Лев Безыменский - OCOБAЯ ПАПКА «БАРБАРОССА» Страница 11

— А ваши связи с Вильсоном?

— Они были установлены в 1938 году через главного редактора агентства Рейтер и через пресс-шефа Форин оффис, Джеймса Стюарта. Через них я связывался с сэром Горацием, когда это было нужно. Сэр Гораций был сама скромность: он всегда говорил тихим голосом, жил в весьма скромной квартире, не появлялся на первом плане при официальных актах. Зато он всегда говорил: «Мы считаем». Или: «Мы не можем этого допустить». Чувствовалось, что он видит в себе управляющего делами Британской империи...

Д-р Хессе хорошо помнит о своих беседах с сэром Горацием: он записывал их для доклада Риббентропу, а сразу после войны изложил в своих мемуарах, вышедших в Мюнхене. О чем же шла речь в этих беседах?

Надо иметь в виду, что Вильсон был одним из творцов Мюнхенского соглашения. В 1938 году он сам ездил в Берлин, принимая активнейшее участие в организации встреч Чемберлена и Гитлера в Бад-Годесберге и Мюнхене. Когда в сентябре 1938 года соглашение между Чемберленом и Гитлером на одном из этапов переговоров оказалось под угрозой, последовало вмешательство Вильсона. Он предложил широкую базу для соглашения. В частности, он уже тогда говорил, что необходимо соглашение о раздела сфер влияния, что Англия должна обеспечить Германии возврат колоний и, наконец, что «Чемберлен не допустит вмешательства русских».

Сразу после подписания Мюнхенского соглашения Вильсон выступил инициатором нового тура переговоров. В частности, 26 ноября 1938 года Хессе смог доложить Риббентропу, что некое доверенное лицо Чемберлена, им опять был все тот же сэр Гораций Вильсон — просило его, Хессе, «прозондировать» возможность возобновления переговоров. Хессе докладывал, что с английской стороны существует срочное желание сделать дальнейший шаг, для того чтобы «наглядно продолжить» линию Мюнхенского соглашения. Как сообщал Хессе, это должен был быть путь «к совместному англо-германскому заявлению о признании главных сфер влияниям Вильсон шел довольно далеко: он прямо предлагал Германии в качестве сферы влияния Юго-Восточную и Восточную Европу, Японии отдавал Китай, а Италии — Средиземноморье.

Судя по всему, послемюнхенские предложения Вильсона серьезно обсуждались в Берлине. В частности Риббентроп в январе 1939 года вызвал Хессе и сказал ему:

— Гитлер вполне готов достичь генерального соглашения с Лондоном...

Риббентроп тут же разъяснил, что это должно было быть «совместное соглашение, направленное против России».

фриц Хессе достаточно недвусмысленным образом формулирует цели переговоров, которые велись после Мюнхена между Лондоном и Берлином: «Запланированная Гитлером политика состояла в то время в том, что оп хотел создать большую европейскую коалиции против Советской России. Он надеялся с этой целью привлечь на свою сторону не только Италию и Японию, но также Францию и Англию...». Это, по словам Хессе, должен был быть «священный европейский союз» (как Гитлер любил называть вынашиваемую идею альянса в узком кругу) против Советского Союза[61].

Подобные формулы говорят сами за себя, и прежде всего они свидетельствуют о том, насколько далеко шли замыслы мюнхенцев. В Мюнхене складывался антисоветский союз Германии, Италии, Франции и Англии. Гитлеровский генштаб получил неожиданный козырь в пользу своей военной геометрии и смог решить предварительную задачу — устранение Чехословакии, потенциального недруга Германии на своей южной границе. Расчет мюнхенских политиков, в сущности, совпадал с геометрией гитлеровского генштаба: устремиться к «уничтожению большевизма» по кратчайшей прямой. Тыл обеспечения марш на Восток!

Но Гитлер очень своеобразно воспринял эту рекомендацию: он понял, что под антикоммунистический вексель, выданный в Мюнхене, может смело действовать даже против своих классовых союзников. Мюнхенская капитуляция не укрепила авторитета Англии и Франции в глазах фюрера. Как раз наоборот!

«Чемберлен и Даладье? — рассуждал Гитлер, выступая перед генералитетом. — Я их видел в Мюнхене. Это жалкие червяки. Они слишком большие трусы, чтобы напасть. Они не выйдут за пределы объявления блокады»[62].

В той же беседе (она состоялась 22 августа 1939 года) он так объяснял рождение плана второй мировой войны:

«Мне было ясно, что конфликт с Польшей наступит рано или поздно. Я решился на него уже весной, но думал, что сначала обращусь против Запада, а только затем — против Востока. Но очередность нельзя установить заранее... Мой пакт с Польшей был заключен только для выигрыша времени. А затем, милостивые государи, с Россией случится то, что я проделаю в качестве образца С Польшей!»[63]

Или в беседе с Кейтелем:

«Наши интересы состоят в следующем: обеспечить этот район [Польшу. — Л. Б.] в качестве выдвинутого вперед плацдарма, который может быть использован в военном отношении и для сосредоточения...»[64].

Миновали времена, когда Геринг обещал Пилсудскому совместный марш на Украину. Собственно говоря, Германия уже выжала из польского антикоммунизма все, что ей было нужно. Панская Польша в 20е — 30е годы исправно исполняла роль «бастиона Запада» против Советской страны — участвовала во всех антисоветских провокациях и по мере сил осуществляла их сама. Так, в 1938 году польский посол в Вашингтоне граф Потоцкий предлагал создать блок, «который охранял бы восточные границы Германии и наблюдал за тем, чтобы СССР не мог прийти на помощь Чехословакии и Франции в случае нападения Германии на эти государства»[65].

Эту идею в свое время предлагал Польше Герман Геринг во время своих пресловутых охотничьих поездок в Беловежскую пущу, и она нашла благодатную почву. Как-то польский министр иностранных дел Юзеф Бек уверял румынского министра иностранных дел Грегора Гафенку, что «Гитлер понимает опасность большевистской угрозы, с которой он всегда боролся... Это главная проблема... Германии, по сравнению с которой другие являются второстепенными»[66]. Увы, это говорилось на том этапе, когда «главной проблемой» для Германии стало нападение на Польшу. А Гитлер продолжал умело спекулировать на антикоммунизме Бека. Не случайно он сказал ему 5 января 1939 года: «Каждая польская дивизия, борющаяся против России, соответственно сберегает одну германскую дивизию»[67].

Какой цинизм — говорить это, когда уже готовилась операция «Вайс» — нападение на Польшу! Но еще больший цинизм проявлял Юзеф Бек, когда, ослепленный своим антикоммунизмом, он отказывался от всех разумных шагов по защите национальных интересов Польши. В мае 1939 года Польша отвергла советское предложение заключить пакт о взаимной помощи. Но польские реакционеры жестоко ошибались, когда предполагали, что этим заслужат милость берлинской рейхсканцелярии. Там уже давно решили, что Польша нужна Германии не как союзница, а как рабыня.

B немецких военных планах, направленных против Польши, имелось два элемента. Первый элемент — экспансионистские устремления, связанные с традициями «Дранг нах Остен» и аппетитами остэльбских юнкеров и силезских магнатов. Но был и второй элемент: Гитлер и его ближайшее окружение рассматривали Польшу не только как объект захвата, но и как очередную ступень своей агрессии. В подтверждение можно сослаться, например, на состоявшийся летом 1939 года разговор между итальянским министром иностранных дел графом Галеаццо Чиано и Иоахимом фон Риббентропом:

— Вам нужен Данциг или коридор? — спросил Чиано, желая осведомиться, каковы цели Германии и что ей нужно от Польши.

— Данциг? Нет. Теперь нет. Нам нужна война, — ответил Риббентроп[68].

То же самое сказал Гитлер 23 мая:

— Речь идет не о Данциге. Дело для нас идет о расширении жизненного пространства на Востоке и обеспечении продовольственного снабжения, а также о решении прибалтийской проблемы... В Европе нет, видно, других возможностей...[69]

Иными словами, Гитлер разъяснял, что Польша — лишь первый шаг, за которым последуют другие.

На рубеже мира и войны

Период от Мюнхена до осени 1939 года, безусловно, принадлежит к числу самых напряженных и трагических в истории ХХ века. Не случайно он до сегодняшнего дня привлекает внимание историков, политиков, публицистов.

Не было другой страны, руководители которой так ясно видели бы угрозу миру со стороны Гитлера, как Советский Союз. С момента пожара в рейхстаге государственные и партийные деятели СССР предупреждали всех: Гитлер угрожает миру! Они повторяли это в дни боев в Испании, в дни Мюнхена, в самом преддверии войны. Достаточно обратиться к материалам XVIII съезда Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), происходившего в марте 1939 года, чтобы в этом убедиться.

Вряд ли у кого-либо из делегатов XVIII съезда партии было сомнение в том, что Советскому государству грозила фашистская агрессия. Но в анализе международного положения, данном на съезде, звучал и другой весьма существенный мотив. Речь шла о попытках некоторых элементов английских и французских правящих групп использовать германский фашизм в качестве ударного кулака против СССР.