Анастасия Ширинская - Бизерта. Последняя стоянка Страница 12

Пережив первый, столь богатый впечатлениями день, мама быстро освоилась с безмятежной прелестью сельской жизни. Старое поместье жило в своем, давно установленном ритме. Время мало влияло на этот мир, где столетия словно замедляли свой бег.

Для мамы, никогда не жившей в деревне, все здесь было необычно. Откуда взялись эти странные названия окрестных поселков: Первая Рота, Вторая Рота… Не со времен ли Петра Великого, Анны Иоанновны? Или в царствование Екатерины?

А прислуга и люди, работающие в усадьбе! Многих из них ее муж знал еще с детства! Они совсем не походили на безликие силуэты, заполняющие большие города. Каждый из них был яркой личностью.

Самым старым был почтальон: в 1910 году ему исполнилось 100 лет!

— Нашел себе занятие — как раз для столетнего, — удивлялась мама.

Однако более всего удивляло, что за всю свою долгую жизнь, прошедшую в хождении по деревням, он ни разу не был в Харькове — самом близком городе. После нескольких неудачных попыток пробудить в нем интерес маме пришлось отказаться от этой мысли: он действительно никак не мог понять, что ему там делать, в Харькове?

Анна Петровна жила на покое, но ее появления в большом доме были частыми и регулярными.

Последние 17 лет своей жизни баба Муня страдала очень болезненным ревматизмом суставов, обрекшим ее в конечном счете на полную неподвижность в кресле-качалке. Тем не менее дом все так же щедро принимал друзей и родню, и Анна Петровна была незаменима.

Надо сказать, что она прекрасно знала себе цену. С малых лет уважали ее дети, внуки и правнуки Насветевичей, и, фактически, она была членом семьи.

Не в меньшей мере чувствовал свою ответственность и повар Михаил Иванович.

Если часы обедов, ужинов точно установлены, то для легких завтраков или чаев каждый был свободен в выборе времени. Большой стол в столовой накрывался ранним утром для тех, кто рано вставал. Дворецкий хорошо знал вкусы каждого: кому чай, кому кофе со сливками, разные виды молока, горячий шоколад. Подавались всевозможные хлебцы, сдобные булочки, ватрушки с творогом, мед, варенья, а также разнообразные колбасы, сосиски, цельная ветчина, соленья и маринады.

Что касается обедов и ужинов, то баба Муня и Михаил Иванович всегда составляли меню накануне вечером. Переговоры бывали долгими и трудными. Хрупкая баба Муня полулежала в кровати, поддерживаемая множеством подушек; Михаил Иванович, крупный, солидный, устраивался рядом. Чередовались названия блюд, шло обсуждение. Иногда заведенный порядок прерывался:

— А к дичи какой соус, барыня?

— Это я оставляю на ваше собственное усмотрение, Михаил Иванович.

Следовала пауза, тень нерешительности во взгляде, повар соглашался. Однако, обговорив меню, не уходил, не прояснив это непонятное «собственное усмотрение»:

— Так какой же соус к дичи, барыня?

В будущем мой отец и даже мой сын приобретут ту же привычку употреблять малопонятные слова, как будто инстинктивно отказываясь недооценить собеседника.

Иногда, под конец, баба Муня просила Михаила Ивановича приготовить что-нибудь для своей Дези — рыжей таксы, с которой она никогда не расставалась.

Однажды наш кроткий дядя Мирон, рассуждая здраво, но особенно не задумываясь, высказал свои добродетельные соображения по поводу «голодающих детей» и «собак, которым готовят бефстроганов». Мама навсегда запомнила ответ бабы Муни:

— Не будь лицемером, Мирон! Когда ты за один только день в Харькове на свои удовольствия тратишь в сто раз больше, чем Дези съела бы за всю свою жизнь, ты ни на минуту не задумываешься о несчастных детях. Так что не лишай меня одной из немногих, доступных мне в моей инвалидной коляске радостей заботиться о Дези, любовь которой ко мне никогда не угаснет; любовь совершенно бескорыстная, ибо она предпочитает рыться где-то в помойке, чем есть мои изысканные блюда. И наконец, забота о собаке вовсе не мешает мне заботиться и о детях.

Смущенный Мирон не мог не согласиться. Надо сказать, что баба Муня отчасти понимала и Мирона: собаки, как и их владельцы, бывают очень разные, причем часто походят на своих хозяев.

В Рубежном, особенно в летнее время, и большой дом, и павильон в парке были полны народу, и редко кто приезжал без собаки. В безмятежном времяпрепровождении долгих летних дней дамские разговоры не отличались разнообразием. Дядя Мирон относился к ним с опаской, переходил от группы к группе и с большой осторожностью вступал в «салонные» беседы дам, предварительно прислушиваясь и иногда поспешно отступая:

— Опять собачьи разговоры!

У Тоткиной свекрови, очень ворчливой старушки, была собака, которая сварливо и безостановочно лаяла; утихомирить ее было невозможно.

— Вы-то разговариваете — вот и Кара хочет поговорить, — заявляла хозяйка.

Дина, извилистая такса тети Анны, бесспорно, считалась самой умной.

— Что же, вполне логично, — как-то, улыбнувшись, заметила мама, — тетя Аня, разве она не самая умная из наших дам?

Тетя Аня, для меня тетя Нюся, и дядя Мирон только что повенчались; от первого брака у нее осталась дочка Ольга десяти лет. Живая, независимая, она весьма смущала Нику, папиного самого младшего брата.

Александр, Иосиф и Николай чудом выжили в ужасной эпидемии скарлатины 1907 года, которая за одну неделю унесла трех их братьев и сестренку Киру, единственную девочку из семи детей моей бабушки. Когда мама познакомилась с семьей, траур был еще свеж.

Мама на всю жизнь сохранила глубокое уважение к силе характера своей свекрови, несмотря на то что не всегда их взаимоотношения носили тот теплый оттенок соучастия, который как-то сразу установился у мамы с бабой Муней и Тоткой.

Еще один человек в семье пользовался всеобщим уважением: Анна Георгиевна, Ага-го для детей. Я поздно и в общем-то мало узнала о ее судьбе. История несчастной любви — она была изгнана из родительского дома и обрела семейное тепло рядом с моей бабушкой.

Глава V

Раннее детство

В 1911 году мой отец был назначен в Балтийский флот. Кронштадт — первый город, который я узнала: морской пейзаж, острова, контуры крепостей в тумане.

Санкт-Петербург защищен Кронштадтской крепостью. Петр Великий с удивительной проницательностью оценил стратегическое положение острова Котлин в 25 верстах на запад от столицы.

Начав там возведение крепостных сооружений в 1704 году, он оставил завет: «Содержать сию цитадель с Божией помощью, аще случится, хоть до последнего человека».

Завет Петра был свято выполнен — укрепления, протянувшиеся на северном и южном побережье континента, были неприступны. Петр предвидел то, что было подтверждено сто лет спустя другим замечательным флотоводцем адмиралом Нельсоном: «Флот, атакующий крепость, совершает безумие».

Я провела в Кронштадте первые два года жизни, и единственное, что мне напоминает об этом, — несколько фотографий младенца с серьезными глазами: иногда одна, иногда с мамой, одетой по моде тех лет — в тесном костюме с крупными пуговицами, в длинной юбке, жабо с кружевом и в непременной шляпе. Все фотографии сделаны у одного и того же фотографа: «КВАР. Николаевский проспект, дом Турина, 25 (напротив церкви)».

С какого возраста начинаем мы запоминать отдельные картины? Наверное, это зависит от самого ребенка. Я знаю, что мне не было еще и двух лет, когда я пережила страшные минуты безысходного отчаяния. Вероятно, мы только что приехали в Кронштадт и устроились у друзей моих родителей, Змигродских.

Не знаю почему, но мы, дети, были одни в большой гостиной. Зоя и Толя Змигродские были гораздо старше меня и сообща пытались меня напугать.

«За большим окном темная зимняя ночь; лишь белые шапки снега на заледенелых ветвях деревьев, и по пустынной улице, — шептали они, — большой медведь уже идет, чтобы тебя схватить!»

Я пыталась бежать через дверь, но Зоя и Толя появлялись из-за портьеры и, держась за руки, преграждали мне путь. Отчаяние бессилия и одиночества!

Это мое единственное личное воспоминание о Кронштадте.

Я даже не помню нашу собаку Мишку, хотя много о ней слышала.

Мы, должно быть, жили недалеко от дома адмирала Вирена, военного губернатора Кронштадта, так как Мишка приобрел привычку лазить в сад адмирала и портить аккуратные грядки цветов.

— Поймать этого мерзавца! — кричал в гневе адмирал.

Матросы бегали, суетились, делая вид, что ловят, зная наперед, что Мишка вовремя улизнет, к их большой радости.

Лишь мама всегда чувствовала себя неловко перед любезной Надеждой Францевной Вирен — адмиральша дорожила своим садом.

Об этих годах в Кронштадте родители сохранили веселые воспоминания.

В 1914 году мой отец был переведен в Ревель; 1 августа он принял командование «Невкой» — посыльным судном службы связи между Ревелем и Гельсингфорсом.