Крестоносцы. Полная история - Дэн Джонс Страница 11

писала свой труд, оглядываясь в прошлое, называла народы Западной, или «латинской», Европы собирательным именем «кельты», и уж кельтам-то она ни при каких обстоятельствах доверять не советовала. Но в середине 1090-х годов ее отец отчаянно нуждался в помощи и, исходя из собственного опыта, считал, что иногда человеку случается набрести на кельта, которому можно хоть и с оглядкой, но доверять. В начале своего царствования Алексей выплатил германскому императору Генриху IV огромную сумму в триста шестьдесят тысяч золотых марок, чтобы тот атаковал Роберта Гвискара в Италии: удачная сделка, которая отвлекла нормандцев от набегов на византийские владения[58]. Десятилетие спустя Алексей одержал величайшую свою военную победу — разгромил печенегов при Левунионе — при помощи пятисот рыцарей из Фландрии, отправленных на подмогу их сеньором, графом Фландрии Робертом{14}, который познакомился с Алексеем в 1089 году, возвращаясь из паломничества в Иерусалим[59]. Не все кельты были испорченными до мозга костей. Если оно того стоило, Алексей не гнушался союзничеством с турками и половцами и точно так же с превеликой радостью обращался за помощью к христианам Запада, если это могло послужить интересам его империи.

В 1091 году, примерно в то же время, когда прогремела великая битва при Левунионе, из Константинополя было отправлено письмо «Роберту, господину и славному графу Фландрии, и всем князьям всего мира, ревнителям христианской веры, и простолюдинам, и клирикам». В письме с горечью сообщалось, что «священнейшая империя греческих христиан тяжко сокрушается печенегами и турками, которые ежедневно ее разоряют». Автор письма рассказывал ужасные истории о зверствах, совершаемых турками повсюду в империи: святые места разрушаются, мирных жителей обезглавливают, епископов насилуют, мальчиков силком обрезают и заставляют мочиться кровью в крестильные купели, насильники обесчещивают «девственниц на глазах матерей и заставляют их петь развратные и непристойные песни, пока не окончат свое с ними дело». Автор плакался, что «теперь уже почти ничего не осталось [от империи], за исключением Константинополя, который они угрожают забрать у нас очень скоро», и умолял графа Фландрии прислать христианских воинов из любви к Господу и ради спасения «верных греческих христиан»[60].

Кто автор этого письма, доподлинно неизвестно: его то приписывали лично Алексею, то списывали со счетов как явную подделку. Однако невозможно отрицать, что похожие обращения действительно рассылались от имени Алексея по всему западному миру. С 1091 года срочные призывы о помощи, вопиющие о зверствах и чудовищных оскорблениях христианских нравов, летели к благородным семействам и королевским дворам всей Европы. Во все концы отправлялись посланцы, умело игравшие как на искренних чувствах адресатов, так и на их жажде наживы. Венецианского дожа поманили щедрыми торговыми привилегиями, в том числе налоговыми льготами, юридической неприкосновенностью для венецианских купцов и эксклюзивным доступом в лучшие части портов по всей империи — в обмен на финансовую помощь истощающейся имперской казне. Французским и германским властителям византийские послы привозили церковные реликвии, а заодно мрачные предостережения относительно угрожающего состояния христианского мира и христиан Востока, чья судьба, заявляли они, зависит от всеобщей решимости объединиться против мерзких «язычников». Рассказы о невзгодах империи подкреплялись леденящими душу историями о жестоком обращении с паломниками и об осквернении святых мест в Сирии и Палестине — и даже в Иерусалиме, городе служения и страданий Христа. Цель этих пугающих рассказов была ясна: настроить христиан Запада против врагов Византии, чтобы они помогли императору победить злодеев.

Проблем у Алексея хватало, но глупцом он не был. Посылая за помощью в дальние страны, император всегда держал в уме, что эта стратегия может обернуться против него. Призывая Запад помочь ему в борьбе с турками, осаждающими Малую Азию, он отлично понимал, с кем ему придется иметь дело. Франки — это, конечно, не свирепые мавры-пуритане, прибывшие из Марокко в южную Испанию по призыву аль-Мутамида, эмира Севильи, но и они были печально известны «неудержимостью натиска, неустойчивостью и непостоянством нрава», а также тем, что «алчные до денег, они под любым предлогом легко нарушают свои же договоры»[61]. Алексей об этом прекрасно знал, как писала его дочь, и тем не менее позвал их. Неожиданностью стало другое: «Весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию; они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу»[62].

Вкрадчивые уговоры Алексея оказались гораздо эффективнее, чем он сам, его дочь Анна или кто-либо еще, включая турок, мог себе представить. А все потому, что зов с Востока был истолкован, переиначен и преподнесен восприимчивой публике блестящим оратором, римским папой Урбаном II. Отклик, которого он добился от своей паствы, на столетия вперед изменит ход истории Средиземноморья.

Глава 4. Deus Vult!

Вы должны поспешить прийти на помощь, обещанную вами вашим нуждающимся собратьям, живущим на Востоке…

Урбана II избрал папой неполный конклав кардиналов, собравшийся в итальянском приморском городе Террачина 12 марта 1088 года. Такое начало не назовешь многообещающим. Террачина находится примерно в 80 километрах к югу от Рима, но в город, где испокон веку сидели папы, Урбан и его сторонники попасть не могли. В то время на престоле Святого Петра восседал антипапа Климент III, ставленник и марионетка императора Священной Римской империи, своевольного тридцативосьмилетнего Генриха IV. Войска Генриха охраняли ворота города, капризные обитатели которого склонны были учинять беспорядки по прибытии тех претендентов на папский престол, которые им не нравились. Годом ранее Урбан на правах кардинала-епископа римского порта Остия посвящал в сан недолго протянувшего папу Виктора III, и церемония проводилась в Вечном городе. Теперь же, когда пришел его черед, Урбану пришлось смириться с тем, что интронизация состоится всего-навсего в скромном соборе второразрядного приморского городка.

А ведь Урбан привык к роскошной жизни. Одо де Лажери, как его звали в миру, родился в 1030-х годах в благородной семье в Шатильоне-на-Марне, местечке в провинции Шампань на северо-востоке Франции. Германский хронист Бернольд из Сен-Блазьена писал, что Одо «выделялся благочестием и ученостью»[63]. Пост кардинала-епископа Остии, который он занимал десять лет, с 1078 года, был престижным и обеспечил ему должность папского легата и дипломата при императорском дворе в Германии. Одо там пришлось несладко: как-то по воле