Лев Гумилёв - Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации Страница 11

Четкую характеристику хунно-китайских противоречий дал евнух Юе, обиженный императором династии Хань, насильно отправленный к хуннам и отдавший свои симпатии шаньюю. Он говорил: «Прежде, т.е. после побед над китайцами, многие хуннские женщины сменили овчины на шелковые платья. Наряду с кумысом и сыром у хуннов появились вино, печенье и китайские лакомства, а с ними и упадок нравов. Если ты, шаньюй, изменишь обычаи, а Китай истратит одну десятую своих вещей на подкуп, все хунны будут на стороне Хань. Дерите на колючках шелковые ткани, продолжайте есть сыр и молоко, иначе вы потеряете свободу, а с нею и жизнь».

Но сила вещей могущественнее убеждений. За сто лет в державе Хунну сложились две партии, которые мы условно назовем: придворная и старохуннская. Первая принимала многочисленных эмигрантов из Китая, давая им возможность сеять просо и жить среди хуннов, не сливаясь с ними. Вторая хранила традиции покойных шаньюев: право «сражаться на коне за господство над народами» [30, т. 1, с.57–59].

Единое «этническое поле» хуннов раскололось. Так разрывается комета, пролетающая слишком близко от большой планеты [16]. Следствием раскола стали междоусобные войны, восстания покоренных племен и подчинение Китаю. Трагедия затянулась лишь за счет узурпации Ван Мана, попытавшегося заменить традицию разумом, конечно собственным, поголовного восстания китайских крестьян – «краснобровых» – и аристократов против узурпатора и ослабления Китая (18–25 гг.), но к 93 г. Хунну было сокрушено и последний шаньюй, проиграв последнюю войну, погиб.

Хунны частью отступили на запад, где объединились с биттогурами (манси), а частью поселились вдоль длинной китайской стены и подчинились династии Младшая Хань.

Вернуться в Великую степь они не могли, потому что вековая засуха III в. превратила степи в пустыню Гоби, расширившуюся до того, что она стала непроходимой [81]. Разделение хуннов шло по отмеченному признаку: северную Хунну составили пассионарные удальцы, тяготившиеся ограниченностью возможностей при родовом строе, где богатырь не мог достичь почестей и власти, так как все должности занимались по старшинству. Поэтому на севере скопились предприимчивые честолюбцы и масса инертного населения. А на юг ушли носители родовых традиций: «старцы и почтительные отроки» [66, с.215 и след.], готовые служить китайским офицерам, лишь бы те обеспечили им спокойную жизнь. Естественно, северные хунны были евразийским вариантом развития, а южные создали хунно-китайскую химеру в III в. Но она оказалась нестойкой. Китайцы так обижали хуннов, что те восстали в 304 г. и сражались, пока не погибли в 460 г. [121, с.189–202].

С биттогурами хунны смогли объединиться, потому что те и другие были членами одного супеэтноса – евразийского. Они вместе совершили поход на готов и римлян в 451 г., но после поражения от германцев при реке Недао от хуннов остался только один осколок, но прославился он на весь мир. Они назывались «голубые тюрки» [94].

Древние «голубые» тюрки (мн.ч. тюркют) сложились из двух ветвей хуннов и одного сяньбийского (древнемонгольского) отряда, которыми командовал вождь по имени Ашина.

После долгих исторических коллизий они, оторвавшись от китайского и романо-германского суперэтносов, не только уцелели, но и сумели объединить вокруг себя всю Великую степь и даже оазисы Согдианы. Их государство называлось Великий каганат, или Вечный тюркский Эль-Орда и охузи (покоренные племена) [17], и просуществовало с 545 по 745 г., но было уничтожено китайскими дипломатами, сумевшими вызвать восстание уйгуров и других племен.

Этот немногочисленный евразийский этнос оставил потомкам не только свое имя, но и свои традиции и славу одержанных ими побед. Реликтом тюрок (тюркютов) было племя телес на Алтае. К середине XX в. оно слилось с соседними теленгитами. Конец этого этноса был не насильственным, а естественным: от старости.

Тюрок сменили в Великой степи уйгуры (745–840 гг.). Они старательно избегали контактов с Китаем, как политических, так и культурных, но их соблазнила мысль иранских гностиков-манихеев (766–767 гг.). Это мистико-атеистическое учение было весьма логично и изящно, но совсем не подходило евразийским кочевникам. Убийство считалось грехом, а воевать было необходимо; пост был обязателен, причем запрещалось не только мясо, но и молоко, семья осуждалась, но разрешались оргии, ибо все материальное считалось порождением мрака, а жизнь рассматривалась как этап переселения душ. Это учение было для уйгуров экзотично и неприемлемо, но интеллектуалы его восприняли фанатично. Возникла коллизия, аналогичная разделению интеллигенции и народа в Москве XIX в. В Уйгурии она закончилась катастрофой в 840 г. Уйгурское ханство уничтожили сибирские кыргызы, а народ разбежался кто куда. Оказалось, что идеологическая агрессия может быть столь же губительной, как и военно-политическая [см. 94].

Последние этносы хуннского этногенетического взрыва: кимаки, кыпчаки и гузы – медленно угасали, черпая пассионарность у соседей: в Средней Азии у мусульман, в Причерноморье у русичей (половцы), а в Маньчжурии у жителей Срединной равнины – кидани, от этнонима которых возник топоним – Китай. Только в XI в. новый взрыв этногенеза создал этнос – монгол.

Остановимся и сделаем вывод. Все евразийские этносы жили на своей родине сравнительно благополучно. Но, проникая в Китай, то как победители, то как гости, они гибли, равно и принимая китайцев к себе. Контакт на суперэтническом уровне давал негативные результаты. Даже идеологическая агрессия – манихейство у уйгуров – давала тот же результат.

Очевидно, что монголы не могли стать исключением. Вбирая в себя новые этносы, новые идеологические системы и новые стереотипы поведения, они должны были деформироваться и из евразийцев превратиться в химерные конструкции, всегда нестойкие.

После смерти Чингисхана его дети и внуки продолжали войны, так как против них выступила империя Южная Сун, стремившаяся вытеснить монголов из Северного Китая – земель империи Кинь. Багдадский халиф объявил против монголов джихад, а папа – крестовый поход. Только православная никейская империя заключила с монголами справедливый мир... и не пострадала.

К 1260 г. монголы-христиане, шедшие на освобождение Иерусалима, потерпели полное поражение в Галилее и были отброшены за Евфрат, а в Китае царевич Хубилай объявил себя великим ханом, не будучи избранным курултаем. Как только монгольские кони вышли за географические пределы Евразии, монголы начали терпеть поражения даже друг от друга – в междоусобных войнах. В Иране, в Средней Азии и в Поволжье мусульмане восторжествовали над своими победителями, а в Китае Хубилай из хана превратился в императора династии Юань, т.е. китайского. К 1370 г. господство монголов окончилось. В Китае воцарилась национальная династия Мин, а в Средней Азии и Иране – эмир Тимур, паладин культуры ислама. Евразийская традиция уцелела только в улусе Джучиевом.

Таким образом, евразийская концепция этнокультурных регионов и химерных целостностей в маргинальных (окраинных) зонах оказалась пригодной для интерпретации всемирно-исторических процессов. Там, где сталкиваются два и более суперэтноса, множатся бедствия и нарушается логика творческих процессов. Возникает подражание (мимесис) как противник оригинальности, и, таким образом, нарушается принцип «познай себя» или «будь самим собой».

Напротив, этносы, живущие на своих территориях-родинах, поддерживающие свою традицию – «отечество», уживаются с соседями розно, но в мире. Да и в самом деле, стоит ли делать из планеты Земля огромную коммунальную квартиру?

Мы заглянули в глубину веков. А теперь вслед за Н.С. Трубецким обратимся к Ветхому Завету и тем самым... к современности.

Случилось так, что практически все тезисы Н.С. Трубецкого о культуре и, шире, о судьбе евразийских народов, высказанные в 20–30-х годах, были поддержаны последующими событиями. Таким образом, читателю, знакомящемуся с трудами Н.С. Трубецкого, предоставлена удобная возможность соотнести посылки ученого с известными историческими событиями и процессами.

«Я отрицаю возможность общечеловеческой культуры» – так формулирует Н.С. Трубецкой идею евразийства о развитии национальной культуры, исчерпывающе полно изложенную им в статье «Вавилонская башня и смешение языков».

Сама культура понимается автором как «...исторически непрерывно меняющийся продукт коллективного творчества прошлых и современных поколений данной социальной среды, причем каждая отдельная культурная ценность имеет целью удовлетворение определенных (материальных или духовных) потребностей всего данного социального целого или входящих в его состав индивидов». Аргументы Н.С. Трубецкого просты и убедительны. Культура какой-либо общности всегда производит «нивелировку индивидуальных различий его членов». Понятно, что это усреднение должно и может происходить на основе общих для всех «членов» национальной или социальной общности потребностей. Сильно различаясь в стремлениях духовных, люди общи в логике и материальных потребностях. Отсюда примат «логики, рационалистической науки и материальной техники» над «религией, этикой и эстетикой» в однородной общечеловеческой культуре неизбежен. Неизбежно и следствие – духовная примитивизация и бессмысленное строительство «вавилонских башен» (последнее понимается автором предельно широко).