Анатолий Уткин - Первая Мировая война Страница 12

Еще один участник внутренней борьбы в России, дипломатический представитель России в Японии Р. Р. Розен, видел опасность вовлечения неокрепшей, неорганизованной страны в борьбу с ведущими индустриальными державами. Он предупреждал Петербург от авантюризма как на Востоке, так и на Западе. Он был глубоко убежден, что Россия не готова к войне. Привязывание России к англо-французскому Западу в пику связям с Германией он считал громадной ошибкой. Ничто не могло быть более бессмысленным для державы с необозримыми просторами, чем желание господствовать на Балканах. Перенапряжение грозит России развалом и революцией.

Позиция противостояния Германии

Представители второй точки зрения более всего были обеспокоены ростом могущества Германии и ее влиянием на Россию. Им казались зыбкими надежды на то, что Россия сумеет вырваться из орбиты влияния германского промышленного гиганта, буквально монополизировавшего российскую торговлю. Иллюзии и надежды могли обернуться жесткой зависимостью Петербурга от Берлина, избежать этого можно было лишь путем координации действий со всеми, кого пугала брутальная тевтонская тяга к "достойному Германии месту под солнцем". В своих мемуарах генерал Брусилов делится своими впечатлениями о предвоенной Германии, уверенной в своем нраве на диктат в европейских делах. И на праздниках тешащейся сожжением макета московского Кремля.

Но в те времена, в годы "ажиотации", "легкого" восприятия мировой эволюции, когда казалось, что колосс России непоколебим и будущее обеспечено в любом случае, скучных финансистов не желали слушать. Великие проблемы мира, считали современники, не решаются на конторских счетах.

Внешняя и внутренняя политика Россия потеряли взаимосвязь. Внутренняя политика требовала мира и открытых каналов во внешний мир. Внешняя политика гонялась за химерами типа Общеславянского союза, контроля над проливами, Великой Армении и т.п. В то же время основная масса русского общества была занята либо собой (и своими революционными претензиями), либо просто выживала в отсталой стране с постоянными голодными годами. Чего не было, так это органической связи между внутренней и внешней политикой. Этот величайший разлад внес свою лепту в печальный итог.

В разгоревшемся споре военный министр П. С. Сухомлинов держался той точки зрения, что "все равно войны нам не миновать, и нам выгоднее начать ее раньше... мы верим в армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас". Солидарный с ним министр земледелия А. В. Кривошеим призывал больше верить в русский народ и его исконную любовь к родине, которая выше всякой случайной неподготовленности. "Довольно России пресмыкаться перед немцами". Кривошеина поддерживал министр железных дорог Рухлов: произошел колоссальный рост народного богатства; крестьянская масса не та, что была в японскую войну и "лучше нас понимает необходимость освободиться от иностранного влияния". Большинство министров говорили о необходимости "упорно отстаивать наши насущные интересы и не бояться призрака войны, который более страшен издалека, чем на самом деле".

Великий Менделеев отразил эту точку зрения в известном эпизоде, когда он закричал, обращаясь к аграриям: "Вы не можете пахать всю русскую землю германскими плугами. Я никогда не соглашусь на это". Русская буржуазия тяготилась торговым договором с Германией. Прокадетский полуофициоз "Новое время" 13 января 1914 г. призвал к экономическому давлению на Германию, к тому, чтобы пересмотреть "невозможное, оскорбительное и материально невыгодное торговое соглашение, навязанное Германией России в год се несчастий" (1904-1905).

В такой ситуации критическую важность приобретала позиция императора Николая II. А тот все более примыкал к партии активной внешней политики. "Не потому, что Государь был агрессивен, - вспоминает Коковцов. - По существу своему он был глубоко миролюбив, но ему нравилось повышенное настроение министров националистического пошиба. Его удовлетворяли их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема его благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег на производительные надобности. Нравились также и уверения о том, что Германия только стращает своими приготовлениями и никогда не решится на вооруженное столкновение с нами и будет тем более уступчива, чем яснее дадим мы ей понять, что мы не страшимся ее и смело идем по своей национальной дороге"{59}.

С русской стороны работу по союзнической координации возглавил министр иностранных дел С. Д. Сазонов - человек живого и впечатлительного темперамента. Его возвышение было связано с Западом, трамплином в его карьере послужил пост советника посольства России в Лондоне. Западник Извольский, освобождая пост министра и уезжая послом в Париж, рекомендовал именно его. Хотя Сазонов испытывал влияние сторонников примирительной по отношению к Германии политики своего родственника Столыпина, министра финансов Коковцова, министра земледелия Кривошеина и министра двора Фредерикса, он не видел будущего России в качестве подопечной зоны Центральной Европы.

Между дипломатами России и обеспокоенных стран Запада, между министром Сазоновым и послами Британии и Франции - Бьюкененом и Палеологом установились чрезвычайно доверительные отношения, достаточно редкое явление в большой политике. У всех троих сложились сходные представления о предстоящем: чтобы избежать кошмара германского доминирования, демократические страны Запада при помощи России согласуют свои действия на случай силового импульса Берлина. Россия модернизируется без опасности германского засилья, осуществляя демократические реформы и поднимаясь цивилизационно. (Отметим, что восприятие России как страны-нации в те времена не оспаривалось никем. Историк Ключевский писал по этому поводу: "Людская масса становится нацией, когда пройдет через период критических испытаний".

Были ли сомнения в том, что Россия, создавая нацию, в своей многовековой истории прошла через самые горькие испытания?)

Союз с Францией при императоре Николае II стал для России значить больше, чем для его предшественников на троне. Если император Александр III "держал", так сказать, свою дружбу с Францией в определенных рамках, то Николай II публично назвал эти отношения союзом. Если Александр III выступал за расширение и развитие азиатской части своей империи, то Николай II в общем и целом (вопреки японской авантюре) был устремлен к развитию европейской части страны. Россия желала быть прежде всего частью Европы, она стремилась к улучшению инфраструктуры, к участию в промышленной революции мира.

Важным дипломатическим эпизодом была односторонняя аннексия многонациональной габсбургской державой территории Боснии и Герцеговины, на которые претендовала балканская союзница России Сербия. В этом случае Россия оказалась проигнорированной на Балканах, где она непосредственно способствовала освобождению от турецкого ига практически всех стран. В Петербурге первостепенное внимание обратили на безоговорочную поддержку односторонних австрийских действий Берлином. Твердая поддержка Берлином Вены привела Петербург к унизительному отступлению в вопросе о судьбе Боснии и Герцеговины. Император Николай объяснил суть боснийско-герцеговинского кризиса своей матери таким образом. "Германия сказала нам, что если мы не согласимся на аннексию, последствия будут очень серьезными и труднопредсказуемыми. Поскольку дело было изложено так прямо и недвусмысленно, нам не оставалось ничего иного, как проглотить свою гордость и согласиться. Но германские действия в отношении нас были настолько брутальными, что мы этого не забудем"{60}.

Россия постепенно стала исключать для себя вариант покорности в отношении Берлина. Для России пойти на двустороннее сближение с Германией было в практическом смысле немыслимым. Это означало превращение России в вассала Германии, означало ее фактический "уход" из Европы, обращение к Азии, где Британия и Япония постарались бы поставить предел расширению ее влияния. Именно Германия в этом случае решала бы вопрос, когда наступит час для выяснения отношений с Францией и Англией. Россия обязана была бы следовать за ней, являясь по существу младшим партнером в реализации германских планов.

Антигерманское крыло русского общества встало на путь, в конце которого оно хотело создать Россию таким же центром мирового развития, какими были Германия и Британия. Оно хотело видеть в России полномочного участника западной идейной и технологической революции и главного будущего экономического гиганта Евразии, доминирующего в Китае и на Дальнем Востоке. Но в этой своей политике западники обнажили болевые точки огромного русского организма, подвергая испытанию индустриализацией русские традиции, национальное самосознание, особенности русской жизни. Неконтролируемость перемен особенно ранила, создавала очаги пауперизации, "язвы пролетариатства". И западники не создали надежного (на случай кризиса, каким явилась война) инструмента урегулирования взаимоотношении класса собственников с той частью русского народа, которая в ходе индустриализации стала жертвой капиталистической эксплуатации.