(Бирюк) Петров - Юг в огне Страница 11

Если раньше ему и приходилось смотреться в зеркало, то делал он это равнодушно, без всякого интереса, просто так. И он никогда не задумывался над тем, красив он или нет.

Сейчас же он смотрел на себя в зеркальце с большим любопытством. Он хотел допытаться, могло ли его лицо нравиться Марине.

- Нет! Не может нравиться, - решил Виктор и, с досадой бросив зеркальце в чемодан, пошел в город. Но к Ермаковым идти было еще рано, и от нечего делать он стал бродить по улицам.

Хотя время было еще и раннее, но Большая Садовая - главная улица города - была уже заполнена праздным народом. Щебеча, расхаживали по магазинам красивые, нарядные женщины, звеня шпорами сновали офицеры всех родов войск, шумными толпами ходили солдаты и казаки. Много было фабричного люда, главным образом молодых парней и девушек, вышедших в воскресный день погулять. Попадались группы студентов, гимназистов, реалистов.

В толпе шныряли с охапками свежих газет мальчишки, звонко выкрикивая:

- Кому "Народную мысль"!.. Кому!.. Налетай!

- "Рабочее дело"! "Рабочее дело"!

- Большевистское "Красное знамя"! "Красное знамя"!

- "Приазовский край"! Только из типографии... свежая!

- "Земля и воля"! "Земля и воля"!..

На углу таганрогского проспекта собрался митинг. Виктор остановился послушать. Один другого сменяя, до хрипоты надрывались ораторы разных партий. Каждый из них говорил взволнованные речи, убеждал кого-то, доказывал что-то. Слушатели, главным образом солдаты, уже привыкли к таким внезапно возникающим митингам.

Как раз, когда Виктор подошел к собравшимся, выступал эсер, тщедушный, маленький человечек с черной бородкой. Он что-то говорил о равенстве и братстве.

- Да будя тебе из пустого в порожнее-то переливать! - под смех товарищей крикнул стоявший около Виктора длинновязый солдат. - Что тень на плетень-то наводишь?.. Ты вот, очкастый, скажи, когда война закончится?

Оратор опешил.

Виктор частенько бывал на митингах, внимательно вслушивался в то, что говорили меньшевики, эсеры, кадеты, трудовики, большевики и многие другие, пытался разобраться, кто же из них наиболее прав. Он заметил, что большевистских ораторов толпа всегда слушает внимательно и охотно. Особенно одобрительно относились к выступлениям большевиков солдаты и рабочие, часто аплодируя им. И вскоре Виктор понял, почему это так получалось. Большевики выступали с дельными и доходчивыми до масс речами. Они призывали передать всю власть Советам, требовали прекращения империалистической войны, скорейшего раздела земли между крестьянами.

Виктора поражало, с какой смелостью большевики обо всем этом говорили. Хотя формально и существовала свобода слова, но смельчаков, говоривших кое для кого неприятные вещи, могла ожидать суровая кара. Прошлое воскресенье Виктор был свидетелем того, как отряд милиции окружил солдатский митинг в городском саду и арестовал большевистских агитаторов, призывавших солдат к прекращению войны.

Лозунги большевиков о прекращении войны и заключении мира с Германией стали популярными в народе.

- Хватит! - бурно кричали солдаты. - Навоевались! Пора замиряться!..

На этой почве скандальные события разыгрались в 249-м пехотном полку, расквартированном в Ростове. Полк получил приказ выступить на фронт. Полковой комитет созвал солдатский митинг с целью обсудить этот приказ.

На митинге солдаты категорически отказались выступать на фронт. Дело передали на рассмотрение гарнизонного собрания. Пришел на него и Константин. Собрание протекало взволновано, бурно. Выступали солдаты и офицеры. Некоторые из них, принадлежавшие к партиям меньшевиков и эсеров, горячо убеждали собравшихся наказать зачинщиков солдатского "бунта" и полк немедленно отправить на фронт.

- Правильно! - слушая такие выступления, одобрительно кивал Константин. - Правильно!.. Перевешать мерзавцев надо.

Но большинство присутствующих было настроено по-иному. Выступая на собрании, многие офицеры и солдаты говорили о том, что действия солдат 249-го полка правильны.

Слыша такие речи, Константин негодовал:

- Ах вы, сволочи!..

Потом он не выдержал, весь дрожа от ярости, ринулся к трибуне и, не спрашивая разрешения говорить у председателя собрания, толстого, флегматичного капитана, начал нервно выкрикивать:

- Позор!.. До чего мы дожили?.. До чего докатились?.. Ведь это же прямая измена своей родине!.. Это предательство!.. За это полагается расстрел. Полнейший развал армии!.. Я бы всех отказывающихся идти на фронт поставил к стенке... Эх, дали б мне право, я бы со своими казаками распотешился над бунтовщиками. Я б им показал, где раки зимуют.

Произошел большой скандал. Разгневанные выступлением Константина солдаты, бывшие на собрании, ринулись к трибуне, стащили его и, наверное, избили бы, если б за него не заступился подоспевший вооруженный патруль.

И все-таки мятежную часть 12 июля погрузили в эшелон и отправили на фронт. Но многие солдаты дезертировали. Тогда по городу была устроена облава и задержали до трех тысяч дезертиров.

VII

Виктор с замиранием сердца подходил к дому, в котором жили Ермаковы. Он постучал. Ему открыла дверь Вера. Она была чем-то оживлена.

- Ах, Витенька! - пропела она весело. - Заходите, заходите, родной!..

Он вошел в переднюю. Из гостиной слышался смех и шум мужских голосов.

- Извините, Вера Сергеевна, - сказал Виктор. - Я, кажется, не вовремя... Я не знал, что у вас гости. Я пойду.

- Почему? - удивилась Вера. - Вы же нам не чужой... Костя! - крикнула она мужу. - Пришел Виктор и хочет уходить.

Голоса в гостиной на мгновение затихли.

- Раз пришел, значит, пусть заходит, - ответил Константин, и в его голосе прозвучала нотка недовольства. - Брат мой двоюродный, - стал он объяснять кому-то. - Да нет... просто мальчишка... глупый.

Характеристика, данная Константином ему, покоробила Виктора. Он хотел повернуться и уйти, но желание увидеть Марину настолько было велико, что оно пересилило обиду, и он вошел в гостиную в сопровождении Веры.

В густых облаках табачного дыма за столом, уставленным бутылками и закусками, сидели шесть офицеров и оживленно разговаривали между собой.

Поздоровавшись, Виктор прошел к окну и сел на стул. Он оглянулся. Марины в комнате не было. Спросить о ней Веру он считал неудобным. Предполагая, что она за чем-нибудь вышла и сейчас вернется, Виктор стал ждать, прислушиваясь к разговору офицеров.

- Нет, право, господа, - радостно говорил горбоносый, похожий на турка, молодой лысеющий есаул с черными разбойными глазами. - Я когда узнал, что генерал Корнилов назначен правительством на пост верховного главнокомандующего, так меня... Ха-ха!.. даже слезу прошибло. До чего ж это изумительно правильно!.. А говорят, Керенский дурак. Да разве дурак мог бы додуматься до такой гениальной мысли?..

- Да, - жуя огурец, проговорил Константин. - Генерал Корнилов железный человек. В нем наше спасение. Уж он-то наведет порядочек!.. На-аведет!.. А то распустились так... - глянув на жену, запнулся он. Вера, как некстати ты здесь сидишь... Знаешь, мужские разговоры. Хочется более образно выразиться... а взглянешь на тебя, милое создание, и язык немеет.

- Ты что, хочешь, чтобы я ушла? - сердито посмотрела на него Вера.

- Боже упаси!.. - сразу послышалось несколько протестующих голосов. Что вы!.. Вы хотите нас осиротить?.. Одна-единственная дама. Какая бы без нее была скука. Как вам не стыдно, Константин Васильевич!..

- Вера Сергеевна является украшением нашего стола, - целуя ее надушенные пальцы, сказал молодой черноусый сотник.

- Сдаюсь!.. Сдаюсь!.. - смеясь, поднял руки Константин и, обернувшись к горбоносому есаулу, продолжал: - Да, Корнилов - железный человек. Я уже слышал, он требует у правительства введения смертной казни за неподчинение военачальникам. Вот я посмотрю, что теперь запоют комитетчики, - злорадно засмеялся он. - А то ведь ужас что творится... Развели бар... - прости, Верочка!.. - как это было с 249-м полком. Получили приказ о выступлении на фронт, а они, видите ли, стали его обсуждать: надо идти на фронт или не надо... Ну ясно, что на это скажет солдат: "Не хочу воевать! Хочу к жинке домой, под бок". Дурак, что ли, он подставлять лоб под пулю. А теперь их Корнилов прикрутит, заставит идти воевать... Я предлагаю, господа, выпить за генерала Корнилова.

- Я считаю, господа офицеры, - поднялся длинный, с продолговатым узким, крысиным лицом подъесаул в новеньком шоколадного цвета френче, что наш донской генерал Каледин нисколько не менее достоин, чем генерал Корнилов. Я, друзья мои, прежде хочу выпить за истинно донского казака Алексея Максимовича Каледина, в которого я верю... А генерал Корнилов, может быть, конечно, и достойный человек, но я его не знаю... За него мы выпьем потом...

- Я не возражаю, - охотно согласился Константин, чокаясь с подъесаулом. - Выпьем за генерала Корнилова и за Каледина. За старых, испытанных орлов. Ура-а!