Johann Archenholz - История семилетней войны Страница 11

Эти набожные занятия и иные развлечения нанесли ущерб заботам об армии, которая боролась со всевозможными бедствиями, и о теснимом врагами городе; дошло до того, что пренебрегали самыми элементарными мерами предосторожности. Ничтожный случай, а именно – прогулка одного умного монаха в первые же дни осады, спас город и всю монархию. Человек этот, по имени Зецлинг, заметил столб пыли, приближавшийся с севера к городу. Он тотчас же подумал, что это отряд пруссаков, намеревающихся занять Бельведер – так называется одна из высот при Молдаве. Этот важный пункт, равно как и прилегавшее к нему село Бубен, совсем не имели войск. Предположение Зецлинга подтвердилось, когда он взошел на обсерваторию с подзорной трубой. Он тотчас же поспешил сообщить об этом, и теперь только посланы были несколько сот кроатов, чтобы занять высоту и деревню; таким образом, намерение пруссаков кончилось неудачей, иначе они давно бы проникли по течению Молдавы в часть города, называемую Малой Стороной Праги. Взятие врасплох днем города, занятого пятидесятитысячным опытным войском, не встречаемое нигде в военных летописях и невозможное в глазах солдат, встретило бы недоверие в современном поколении, а потомство сочло бы это за вымысел.

С этого дня на обсерватории постоянно стали дежурить не офицеры и не сведущие в этом деле люди, а четыре гусара, которые снабжены были подзорными трубами и каждые четверть часа представляли отчет о том, что видели.

Как крепость, Прага не имела значения, но, обладая гарнизоном в 50 000 человек, она стала грозным пунктом. По прибытии артиллерии из Дрездена, пруссаки приступили к настоящей осаде ее, стесняя ее все более и более. Намереваясь сжечь продовольственные склады столицы и увеличить смятение, они бросали бомбы и брандкугели, подожгли много домов и постоянно поддерживали этот пожар. По ночам стоны и вопли жителей долетали до их лагеря. Двенадцать тысяч человек были выгнаны из города, чтобы уменьшить в нем голод; но пушечные ядра осаждающих погнали их обратно на место бедствия. После трехнедельной осады весь Новый Город и Еврейский квартал были превращены в пепел; при этом сгорело также несколько продовольственных складов. Много невинных и беззащитных людей, стариков, женщин и детей были убиты ядрами или погибли в горящих домах. Переполох был ужасный в злополучном городе; все улицы были загромождены лошадьми и повозками, церкви переполнены ранеными и больными, и смерть похищала людей и животных, как во время моровой язвы. Духовенство, градоначальники, граждане умоляли принца Карла о сострадании; он сочувствовал им, но не мог удовлетворить просьб. Он предложил катипуляцию, требуя свободного выхода своим войскам. Фридрих не хотел и слышать об этом и со своей стороны предложил условия, которые сочли неудобными.

Кроме врагов, пруссакам приходилось также бороться со стихиями. Страшная буря, сопровождаемая сильным ливнем, разорвала в клочья их палатки и наводнила лагерь. Молдава от ливней на сто шагов выступила из берегов, так что мост, возведенный пруссаками у Браника, был разрушен и понтоны увлечены течением к Праге, где австрийцы поймали 24 штуки; но 20 из них были снова выловлены пруссаками. Эта добыча нисколько не улучшила положение осажденных; напротив того, оно ежедневно, ежечасно становилось хуже, и вожди, беспрестанно собиравшие военный совет, не знали уже, на что решиться. Они не надеялись больше силою пробиться из города, но все же опять попробовали сделать яростную вылазку в ночь на 1 июня под начальством лучших своих генералов с половиной гарнизона, то есть с такой армией, которая могла бы завоевать оба индийских полуострова; но и эта попытка была по-прежнему неудачна. Австрийцы отчаянно дрались в течение пяти часов, но принуждены были отступить. Впрочем, если б даже им удалось счастливо пробиться сквозь неприятельскую армию, они бы все равно не получили никаких выгод, так как не имели ни кавалерии, ни артиллерии и, что было хуже всего, не имели провианта и были страшно истощены.

Таково было критическое положение Марии-Терезии. Все проходы из ее королевства Богемии в Лузацию, Фойхтланд, Саксонию и Силезию находились во власти пруссаков; лучшие силы ее армии и важнейшие вожди ее были заперты в Праге; прочие войска были разбиты и в унынии разорялись небольшими отрядами, претерпевая сильную нужду в родной земле; столица Богемии была доведена до крайности голодом и неприятельским оружием, войско, заключенное в ней, со дня на день должно было сдаться в плен врагу, и все королевство с примыкавшими к нему австрийскими областями ожидало, что победитель безусловно овладеет им. Всякая помощь из Саксонии была отрезана, все императорские наследственные земли открыты для врага; сама Вена не была обеспечена от осады. Пруссаков считали теперь непобедимыми, так как с 1741 года они одержали восемь побед и не проиграли ни одной битвы, и полагали, что для короля их нет ничего невозможного. Поэтому неописуемый ужас овладел императорской столицей, все уже думали, что победитель находится под стенами ее, и готовы были ценою больших жертв предложить ему мир.

Сам Фридрих нанес себе вред, не воспользовавшись столь счастливым стечением обстоятельств; оправданием может служить разве только грозившая ему опасность. Осада Праги продолжалась долее, чем он предполагал; он знал, что русские, шведы, французы и имперские войска подходили со всех сторон к его государству. Всякий день был ему дорог. Не проиграв до сих пор ни одного сражения, он и не опасался его и потому, оставив большую часть своего войска для продолжения осады Праги, выступил с 12 000 человек, чтобы соединиться с герцогом Бевернским, атаковать вместе с ним фельдмаршала Дауна и тем лишить осажденных последней надежды.

Даун шел с 14-тысячным войском из Моравии, намереваясь присоединиться к большой император ской армии. В день Пражского сражения он находился на расстоянии лишь четырех миль от города. Этому обстоятельству обязаны своим спасением австрийцы, бежавшие с поля битвы: их было 16 000 человек[41]. Даун присоединил их к своему войску, равно как и несколько небольших отрядов из императорских наследственных земель. Даже гарнизон Вены, состоявший из трех батальонов, должен был тоже отправиться в Богемию; императорская столица, доселе ревниво охраняемая, оставлена была на попечении нескольких инвалидов. Усилившись таким образом, Даун расположился с 60-тысячным войском на горах при Коллине и тщательно там окопался. Осторожность, присущая этому полководцу, и отсутствие в нем способностей наступательных заставляли предполагать, что он наверно не станет предпринимать ничего важного и энергичного для освобождения осажденных, несмотря на положительный приказ, полученный им от австрийского двора. К тому же солдаты его оробели, и одного имени пруссаков было довольно, чтобы привести их в ужас. Герцог Бевернский, посланный навстречу ему с 18 000 пруссаков, воспользовался этими выгодами и взял почти на глазах Дауна несколько значительных продовольственных складов. Но легкие австрийские отряды не оставались в бездействии. Между прочим 4000 кроатов овладели множеством прусских повозок с провиантом, который майор Биллербек вез в армию. Он имел при себе лишь 200 человек пехоты; с ними он в течение трех часов упорно сопротивлялся многочисленному врагу и прибыл в прусский лагерь, не потеряв ни одного солдата. Во главе своих войск король наконец присоединился к армии герцога Бевернского и 18 июня пошел на неприятеля.

Между тем Даун изменил свою позицию: одна из его линий стояла теперь по склонам гор, а другая – на вершинах. Фронт его был закрыт селами, рытвинами и крутыми обрывами, которые по большей части были недоступны; многочисленная артиллерия, производившая страшный огонь, казалось, должна была воспрепятствовать всякому нападению. Но король, осмотрев позицию, велел генералу Гюльзену атаковать правый фланг австрийцев; нападение это отличалось неустрашимостью, которую не превзошел еще ни один народ и которая удивила даже неприятеля. Великий день этот вполне заслуживает названия прусского. Быть может, со времени Арбельской битвы, где тактика греков решила на азиатских полях судьбу стольких древних царств, никогда героизм не был столь тесно связан с военным искусством[42]. Пруссаки семь раз атаковали необыкновенно выгодно стоявшего неприятеля, и когда страшный град картечи уничтожал целые батальоны, вынуждая их отступить, то пруссаки все же не удалялись, а производили лишь отступательные маневры для того, чтобы перестроиться и возобновить атаку. Движимые яростью, заглушавшею всякое человеческое чувство, они взбирались по грудам тел, точно по холмам. Но не храбрость, не тактика, а случай решил участь этого знаменитого дня. Пруссаки добились уже важных преимуществ, правое крыло неприятеля было разбито, а кавалерийский полк генерала Надасди отбит генералом Цитеном, гнавшимся за ним до самого Коллина, изолировав его таким образом от армии Дауна, который серьезно стал уже думать об отступлении; уже адъютанты его скакали от одного крыла к другому с соответствующими приказами. Уже стали вывозить орудия, и тайный приказ Дауна, собственноручно написанный им карандашом, гласил: «Отступать к Сухдолю», как вдруг чаша весов, решающая судьбу людей и государств, неожиданно склонилась в пользу врагов Фридриха.