославича и рать печенегов и долго не решались ни те, ни другие перейти реку. Тогда печенежский князь предложил русскому единоборство богатырей, и, кто победит, тому воля. Победит русский - три года печенеги не нападают на Киев, победит печенег - три года кочевники будут грабить русскую землю... Был у печенегов страшной силы богатырь, а в русском воинстве не нашлось о ту пору никого. И тут пришел един стар муж и привел сына, мала ростом и телом средня, но рукою крепкого. Усомнился русский князь, что-де может ли сей отрок перенять славу силача печенежского. Решили испытать. Привели быка, большого и шального, каленым железом разъяренного. Набежал бык, огнедышащ и страшен. Схватил юноша быка за бок и вырвал пласт кожи с мясом - сколько рука захватила, а потом в единоборстве с печенегом он удавил хваленого витязя - отнял, перенял славу его. И с той поры стал на том месте город Переяславль, старший брат Переяславля-Залесского...

С малых лет помнит Дмитрий этот рассказ, и сердце его полнится гордостью за народ, имевший таких богатырей, а с годами все чаще и бережней вспоминались и вновь обдумывались давние рассказы отца и старых бояр о древней славе земли своей, о пречудных людях ее, о городах красы небывалой, исчезнувших под пеплом нашествий. Вместе с городами сгинули многие книги, иконы старого письма, рухнули в огне древние соборы неимоверной красоты в Киеве, в Чернигове, во Владимире... Не потому ли так часто тянет его в древний Владимир, где еще стоят древние храмы, светлы и велелепы? "О Русь! Что утратила ты? Что оставишь потомству?" - не раз вырывалось у Дмитрия горькое восклицанье.

Из Переяславля Дмитрий выслал крепкую сторожу, многоконную, с боевыми воеводами, дабы перенять Михаила Тверского на пути в Тверь. Через несколько дней сторожа вернулась ни с чем, а еще через неделю стало известно, что князь Михаил Тверской, боясь столкновения с московским полком, далеко стороной обошел опасное место. Ведая, что Дмитрий стоит небольшим полком в Переяславле-Залесском, Михаил разорил Кострому.

- Несытый пес! - воскликнул Дмитрий и хотел было идти войной на Тверь, но время было шатко, неясно.

Между тем наступила жаркая пора. Во второй половине мая солнце распалилось так, как давно не палило в эту пору. Дождя просила земля, но его не дождались. Сбывались приметы старых людей, о которых Дмитрий упоминал тиуну своему Свиблову. Угроза неурожая, голода людского и бескормицы нависла над Русью.

В полдень Дмитрий с воеводами купался в реке, далеко ушли по заросшему ивняком берегу, к дальним слободам. Проворней всех разделся Боброк - вот уж ст кого не ждали такой торопливости! За ним, не уступая в нетерпении никому, кинулся в воду Серпуховской, только меньшие бояре да кмети с гридниками не посмели опередить великого князя. Но вот и он бултыхнулся з чистую воду. Радовался Дмитрий, что все до единого умеют плавать, не то что татары: ежели на пути река - надувают кожаные мешки...

Обед правил покладник Поленин, измыслив его по-охотничьему. Привезены были котлы на берег, и мясо свежее в корзинах, и квас, и меды, и печиво, и сети были уставлены выше по течению, дабы рыбой свежей украсить трапезу, но и эту малую радость омрачило известие из полунощных краев: Михаил Тверской разорил еще Мологу, Углич, Бежецкий Верх и уже сидит во Твери, черными мыслями полон. А еще сообщил Бренок, высланный с малым отрядом в порубежные земли, что из Твери выехал сам Сарыхожа и правит путь на Москву.

Дерзкая грамота-ответ ханову послу не могла кануть бесследно, все это время гонцы татар скакали к Сараю Берке и обратно, и вот уже едет Сарыхожа в Москву. Неспроста едет. Неспроста и Михаил Тверской затих в ожидании после бесчинств своих, зная исстари, что судьба земли русской решаться будет не в Москве, а в Орде...

Дмитрий нарушил обед побережный и велел сбираться в путь.

Он решил в Москве дождать ханова посла.

5

В оконце еще сочился свет вечерней зари, и Лагуте хватало его, чтобы дочинить хомут: кузнец он отменный, бронник знатный, но и кузнецу в хозяйстве без лошади нельзя. Ребятишки крутились у избы - молока ждали: мать ушла корову доить. Даже меньшой пообмогся от плеточного удара, не лежится в закуте, тоже выполз.

Голова побаливает, ночью тронет рубец, заденет подгнившую корку - в слезы, а сейчас вместе со всеми весел. "Хорошо еще, не убил тысяцкой насмерть", - думалось Лагуте. Он высунулся в оконце, крикнул старшему:

- Акинька! Акиндин! Затвори кузницу! Жена пришла невесела.

- Что кручинна? - спросил строго.

Анна не ответила, выставила вместо трех лишь одну кринку - корова сбавила удой. Другая еще была в запуске, и семье не приходилось надеяться на молоко, а трава, не успев подняться, начала сохнуть на невиданной жаре. Если не будет дождя еще недели две, всходы яровых посохнут на корню.

Ребятня ввалилась в избу следом за матерью, за подойником - все пятеро, - едва кринку не опрокинули. Анна плеснула молока в кружку малому, во вторую - дочери Олисаве, а остатки пустила по рукам. Старший первый схватил кринку и, торопясь, качнул молоко на щеку. Потекло оно по шее и груди - светлая, видимая я в полумраке драгоценная струя.

- Не лей! Не лей! - захныкали братья.

Отец подобрал с полу чересседельник и молча опоясал Акиндина по спине.

- Живо спать на кузницу!

- Помолитесь! - напомнила Анна.

Сегодня она была особенно пуглива и не перечила мужу. Ей и раньше он воли не давал, а тут так сошлось все, что Лагута стал защитником и спасителем ее родни. Два года назад отдал все сбереженные куны да еще запродался на три года князю Серпуховскому, дабы выкупить из полону брата ее родного, Ивана, повязанного в немецких землях, когда псковитяне ходили "по немец". Не успели с князем разобраться - на тебе! - второй брат, Елизар, из полону сам утек, объявился нахлебник, да еще с женой, да еще с татаркой! Анна думала, что Лагута языка лишится иль хватит его падучая, а он только посерел лицом и еще раньше стал подыматься с постели и вставать у горна. Анна радовалась, что все пока так обошлось, и радость свою боялась показать, она прятала ее за сердитыми криками на детей, ругала ругмя тысяцкого за младшего своего, а сама все же радовалась и не могла утаить радость в голосе, по которому Лагута знал все, что творилось в ее душе. Он принял брата до осени, но поставил условие: татарку - вон или пусть окрестится немедля!

Елизар обегал все церкви на Москве - никто не желал задешево крестить татарку, всюду попы грозили ему епитимьей за прелюбодейство с иноверкой. Тогда все тот же Лагута и посоветовал Елизару поехать в Коломну к отчаянному попу-златолюбцу Михаилу. Славился Михаил Коломенский среди всех московских иереев статью своею, зычным голосом, умением читать по книгам...

- Спати пора, Лагутушко, - напомнила Анна.

Он только вздохнул в ответ, но хомута не оставил, а растворил настежь оконце, и свету стало чуть больше, чем проходило его сквозь сушеный бычий пузырь на раме.