Дмитрий Волкогонов - Ленин Страница 12

В истории есть тайны и мистификации. Если эта фраза не мистификация, то содержание всех слов, которые сказал Владимир Ульянов, узнав о казни Александра, вероятно, навсегда останется тайной истории. Не мог же брат ограничиться при получении трагического известия лишь этим лозунгом!

Старший брат Владимира Александр был одаренным юношей. Золотая медаль по окончании гимназии говорит о многом. Вероятно, он мог стать крупным, а то и выдающимся ученым. Еще в гимназии Александр увлекался естественными науками, особенно зоологией, быстро овладел тремя европейскими языками и в Петербургском университете, куда он поступил в 1883 году, скоро стал одним из лучших студентов. За месяц до скоропостижной смерти отца Александр за работу о кольчатых червях получил золотую медаль университета. Ничто не говорило, что юношу захватит ветер общественных движений.

К политическим кружкам в университете на первых курсах учебы Александр относился равнодушно, даже скептически, но позже, когда познакомился со студентами Лукашевичем, Говорухиным, Шевыревым, постепенно стал попадать под влияние ферментов общественного движения. Видимо, Лукашевич и Говорухин в какой-то мере, вероятно в самой общей форме, приобщили Александра к трудам Маркса, Энгельса, Плеханова. И тот и другой понимали марксизм в контексте необходимости насилия как средство для изменения существующих условий. Наиболее радикально был настроен Шевырев, который убежденно доказывал, что лишь устранение тиранов может преобразовать жизнь на справедливых началах. Александр, встречаясь с тройкой тайных ниспровергателей, поначалу больше слушал, но постепенно, увлекаемый внутренней логикой радикализма, уверовал в необходимость решительных шагов. И хотя Александр Ульянов был во власти научных планов, новых исследований, юноша счел нравственно непорядочным быть в стороне, как говорили его новые товарищи, от „идей прогресса и революции".

Во время учебы Александра в университете его связь с братом Владимиром была номинальной и эпизодической: письма семье домой, где содержались приветы всем. Но и когда старший сын приезжал на лето, особой близости между братьями не было. Дети, живя в семье очень солидарно, дружили больше „парами". Володя был сильно близок в дружбе с Олей, хотя и преклонялся перед умом старшего брата.

Старшая сестра Анна вспоминала, что однажды, уже после смерти отца, разговорившись с Александром, она вдруг спросила его:

- Как тебе нравится наш Володя?

- Несомненно, человек очень способный, но мы с ним не сходимся27.

Естественно, старшая сестра поинтересовалась:

- Почему?

- Так… - не пожелав объясниться, сказал брат.

Может быть, это едва ли не единственное место из апологетических воспоминаний родных, в котором делается какой-то намек на то, что во взаимоотношениях братьев и сестер (как и в каждой нормальной семье!) бывали какие-то облачка и шероховатости, а может, и более серьезные коллизии. Но здесь, в тексте воспоминаний, это место осталось явно по „недосмотру" редактора: у будущего вождя не должно быть „пятен". Хотя лаконичное „не сходимся" связано, конечно, не с политическими позициями и оттенками поведения братьев, а, скорее всего, с проявлениями резкости в суждениях Владимира.

Эта грань юношеского профиля ясно просматривается у Владимира, хотя почти все, кто писал портрет вождя, старались ее затушевать. Эта же грань стала позже рельефной, когда Ульянов стал одним из руководителей российских социал-демократов, и просто явно выпуклой при превращении Ленина в „вождя". Представляется, что самые ранние истоки нетерпимости и резкости были замечены еще братом Александром, человеком явно более мягким и совестливым.

По описаниям ряда историков, вероятно, решающим толчком к переходу Александра в группу друзей-заговорщиков послужила акция царской полиции, разогнавшей 17 ноября 1886 года студенческую демонстрацию памяти Добролюбова. Аресты и высылки из столицы некоторых знакомых студентов поставили перед Александром нравственную проблему своего личного выбора: как он должен поступить в этой ситуации? Такие ключевые моменты в линии судьбы бывают у каждого. Наступил он и у Александра.

Николай Владиславович Валентинов, возможно, один из первых проницательных историков, попытавшийся освободить образ Ленина из-под нагромождений идеологических мифов, писал по атому поводу: Александр постепенно стал испытывать заметное влияние Шевырева, проводившего радикальные действия. Уклоняться от политической борьбы безнравственно, „а при нынешних условиях действительной борьбой с царизмом может быть только террор. Болезненно чуткий к указаниям на безнравственность, А.Ульянов, после мучительных колебаний, начинает разделять эти взгляды и, раз на то пошло, делается уже прямым сторонником не случайного, а, как он заявляет, систематического террора, устрашающего, способного сотрясти самодер-жавие"28.

Группа студентов под руководством Шевырева растет, в нее входят Андреюшкин, Осипанов, Генералов, Канчер, Горкун, Лукашевич, Говорухин, Ульянов. Дежурства „метальщиков" бомбы и „разведчиков" по маршруту поездок царя из дворца в Исаакиевский собор начались с 26 февраля. Но заговорщики были очень неопытны; 1 марта полиция, перехватив письмо Андреюшкина, арестовала всю группу. Семья Ульяновых была потрясена, узнав о постигшей беде, но надеялась на милость императора. Мария Александровна Ульянова, спешно приехав в столицу, подала прошение на имя Александра III. В нем, в частности, говорилось: „О Государь! Умоляю, пощадите детей моих. Возвратите мне детей моих. Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, Государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его лучшие человеческие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил. Милости, Государь, прошу милости".

Этой драме, которая привлекла внимание России в конце прошлого века, посвящено немало публикаций. Наиболее интересны из них - в журналах „Былое" и „Голос минувшего". Читатель, видимо, знает, что все хлопоты матери оказались напрасными не только из-за „жестокости" царя, но и из-за отказа сына подать прошение о помиловании. Кто пересилил себя, поступившись революционным достоинством, тот был помилован: смертная казнь была им заменена многолетней каторгой.

Процесс был очень коротким: 15 апреля начался, а 19-го был оглашен приговор. Нераскаявшиеся Андреюшкин, Генералов, Осипанов, Ульянов и Шевырев были приговорены к повешению. Но спасение еще брезжило в их душах. Во время свидания матери с сьшом после приговора на ее мольбы подписать прошение Александр тихо, но твердо произнес:

- Не могу сделать этого после всего, что признал на суде. Ведь это будет неискренне.

Присутствовавший на процессе и свидании матери с сыном юрист Князев уже после Октябрьской революции вспоминал, что в беседе Александр приводил такой довод: „Представь себе, мама, двое стоят друг против друга на поединке. Один уже выстрелил в своего противника, другой еще нет, и тот, кто выстрелил, обращается к противнику с просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так поступить!"

Поведение Александра было в высшей степени мужественным. Его последним желанием, высказанным матери, была просьба: дать что-нибудь почитать из Гейне. Князев помог найти томик сочинений, и великий немецкий поэт последние дни жизни Александра на этой земле был его душеприказчиком и духовником… Ожидая рокового, последнего грохота запора камеры каземата, Александр мог шептать слова поэта:

В часах песочная струя

Иссякла понемногу…29

За два часа до повешения во дворе Шлиссельбургской крепости 8 мая 1887 года, после полуночи, осужденным объявили, что скоро казнь. То был последний шанс обратиться с прошением. Но и перед лицом вечного небытия молодые русские люди, будучи неправыми исторически, в моральном смысле оказались достойными народной памяти. Они не были фанатиками идеи, но верили, что судьбы народа могут изменить революционные акты насилия против тиранов. Большевики, которые появятся в начале приближающегося века (который станет почти весь „их" веком), на словах осуждали индивидуальный террор, а на деле провозгласили террор, но уже массовый. Попытки студентов изменить вектор развития, почитавших честь и достоинство дороже самой жизни, выглядели и выглядят исторически наивными. Но нельзя не восхититься их готовностью к жертвенности во имя идеалов освобождения. Таких, особенно среди русских народников, всегда было много. Возможно, именно в этой среде нашла свое выражение „русская идея": туманная и аморфная, но великая и бессмертная.

В день казни Владимир Ульянов в Симбирске сдавал письменный экзамен по геометрии и арифметике, получив за эту работу обычное „пять". В семье верили в распространившийся слух, что смертная казнь в последний момент будет заменена заточением в крепости. Во время последнего свидания с сыном мать, желая передать эту надежду Александру, при прощании только сказала: „Мужайся, мужайся…"30 Как оказалось, это были последние слова благословения матери, которыми она поддержала сына в часы его мужественного и рокового выбора.