Трагедия адмирала Колчака. Книга 1 - Мельгунов Сергей Петрович Страница 11

Таким образом, юридические основы и преемственность «режима 18 ноября» представляются нам не вполне определёнными, однако не в ущерб преемственности духовной: адмирал Колчак очевидно восстанавливал идею национальной, патриотической власти, «русской Руси» (А.К. Толстой), идею борьбы с разрушителями Державы, отрицания как «гибельного пути партийности», так и механического возврата к прошлому, — в сущности, идею живой, органической, творческой преемственности в развитии Государства Российского. По сути дела, только этот путь и мог привести, через военную диктатуру, к восстановлению традиционной формы правления, и если никак нельзя считать Александра Васильевича «политиканствующим» монархистом (о его симпатиях и степени монархизма вообще судить сложно, хотя известно, что он придавал большое значение установлению судьбы Царской Семьи: «…всякий раз, посещая Уральский регион, Колчак неизменно посылал за [следователем] Соколовым и подробно обсуждал все новые сведения, особенно его интересовала судьба Великого Князя Михаила»[105], а один из уральских чекистов прямо утверждал, что расследование убийства Великого Князя контролировалось лично адмиралом во время его пребывания в Перми[106]), то нет оснований и подозревать Верховного Правителя в намерениях препятствовать реставрации, если бы она произошла после падения большевизма.

Поэтому упомянутую выше юридическую неопределённость вряд ли следует ставить в вину адмиралу, пытаясь «восполнить» её искусственными параллелями с доФевральской терминологией, которые выглядят не более исторически обоснованными, чем рассуждения М. Волошина, увидевшего в назначении Колчаком себе заместителя ни более ни менее чем… «усыновление» императором своего преемника по образцу позднего Рима: «Этот порядок престолонаследия применялся в Византии, он был теоретически намечен и у нас Петром Великим, так что он вполне может быть связан с традициями нашей государственной власти. И сейчас мы уже имеем ожидаемого единодержца в лице Колчака, явившегося, к нашему счастью, не по выборам, а нормально — явочным порядком, как вообще приходят исторические деятели и государственные люди, и он последним своим приказом о назначении генерала Деникина своим преемником и заместителем намечает именно тот порядок престолонаследия, о котором я говорил»[107].

К сожалению, Волошин не читал русского полевого устава и не знал, что назначение заместителя старшего начальника является непременным элементом всякого оперативного приказа — будь то на бой, походное движение или отдых[108], а к моменту назначения Колчаком своего заместителя обстановка была вполне боевой: во многих сибирских городах, в том числе и в столичном Омске, прошли организованные большевиками кровопролитные восстания, так что жизнь Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего подвергалась реальной опасности. Немаловажно и ещё одно обстоятельство: не отрицая определённого политического значения предпринятого Колчаком шага (официальное «создание Единой Армии Русской» и укрепление «Единого Верховного Командования»), следует всё же подчеркнуть, что сам адмирал относил его к сфере не политической, а узко-военной.

«…По моему предложению, — писал он Донскому Атаману генералу А.П. Богаевскому 28 июня 1918 года, — Совет Министров постановил учредить должность Заместителя Верховного Главнокомандующего, и я своим указом назначил на эту должность Главнокомандующего вооружёнными силами Юга России А.И. Деникина.

Таким образом устанавливается преемственность Верховного Командования Русской Армией, и с этой стороны я могу быть спокойным.

Более сложным представляется вопрос о преемственности власти Верховного Правителя, и я не решаю пока его, ввиду огромной политической сложности этого дела»[109].

Заметим, что и сам Александр Васильевич ещё в дни ноябрьского кризиса «был смущён предложенным званием «Верховного Правителя», ему казалось достаточным звание Верховного Главнокомандующего, с полномочиями в области охраны внутреннего порядка»[110] (впрочем, действовавшее с 1914 года «Положение о полевом управлении войск в военное время», содержание которого старшие армейские и флотские начальники должны были помнить достаточно хорошо, предоставляло Верховному Главнокомандующему довольно широкие прерогативы по управлению прифронтовыми областями — а таковыми в условиях Гражданской войны могла почитаться едва ли не вся Россия). Настроения адмирала Колчака как нельзя лучше были изложены им в письме жене: «Я прошу Тебя уяснить, как я сам понимаю своё положение и свои задачи. Они определяются старинным рыцарским девизом Богемского короля Иоанна, павшего в битве при Кресси — «Ich diene»[111]. Я служу Родине своей, Великой России, так, как я служил ей всё время, командуя кораблём, [минной] дивизией или флотом»; «я не являюсь ни с какой стороны представителем (в публикации документа — «ни представителем…». — А.К.) наследственной или выборной власти. Я смотрю на своё звание как на должность чисто служебного характера. По существу, я Верховный Главнокомандующий, принявший на себя функции и Верховной Гражданской Власти, так как для успешной борьбы нельзя отделить последние от функций первого»[112]. То же самое говорил адмирал и войскам:

«…По приходе дивизии командующий армией мне доложил, что солдаты дивизии желают видеть того, за кого они сражаются. Это неправильно, за меня никто не сражается, я сам солдат и такой же слуга Родины, как каждый офицер и солдат, и ничем в этом отношении с вами не разнюсь.

Мы все сражаемся за воссоздание Родины и боремся против захватчиков власти, которые под ложным именем рабоче-крестьянского правительства поработили наше отечество. Эти захватчики даже не русские люди, они наёмники немцев, и кто они такие, вы отлично знаете»[113].

Александр Васильевич Колчак всю жизнь стремился быть солдатом России — и Россия сделала его своим первым солдатом.

Этому ощущению Колчаком своей роли как находящегося на службе солдата отнюдь не противоречит, на наш взгляд, та решительность, с которой он принял на себя главнокомандование и высшую власть в государстве. «Генерал, я не мальчик, в Ваших поучениях не нуждаюсь, — телеграфировал адмирал тогда находившемуся на фронте Болдыреву, который был обеспокоен всем, что без него произошло в Омске. — Я взвесил всё и знаю, что делаю»[114], — но в этих словах перед нами предстаёт не захватчик, не узурпатор власти, а человек (прибегая к морским аналогиям), увидевший, как разбушевавшиеся волны захлёстывают корабль, и твёрдой рукою схвативший штурвал, от которого отступились остальные члены команды. Нет оснований подозревать в нём тайного дирижёра, проложившего себе путь к власти руками казачьих офицеров (хотя один из членов кабинета и писал: «Если бы Совет [Министров] не принял постановления о диктатуре Колчака, — возможно, что он так же и теми же силами был бы низвергнут, как и Директория»[115], — это предположение, в сущности, не выходит за рамки личных опасений и подозрений мемуариста); но, будучи призванным на высший пост государственной иерархии, Александр Васильевич ведёт себя уверенно и мужественно, как и подобает настоящему военачальнику.

Однако именно личное возглавление адмиралом вооружённых сил повлекло впоследствии большинство обвинений в его адрес. «…То, что в Омске он взялся не за своё дело, — это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт»[116], — читаем мы сегодня, хотя серьёзного анализа в большинстве случаев за подобными утверждениями не следует, а аргументация сводится, самое большее, к указаниям на непривычность военно-сухопутных действий для моряка и непригодность моряка для командования армиями. На самом деле, авторы этих упрёков вряд ли понимают, насколько болезненную тему они затрагивают: ведь сущность главнокомандования как индивидуального творчества была для Александра Васильевича очевидна. «В основании учения об управлении вооружённой силой лежит идея творческой воли начальника — командующего, облечённого абсолютной властью как средством выражения этой воли», — писал он ещё в 1912 году в очерке «Служба Генерального Штаба». «Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, — это та творческая работа, которая в силу своей сущности может принадлежать только одному лицу, так как понятие о всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица»; «…собранные данные по обстановке оцениваются высшим командованием или единолично, или при помощи военного совета, ни в каком случае не принимающего на себя каких-либо функций в отношении военного замысла. Далее уже начинается область единоличного идейного творчества командующего, который, исходя из оценки обстановки и основной цели военных действий, должен создать военный замысел»; «творческая работа по созданию военного замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на неё со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно», — вновь и вновь повторяет Колчак[117], казалось бы, вынося тем самым приговор своей будущей работе в качестве Верховного Главнокомандующего.