Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский Страница 11

Потрескивали толстые свечи, освещая в крестовой палате иконостас, кресты, кувшины со святой водой, взятой из знаменитого родника Богословской монастырской обители села Пощупово. Священник читал псалтырь вдохновенно вытянувшийся лик его бледен, голубые запавшие глаза горят. Олег, Ефросинья, княжна Анастасия, дочери, сын Федя, слуги - все стояли смиренные, благочинные. У князя в руках четки из рыбьего зуба1. По преданию, четки из рыбьего зуба отводили болезни. К тому же, успокаивая, помогали сосредоточиться на образе Спасителя. В душе, казалось, вот-вот наступит благодать, но желаемого состояния достичь не успел - в моленную палату стремительно вошли воевода Софоний Алтыкулачевич и стольник Глеб Логвинов. Глеб задрал на князя всклокоченную бороду - в его звероватых глазах тревога и отчаяние:

- Княже, московиты вышли из Коломны и уже под Перевицком!

Софоний - низкий лоб его красен и веки красны - с возмущением:

- Володимер Пронский встал с полком на рубеже противу нас!

Выслушав, Олег Иванович не дрогнул ни единым мускулом лица, хотя и предполагал, что эту весть ему принесут лишь завтра. Обернулся к иконам, перекрестился медленно и широко, затем, преклоня колена перед Спасителем, приложился лбом к поклонной скамеечке, крепко, до боли. И вышел.

На совете бояр вспыхнул яростный спор. Ковыла Вислый утверждал, что рязанцам разумнее стоять в Переяславле: под прикрытием крепостных стен против сильного врага выстоять легче. Софоний Алтыкулачевич сердился на Ковылу за его осторожность. С горячностью доказывал - рязанцам унизительно отсиживаться за стенами града. Да и как он, Софоний, в условиях осады применит арканы? Ему нужен простор. Сторонников у Софония оказалось больше, чем у Ковылы. Сам князь колебался, но все же ему представлялось, что сидение в кремле повлекло бы за собой опасное последствие: московиты и прончане могут объединиться, и тогда вряд ли спасут стены. В то время как активными действиями рязанских воинов можно будет отсечь прончан от московской рати, сначала дать бой одним, затем - другим и тем решить войну в свою пользу.

На том и порешили.

Княгиня Ефросинья с детьми, княжна Анастасия, слуги стояли в трапезной возле длинного стола. Стол ещё не накрыли - блюда будут внесены только перед появлением князя. Княгиня и ключник Лукьян тихо переговаривались. Остальные слушали их со вниманием. Княгиня спросила старого ключника, возможно ль появление московитов под стенами Переяславля уже ныне? Честный и добросовестный Лукьян, служивший Олегу все двадцать лет, несколько лет служивший его отцу Ивану Александровичу и его деду Александру Михайловичу, с убеждением много пожившего человека сказал, что невозможно. По его прикидкам, московиты придут под Переяславль не ранее, чем завтра ввечеру.

- Хоть бы буран поднялся и задержал их! - вздохнула Ефросинья.

Воцарилось тягостное молчание. Все боялись войны, каждый думал о предстоящем тяжелом испытании, которое грядет на его голову. Наконец дверь открылась - вошел стольник Глеб Логвинов, быстро окинул взглядом застеленный белой скатертью стол и сделал знак вошедшим следом за ним слугам вносить блюда. Тотчас в серебряных судках внесли постные щи.

Олег Иванович, войдя, помолился на образа, поклоном ответил на поклоны ожидавших, деловито занял красное место. Соблюдая чин, расселись остальные. Слуги раздали каждому на колени полотенца и перед каждым разложили ложки и двоерогие вилки - нововведение князя. Кроме щей, ели каши, тоже постные ввиду Рождественского поста, капусту, репу. Княгиня украдкой поглядывала на мужа - лик его был спокоен, мужественен. И ничто не ускользало от его внимания. Кто-то, по привычке, взял капусту руками князь зырк глазами на оплошавшего! Не забывай про вилку... Ефросинья дивилась - неужто на душе князя не скребли кошки? До вилок ли?

Сама она до обеда раза три выходила на гульбище - смотрела на город. Улицы кишели ратными в толстых стеганках - тягиляях. На площадях сотские и десятники выстраивали воинов для смотра. Новеньких обучали искусству владения копьем или рогатиной. По приставленным к башням и крепостным стенам крепким лестницам взбегали и сбегали люди, таская наверх камни, кули с песком, кади и бочки с водой. Множество народа толпилось у оружейного двора - получали оружие. Туда-сюда скакали верховые. Но чем ни деятельнее готовились рязанцы к сражению, тем все больше беспокоилась княгиня. Сумеют ли устоять? Что станет с мужем, детьми, ею? Не наступает ли конец Ольгову княжению на отчине и дедине? Бежать бы ей заранее - да князь позволит ли?

После обеда, согласно обычаю, полагался отдых. Князь ушел в свою опочивальню, княгиня - в свою (шел пост и супругам предписывалось спать поврозь). Не успели служанки раздеть княгиню, как явился князь, стал успокаивать её - не следует тревожиться, ныне Рязань сильна, как никогда, и ещё не было за двадцать лет его княжения - тьфу, тьфу! - такого, чтобы его кто-то одолел в сражении. Говорил уверенно, несмотря на то, что его уже всерьез задевало и беспокоило поведение удельного князя Владимира Пронского.

Фрося вдруг спросила, нельзя ли ей с детьми и двором удалиться из Переяславля - например, в Городец Мещерский, где княжил друг Олега Ивановича князь Александр Укович; или в Козельск, к Титу, за подраставшего сына которого, Ивана, она рассчитывала отдать одну из своих дочерей Агриппину; или в Муром, дружественный Рязани.

Олег Иванович разочаровал её своим ответом: было бы негоже, отправив семью, показать народу, что он не уверен в победе.

- А если ночью, потаясь от народа? - настаивала Фрося.

- Ночью ещё постыднее. Уж лучше погибнем вместе со всеми!

Тогда Фрося уныло заключила, что, коль случиться беде, то перебьют первыми семью князя. Но не зря Олег Иванович слыл твердым и упрямым. Он сказал:

- Беде не быть! Ну, а коль оплошаем, воины мои дрогнут - тогда и двору моему бежать. Накажу слугам быть наготове. Коней запрячь, возы уложить. А ты, свет мой, сама присмотри, чтоб сундуки и коробья не были уложены чем попадя.

Когда князь вышел, Фрося провела ладонями по лицу, как бы смывая оцепенение и тревогу. Ей стало легче. Уверенность и предусмотрительность князя, его твердость, его ум, а в прибавок ещё и забота обо всем народе, не говоря уже о семье - успокоили её.

Глава одиннадцатая

Кого пожалел Савелий

На другой день после того, как дума решила собрать городское ополчение, старосты всех улиц, называемых рядами, - кузнечный ряд, кожевенный, бондарный и тому подобное - оповестили хозяев дворов о решении князя и думцев.

Ко двору кузнеца Савелия по прозвищу Губец подъехал на лохматом гнедке татарской породы бахмат староста Пимен. Крепко постучал кнутовищем в ворота и, когда их открыл сам хозяин - в кожаном запоне и клещами в руке (забыл оставить у горна), - Пимен сказал приветствие, пожелав хозяину и его семье здоровья на много лет, и тут же, без паузы, озадачил Савелия решением думы взять с каждого двора в ратное пешее ополчение, называемое посохой, от двоих молодых мужчин - одного, от четырех - двоих. Клещи из темной руки Савелия выпали наземь, тотчас же подобранные младшим его сыном Павлом.

По обычаю, когда надвигалась война, князь и бояре старались обходиться силами своих конных дружин. Посоху же набирали в самых опасных случаях, да и то - по одному человеку от троих. Теперешнее решение князя и бояр означало: сражение предстоит серьезное, что само по себе было неприятно. Но ещё неприятнее было узнать о том, что от двора Савелия, в семье которого было четверо сыновей, требуются сразу двое. "Ишь чего! размышлял он, опустив голову и шевеля раздвоенной губой. - Двоих им отдай! А кому работать и кормить семьи?"

- Я не ослышался? - спросил он. - Двоих иль, может, одного?

- Не ослышался, православный, - двоих.

Савелий прикинул в уме, в состоянии ли он, чтобы не подвергать сыновей риску быть убитыми или покалеченными в бою, откупить их обоих. Ибо можно было откупить - за серебро, за коней, за добро, за все, что имело ценность. Всегда и всюду находились охотники подменить собой в бою любого, кто сможет оплатить. Более всего таких было в Диком поле, за окраиной Рязанской земли, где-нибудь в верховьях Дона или по течению реки Воронеж, среди бродней, этих буйных отчаянных головушек, промышлявших войнами да разбоями. Да и в самом Переяславле хватало таких охотников, особенно среди голья. Для того, чтобы откупить двоих, пришлось бы отдать четырех добрых коней, в то время как в хозяйстве Савелия было лишь две лошади.

- Нет, не откупить мне обоих, - пробормотал Савелий; расплющенная когда-то в кулачном бою верхняя губа его как бы пришлепывала. - Разорюсь...

Староста посоветовал откупить хотя бы одного из тех, кто оженен, а на войну можно послать неожененного - вон того (указал на Павла). Он тронул коня, хорошенько ожегши плеткой бросившегося ему вослед пса.

Отозвав собаку и заперев ворота, Савелий стоял, поникнув головой. Еще и ещё раз прикидывал, как ему выкрутиться. По обычаю, откупали в первую очередь старших, ожененных. Согласно этому обычаю, Савелий должен был направить в ополчение самого младшего - Павла. Но Павел был его любимцем: он баловал его больше других сыновей. Никому так желанно не передавал свой опыт кузнец, как ему. Ни с кем так ласково не обращался, как с ним. Никого не баловал такими дорогими подарками, как его. Справил ему коня, сафьяновые татарские сапоги... Хорошо было бы откупить не только предпоследнего сына, Карпа, у которого жена была на сносях, но и этого, любимца Павла.