Владимир Мещеряков - Сталин и заговор военных 1941 г. Страница 12

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О ПЕРВОМ ДНЕ ВОЙНЫ? ВЕРСИЯ ЖУКОВА, ВЕРСИЯ ХРУЩЕВА

Как описывает Жуков события 22 июня? В начальном варианте мемуаров, 1969 года издания Жуков ведет речь, как говорилось выше, о военном конфликте, — в более поздних изданиях уже о войне. Сценарий событий примерно совпадает. Жуков получает информацию, уже говорилось как, и с наркомом обороны едет в Кремль, предварительно «позвонив» на дачу главе государства. А наши войска на границе в это время немцы безнаказанно «мордуют». В Москве же, как нас уверяет Жуков, члены Политбюро собираются в Кремле, где происходит обсуждение сложившейся ситуации и оформляется протест Германии через министра иностранных дел Молотова. То есть в Кремле, по Жукову, должен находиться Сталин, который как всегда выставляется идиотом: «Надо срочно позвонить в германское посольство». Видно вспомнил, прибыв в Кремль, что такое посольство существует. А ему говорят, что посол Шуленбург сам, дескать, рвется к нам со срочным сообщением.

Все это выглядит, как полное сборище каких-то, недоумков, а не государственных мужей. «Принять посла было поручено В. М. Молотову», — читаем у Жукова. А что, кто-нибудь другой у нас занимался дипломатической деятельностью, а в данный момент почему-то решили поручить это дело Вячеславу Михайловичу? Это была его прямая обязанность как наркома иностранных дел, а не поручение ему, как мальчику на побегушках. Для чего все собрались в Кремле? Выразить свою позицию по инциденту на границе и в сформулированном виде передать через Молотова послу Германии. А по Жукову, военные так и бряцали шпорами: грозились порвать на части ступившего на нашу землю врага. Словом, даешь войну! Тут и Молотов почему-то очень уж быстро возвратился, — не совсем понятно, где же он принимал посла Шуленбурга. Ведь была же, вроде, договоренность со Сталиным, чтобы «поводить за нос» немецкого посла. Принять от него дипломатическую ноту только после начала военных действий на границе. Но это не означало бездействовать в военном отношении, т. е. не оказывать немцам никакого сопротивления. Одно другому не мешает.

Вообще, с нашими архивистами-документалистами не соскучишься. В различных сборниках документов приводятся тексты телеграмм, которыми обменивались германский МИД и посол Шуленбург в Советском Союзе. Во всех телеграммах указывается время приема и передачи. Кроме, разумеется, одной, столь важной телеграммы руководства МИДа послу Шуленбургу от 21 июня 1941 года. Догадайтесь, дескать, сами, когда была отправлена телеграмма и когда получена. А почему? Чтобы не нарушить хронологию рассказа Жукова, или по каким другим причинам?

«Германское правительство объявило нам войну», — такими были, по Жукову, слова Молотова после свидания с немецким послом. После таких слов «И. В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался». При внимательном чтении данного текста в мемуарах Жукова можно заметить, что Сталин даже не вставал со своего места. В раннем издании Сталин просто «опустился на стул». Немцы уже рвут в клочья скромные по военным меркам пограничные части, дубасят передовые воинские части Красной Армии, а Сталин, каким его рисует Жуков, «глубоко задумался». Хорошо, что еще не заснул, а то ведь Жуков ранним утром поднял его с постели.

Вот так нам преподносит начало войны с Германией Георгий Константинович. Он еще хочет попасть в русло того сценария, о котором мы говорили выше, поэтому «оживляет» Сталина и одновременно «выдирает» фразу из мобилизационных пакетов командующих округов, вкладывая ее в уста Иосифа Виссарионовича: «Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу».

Чтобы Сталин не выглядел все же полным идиотом, писатель В. Жухрай, упомянутый выше, настаивает на своей версии, что Сталин «вопреки строжайшему запрету врача» поехал в Кремль. Этим, видимо, и объясняется вся несуразность Сталина в принятии политических решений.

«Около 13 часов 22 июня 1941 года больной Сталин, у которого температура по-прежнему держалась за сорок, временами впадавший в полузабытье, все еще был в своем кремлевском кабинете. Выступать по радио с обращением к советскому народу в таком состоянии он, понятно, не мог. Поэтому еще утром было принято решение, что в 12 часов 22 июня 1941 года с таким обращением к советскому народу выступит Молотов. Пересиливая недомогание, Сталин пытался решать ряд важнейших и неотложных вопросов, связанных с обороной страны… Лишь вечером 22 июня 1941 года Сталин возвратился в Волынское. Каких сил потребовалось от него, чтобы выдержать прошедшую ночь и день, — никто никогда не узнает. Однако никто не догадался о подлинном состоянии Сталина. Даже проницательный Жуков»,

Ну, Жукову простительно — он же не общался с профессором Преображенским, поэтому так и оставался в неведении о состоянии Сталина, вплоть до издания своих мемуаров. Если бы знал, что Сталин временами впадал в полузабытье, то, может быть, сам утвердил бы документ о Ставке?

А как же Жуков объясняет читателю такое «странное» поведение Сталина в Кремле? В первом издании ничего об этом сказано не было, в дальнейшем редактора подправили «Жукова», видимо, проконсультировались с врачами из «Кремлевки»:

«Говорят, что в первую неделю войны И. В. Сталин якобы так растерялся, что не мог даже выступить по радио с речью и поручил свое выступление В. М. Молотову. Это не соответствует действительности. Конечно, в первые часы И. В. Сталин был растерян. Но вскоре он вошел в норму и работал с большой энергией, правда, проявляя излишнюю нервозность, нередко выводившую нас из рабочего состояния».

Как может судить Жуков о состоянии Сталина в первую неделю, когда сам же пишет, что после обеда 22 июня отбыл на Юго-Западный фронт по указанию «растерявшегося» Сталина, и появился в Москве лишь 26 июня? И что же, по Жукову, не соответствует действительности? Неужели решение о поручении Молотову выступить по радио? И в чем выражалась так называемая «нервозность» Сталина, которая «выводила нас из рабочего состояния». «Нас» — это кого? Всех собравшихся в Кремле? Или только военных с Жуковым во главе? Смотрите, какие тонкие нервные натуры собрались в военном руководстве страны.

Плохо разбирается глава правительства в военном деле, — пытается заставить уверовать нас начальник Генштаба. И дальше сетует, что «трудно было понять И. В. Сталина. Видимо, он все еще надеялся как-то избежать войны. Но она уже стала фактом. Вторжение развивалось на всех стратегических направлениях». А как же ему не развиваться, вторжению, когда практически все мосты немцы целыми захватили?

Вот такая, нарисованная Жуковым картина событий первого дня войны. Для него война уже факт. Бежит, как видите, впереди паровоза.

Но на пальму первенства Жукова, первым объявившем о начале войны, решил посягнуть нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов. Не надо было, наверное, Георгию Константиновичу приказывать Ф. С. Октябрьскому звонить своему наркому ВМФ. Теперь смотрите-ка, что из этого вышло. Нарком ВМФ Кузнецов со своим начальником штаба Алафузовым, тоже, оказывается, были на приеме у наркома обороны Тимошенко, но, видимо, в другое время. Тот почему-то, «по секрету» от начальника штаба Жукова, сказал флотоводцам, что с минуты на минуту на нас готовятся напасть немцы (?), и надо, по всей видимости, ВМФ предпринимать соответствующие меры. Тут же, как говорит Кузнецов, Алафузов «был немедленно послан в штаб, чтобы дать тот самый условный сигнал, к которому мы в течение этих двух лет готовились».

Жукову была присуща нелюбовь к флоту, и на вопрос «почему?», тот отвечал, что в русской истории, когда наступает война, то армия начинает воевать, а флот топит свои корабли. Но в данном случае у Жукова есть еще дополнительный повод обижаться на флотоводцев. Ведь знали же те, что есть «тот самый условный сигнал», который подается на все флота при полной боевой готовности, а вот с военными из Генштаба, в частности с Жуковым, своим секретом не поделились. А ведь, как пишет адмирал, «репетировали» целых два года. Алафузов, между прочим, после войны был арестован по делу военных, заподозренных в предательстве начального периода войны, и получил срок. После смерти Сталина тут же был, как пишет Р. Медведев, по инициативе Жукова освобожден. Это надо понимать так, что Жуков, если и изменил свое мнение о флоте, то только по отношению к флотоводцам, обиженным Сталиным.

Но продолжим читать фантазии адмирала Кузнецова: «Около 12 часов ночи я разговаривал с Черноморским флотом (?), которому был дан… приказ. Есть документы, которые это подтверждают.

Вот журнальная запись в Севастополе: «В 3 часа 07 минут послышался шум моторов и появились фашистские самолеты. Их встретили огнем наших батарей. И противник свою задачу — заблокировать корабли в Севастопольской бухте — выполнить не смог. Под огнем наших батарей он сбросил мины на город и бухту».