Дмитрий Яворницкий - История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1 Страница 12

Наконец, в начале XIX века о запорожских землях писал французский маркиз де Кастельно следующее: «Новороссия очень обширна, и между различными частями ее мы встречаем чувствительную разницу. Воздух здесь вообще превосходен, за исключением болотных мест… Различен воздух степей от воздуха берегов моря и Крымских гор. Степной воздух можно назвать самым чистым во всей Европе; холод зимою здесь бывает, без сомнения, очень чувствителен, но ветер не так порывист, как на берегах моря; нередко снег не выпадает несколько лет подряд, между тем как смежные страны на восток и на запад бывают им покрыты. Это непостоянно; но какая же точка земного шара не терпит изменений?.. Зимы в Новороссии сравнительно мягче, чем в Северной Франции; это не должно казаться странным. От Одессы до 60° широты – цепь гор, и когда северные ветры постоянно дуют, все на пути подвержено их влиянию, между тем другие ветры делают температуру Новороссии теплой, соответственно ее географическому положению. В этой, не защищенной от холода, стране зима бывает суровее, чем в более защищенных местностях, находящихся на одинаковой с ней широте… Весна начинается в апреле, и уже через 10–15 дней земля бывает покрыта зеленью. В это время года тысячи разнообразных цветов покрывают степь пестрым ковром; чудное благоухание носится в воздухе, и путешественник мог бы прийти в полный восторг от всего окружающего, если бы его не удручала мысль о недостатке рабочих рук для этой роскошной почвы.

Вид степи меняется от большей или меньшей засухи: травы достигают здесь высоты 8 футов; на черноземе мне случалось их видеть даже 9 футов высоты. Благодаря глубине девственной земли, жирной, изобилующей питательными соками, сила растительности здесь необычайна. Густота травы предохраняет почву от жгучих лучей солнца, а росы бывают так обильны, что проникают в землю раньше, чем солнце успеет их высушить. При засухе травы редеют, но первый дождь заполняет новыми все те промежутки; таким образом животные постоянно снабжаются свежим кормом. Испарения больших трав нисколько не вредны; при восходе и заходе солнца между холмами образуется туман, но деревни, расположенные в низменных местах, ничуть не страдают от этого.

Во время жары дует обыкновенно северный ветер, но он не умеряет жары, теряя свою свежесть при прохождении громадного пространства, накаленного солнцем; летняя долгота дней увеличивается по мере приближения к полюсу, почему можно заключить, что в Новороссии летом бывает жара сильнее, чем во всех других точках земного шара, находящихся на одинаковом градусе. Часто случается несколько дней подряд 17–20 градусов жары; но я никогда не видал, чтоб термометр поднимался выше 26 1/4 градуса, 25 градусов обыкновенно наивысшая температура. Изменения происходят всякую неделю. Один европеец сказал: «Жаркое солнце Новороссии – не наше. Действительно, здесь можно вполне безопасно предоставить себя всей силе солнечных лучей; работники, наиболее подвергающиеся действию их, не прекращают своих работ, каменщик распевает песни, беля стены, расположенные на юг и отражающие горячие лучи; каменотес засыпает в июле в часы отдыха, положив часто обнаженную голову на свою работу. И это происходит на одном градусе широты с Женевой, Маконе, Гере, Рошель, где улицы бывают пусты от 2–4 часов дня. В Одессе ветер препятствует иногда выходу на улицу, но солнце – никогда. Осень – самое лучшее время года в этих местах. Весна продолжается недолго; переход от холода к теплу совершается быстро; но прекрасная осень заменяет кратковременную весну: степь сохраняет зелень до декабря. Если осень не очень дождлива, земля так пересыхает, что плуг с трудом идет по ней: пашут шестью – восемью волами зараз… В других странах клочок бесплодной земли, обремененный налогами, отстаивается с оружием в руках, призывается закон на помощь, из-за него ведутся в судах тяжбы, стоящие громадных издержек; здесь же превосходная почва предоставляется или совсем даром, или на легких условиях трудолюбивым людям, могущим обогатиться почти без всяких усилий: стоит только пожелать этого. Земля чрезвычайно плодородна; правда, она лишена леса, исключая северной части Екатеринославской губернии и южной – Крыма. Но в безлесных частях Новороссии жители употребляют вместо топлива высокие сухие травы, называемые бурьяном, и высушенный на солнце коровий и овечий навоз, – все это дает прекрасное и дешевое топливо»[100].

Неудивительно, после всех приведенных описаний, почему в воспоминаниях теперешних стариков страна вольностей запорожских казаков представляется такою богатой и цветущей страной; конечно, в этих воспоминаниях немало и преувеличений, объясняющихся свойствами человеческой натуры все прошлое представлять в лучшем виде, чем настоящее; но все же в общем они имеют большую долю правды, особенно если взять во внимание сходство рассказов стариков с описаниями очевидцев прошлых веков и сходство повествований, записанных в разных, отдаленных один от другого, концах бывших вольностей запорожских.

«Приволье у них такое было, – говорит 116-летний старик Иван Игнатьевич Россолода, – что теперь подобного не сыщешь ни близко, ни далеко. Да что теперь? Теперь так, что волен, да недоволен, а тогда было так, что и волен, и всем доволен. Недаром же говорят, как жили мы за царицей, ели паляницы, а как стали за царя, то не стало и сухаря. Теперь, если сказать, как оно когда-то было, так и не поверят. Тогда всякие цветы цвели, тогда великие травы росли. Вот тут, где теперь у нас церковь[101], здесь была такая высокая тирса, как вот эта палка, что у меня в руках: как глянешь, так точно рожь стоит; а камыш рос, как лес: издалека так и белеет, так и лоснится на солнце. А что уже до пырьёв, ковыля, муравы, орошка, кураев и бурунчуков, то как войдешь в них, так только небо да земля и видны – в этаких травах дети теряются, бывало. Вот она поднимется вверх, вырастет да снова и падает на землю, да так и лежит, как волна морская, а поверх ее уже и другая растет; как запалишь ее огнем, так она недели три, а то и четыре горит. Пойдешь косить, косою травы не отвернешь; погонишь пасти лошадей, за травой и не увидишь их; загонишь волов в траву, только рога мреют. Выпадет ли снег, настанет ли зима, никакой нужды нет: хоть какой будет снег, а травы надолго не закроет. Пустишь себе коней, коров, овец, то они так пустопаш и пасутся, только около отар и ходили чабанцы; а как загонишь овец в траву, то они меж ней точно муравьи, – только вечером и увидишь; зато уже тогда около них работы – тирсу выбирать, которая поналезет им в волну!.. А что уж меж той травой да разными ягодами, то и говорить нечего: вот это было – как выйдешь в степь да как разгорнишь траву, то так и бери руками клубнику. Этой погани, что теперь поразвелась, овражков да гусеницы, тогда и не слышно было. Вот какие травы были! А пчелы той, а меду? Мед и в пасеках, мед и в зимовниках, мед и в бурдюгах – так и стоит в липовых кадках: сколько хочешь, столько и бери, – больше всего от диких пчел; дикая пчела везде сидит: и на камышах, и на вербах; где буркун, в буркуне, где трава, в траве; за ней и прохода не было: вырубывают, бывало, дупла, где она сидит. А леса того? Бузины, сведины, вербы, дуба, груш – множество. Груш, как понападает с веток, так хоть бери грабли да горни в валки: так и лежат на солнце, пока не попекутся. Сады когда цветут, то как будто сукном покрываются; так патока с них и течет. А толщина деревьев? Вербы – так, ей-богу, десять аршин в обхвате… Земля свежее была, никто ее не насиловал так, как теперь, снега лежали большие, и воду пускали великую, оттого и дерево росло хорошо. А зверей, а птиц? Волки, лисицы, барсуки, дикие козы, чокалки[102], виднихи – так один за другим и бежать, так и пластают по степи.

Волков такая сила была, что их киями избивали, а из кожи сапоги да кожанки делали. А ежей тех, ежей?.. И говорить нечего! Были и дикие свиньи, такие жирные да здоровые; они больше по плавням шныряли. Вот это как увидишь в плавне какую-нибудь свинью, то скорее бросайся на дерево, а то – хрю-хрю, чмак-чмак! да до тебя, да так рылом и прет! Выставит морду вперед да и слушает, не идет ли кто; как увидит человека, сейчас же до него, товкыц рылом! Свалит с ног, тогда и давай рвать… Были и дикие лошади; они ходили целыми табунами – косяка по три, по четыре, так и ходят… А что уж птицы было, так Боже великий! Уток, лебедей, дрохв, хохотвы, диких гусей, диких голубей, лелек, журавлей, тетерок, куропаток – так хо-хо-хо! Да все плодющие такие! Одна куропатка выводила штук двадцать пять птенцов в месяц, а журавли как понаведут детей, то только ходят да крюкают. Стрепетов сельцами ловили, дрохв волоками таскали, а тетеревей, когда настанет гололедица, дрюками били. И какая ж сила той птицы была? Как поднимется с земли, солнце застелет, а как сядет на дерево, веток не видно – один ком висит, а как спустится на землю, то земля, точно пол в хате, так и зачернеет. Лебеди, бывало, как заведутся биться между собой, то поднимут такой крик, что батько выскочит из бурдюга да давай стрелять из ружья, чтоб поразгонять их, а они как подхватятся вверх, то только порось-порось-порось!.. Теперь нет и того множества рыбы, что была когда-то. Вот эта рыба, что теперь ловят, так и за рыбу тогда не считалась. Тогда все чичуги, пистрюги, коропы до осетры за все отвечали; в одну тоню ее столько вытаскивали, что на весь курень хватало. Да все тогда не так было; тогда и зимы теплее были, нежели теперь, – это уже кацапы своими лаптями понаносили нам холода, а в то время его не особенно было слышно. Оттого тогда и сена мало кто запасал, разве только на то время, когда думали идти в поход, для верховых лошадей. Тогда и урожаи лучше были – хоть и сеяли немного, а родило достаточно: как четыре мешка посеет, так триста копен нажнет, – нужно было одних жнецов восемь человек, чтобы снять все то до Покрова. Батюшка мой, и где оно все-то подевалось? И очам своим не верю! Вот тут, где теперь стоит наша Чернышовка, тут ни одной хаты не было, чудно только отцовское приволье, а теперь где тот и народ набрался и когда все то позаводил? Теперь и вода перемерена, и земля перерезана, а что до леса, то и говорить нечего: что на сани, что на полудробки, что на олейницы, что то на то, то на сё, да так все и повырубили. Где пряменькое, хорошее да крепкое деревцо, то его сейчас же и истребят. А тут как пошел еще по лесу рогатый скот, то и пней не осталось, и что уцелело, то само позасыхало и попропадало. Да и сам скот ходит точно неживой. Как вырубили леса, пошла на села мошка; за ней теперь и света Божьего не видно, а бедному скоту и отдыха нет; весь облитый кровью так и ходит. Теперь дайте вы вот этой свинье, что ходит, кусок хлеба, то она издохнет от него. А отчего? Оттого, что не привыкла есть!.. Да все теперь перевелось: гадюк меньше стало – повыгорали; в болотах и жаб не слышно – повыздыхали; да и болота теперь есть ли?»[103]