Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 11

Гектор Флейшман по поводу жизни Наполеона в Мальмезоне пишет:

«Бонапарт любил, вернувшись из военного похода, пожить в Мальмезоне. Его прельщала жизнь в месте, где „дивно хорошо и чрезвычайно просто”».

В Мальмезоне, встав, как обычно, в пять-шесть часов утра, Наполеон работал у себя в кабинете, откуда выходил только к завтраку. А в дни совсем уж безотлагательной работы он приказывал сервировать себе завтрак на круглом столике рядом с письменным столом.

Завтракали в Мальмезоне в одиннадцать часов. Обычно это происходило без гостей, без посторонних. Только по средам устраивались большие парадные обеды, на которых собиралось много народу.

Лора Жюно, более известная как герцогиня д’Абрантес, вспоминает:

«Утром вставали в то время, кому какое нравилось, и лишь завтрак был зафиксирован на одиннадцать часов. В это время все собирались в небольшом салоне, находящемся в правом крыле и выходившем прямо во двор. За завтраком почти не бывало мужчин, за исключением Жозефа, Луи или Феша[1], то есть кого-то из членов семьи. Исключения бывали так редко, что я не могу вспомнить, видела ли я вообще посторонних мужчин на наших завтраках в Мальмезоне. После завтрака все разговаривали и читали газеты. Всегда кто-то приезжал из Парижа для аудиенции. Несмотря на ясно выраженную волю Первого консула, мадам Бонапарт давала аудиенции и визировала петиции. Например, однажды она вывела из себя Первого консула тем, что завизировала петицию, касавшуюся продажи лошадей. Ей казалось, что она все сделала правильно. Тогда один человек пытался осуществить сделку на две или три тысячи лошадей по цене намного более низкой, чем была выплачена министерством, и это дело получило огласку. Но Наполеон увидел в этом выгоду для государства».

Биограф Жозефины Гектор Флейшман пишет:

«В официальный приемный день у дверей Мальмезона – толпа.

В другие дни – только приглашенные друзья. В Мальмезоне близкие друзья Первого консула бывали, пожалуй, чаще, чем в Тюильри.

Фонтен перечисляет только дюжину приглашенных на один из дней отдыха. В действительности, общество более многочисленно. Там бывает Вольней, к которому Жозефина питает „искреннюю дружбу” и „любовь к его уму”, тот Вольней, который проводит иногда в Мальмезоне по сорок часов и возвращается оттуда больным; Мюрат, Лебрён, Жюно, Тальма, Савари, Дюси, де Сен-Пьер, Дюрок, Камбасерес, Бертье, Талейран, Рапп, Корвизар, д’Арлевиль. Как-то Бонапарт в присутствии друзей, когда Жозефина игриво ударила его по плечу, шутливо обронил: „Господа, будьте свидетелями, моя жена меня бьет!” Д’Арлевиль удачно сострил: „Все знают, что ей одной принадлежит эта привилегия, генерал!”

Из женщин там бывали все представительницы ветреного общества тех дней».

Относительно женщин в Мальмезоне Лора д’Абрантес отмечает:

«За завтраком иногда присутствовало по двенадцать-пятнадцать женщин».

Гектор Флейшман не может удержаться от романтического тона:

«Бонапарт участвовал в играх гостей. Местом их чаще других бывал парк. Играют в чехарду, жмурки, в „ножницы”. Бонапарт, как и положено в играх, плутовал, смеялся. Дурачась, подталкивал Жозефину, когда в теплые ночи флореаля среди аллей, залитых бледным светом луны, начинали водить старинные хороводы („Вы, хороводники! Держите ровнее круг!”). Дамы надевали для таких случаев легкие юбочки и прозрачные шарфы. Ветер мягко касался изящной ткани, и она, казалось, с трепетом отдавалась ему».

Действительно, Мальмезон тех времен вполне можно сравнивать с загородной дачей, с деревней, где можно было прекрасно отдохнуть от столичной суеты.

Мальмезонский замок (вид со стороны главного входа). Гравюра начала XIX в.

Уже в ссылке на острове Святой Елены Наполеон вспоминал:

«Я всегда любил звук сельских колоколов».

Хорошо знавший Наполеона Луи-Антуан де Бурьенн в своих «Мемуарах» пишет:

«Колокольный звон производил на Бонапарта необыкновенное действие, которого я никогда не мог себе объяснить. Он слушал его с наслаждением. Сколько раз бывало, в Мальмезоне, когда мы гуляли с ним по аллее, ведущей к Рюэйской равнине, сельский колокол прерывал наши беседы о самых важных делах. Он останавливался, чтобы шум шагов не заглушил ни одного из чарующих звуков, и почти сердился на меня за то, что я не испытывал тех же чувств, как он. Действие, производимое на него этими звуками, было так сильно, что в голосе его слышалось волнение, когда он говорил мне: „Это напоминает мне мои юные годы в Бриеннской школе. Я был счастлив тогда!”».

Герцогиня д’Абрантес в своих «Мемуарах» рассказывает:

«Первый консул захотел после возвращения из Египта увеличить Мальмезон и его парк. Для этого он обратился к мадемуазель Жюльен, очень богатой старой деве, жившей в Рюэйе, с просьбой уступить ему за любую цену ее парк, или, вернее, сад, который был отделен лишь небольшой дорогой…

У Первого консула был свой маленький личный сад, в который можно было попасть через мост, покрытый тиковой тканью и похожий на палатку, начинавшийся практически от самого его кабинета. Там он любил дышать воздухом, когда слишком уставал от работы… Этот мост в виде палатки представлял собой как бы его дополнительную комнату. Туда ему выносили стол, и он часто работал там один, изучая карты или делая пометки на документах. „Когда я нахожусь на свежем воздухе, – говорил он, – я чувствую, что мои мысли принимают совершенно иное направление. Я не представляю, как люди могут успешно работать у печки, не имея контакта с небом”.

Комната Наполеона в Мальмезоне

С другой стороны, Наполеон не мог переносить даже малейшего холода, он тут же начинал замерзать. Он приказывал разжигать огонь уже в июле и не понимал, что другим совсем не холодно».

А вот рассказ верного слуги Констана Вери о Жозефине и Наполеоне:

«Вечерами она часто проводила время у столика, за которым шла игра в триктрак. Эту игру она очень любила и играла в нее хорошо и быстро. В Мальмезоне, в помещении маленького театра с залом на двести зрителей, силами членов семьи давались спектакли. По воскресеньям устраивались балы, во время которых, бывало, танцевал и Наполеон. В подобной патриархальной жизни он находил особое очарование.

Наполеон не всегда придерживался низкого мнения о поэзии; или, пожалуй, я должен сказать, что он смотрел на известных поэтов в тот период его жизни, о котором я веду речь, как на глашатаев его славы. В период Консульства он часто заигрывал не только с учеными, но также и с поэтами и писателями.

Я не мог отделаться от чувства изумления, когда обнаружил такую простоту привычек у такого человека, как Наполеон, который на расстоянии казался столь величественным. Я ожидал, что он окажется грубияном, с капризным и вспыльчивым характером. Вместо этого я увидел терпеливого, снисходительного человека, которому можно легко угодить, совсем не трудного в общении, оживленного, готового к шумному веселью с подшучиванием, а иногда даже просто очаровательного друга. Но фамильярность с его стороны,