Ричард Пайпс - Три «почему» Русской революции Страница 12

Большевики действительно провели выборы в Учредительное собрание, но как только стало ясно, что они получили всего 24 % голосов и, соответственно, новое правительство предстоит формировать эсерам, они поторопились «Учредилку» распустить. После этого они удалили из названия своего правительства определение «временное» и начали насаждать однопартийный режим, при котором (за вычетом нескольких месяцев 1918 г., когда часть министерских портфелей была отдана левым эсерам, отколовшимся от основной массы партии) путь к власти был открыт только членам партии большевиков.

В осуществлении всего этого большевикам бесконечно помогли страхи и иллюзии социалистов демократического толка, за которых в совокупности проголосовали почти три четверти населения страны и которые, следовательно, могли бы опереться на широкую поддержку народных масс, вздумай они действовать решительно. Они прекрасно понимали, к чему в действительности стремятся большевики; понимали, что те, вопреки своей демократической риторике, собираются ввести однопартийную диктатуру. Но активно действовать им мешало опасение, что любая попытка ликвидировать последствия большевистского переворота приведет к гибели социалистического движения как такового и к торжеству контрреволюции. Вот что писала на следующий день после захвата власти большевиками меньшевистская «Новая жизнь»: «Необходимо считаться прежде всего с тем трагическим фактом, что всякая насильственная ликвидация большевистского переворота неизбежно явится вместе с тем ликвидацией всех завоеваний русской революции».

На протяжении революции и последовавшей за нею гражданской войны меньшевики и эсеры критиковали большевиков, но во всех решающих обстоятельствах поддерживали их в борьбе с политическими и военными противниками. С особой наглядностью это проявилось в 1919 г., когда они выступили рука об руку с красными в борьбе против белых и подорвали тем самым вооруженное сопротивление большевизму. Не раз возникали ситуации, в которых рабочие и солдаты обращались к меньшевикам и эсерам с предложением совместной борьбы против большевиков, но социалисты демократических партий неизменно отказывались по той причине, что подобная борьба укрепила бы силы реакции. Далее, они оправдывали собственное нежелание противостоять новой власти на любом уровне, кроме чисто словесного, тем, что время работает на демократию, поскольку, оставаясь партией заведомого меньшинства и столкнувшись с беспрецедентной по сложности проблемой построения социалистического общества, большевики рано или поздно окажутся вынужденными пригласить демократов в правительство. Подобная мотивация заставила их держаться крайне пассивно. И в конце концов все они — за исключением тех, кто эмигрировал, — оказались уничтожены.

Данный краткий очерк наводит на мысль о том, что события, имевшие место в октябре 1917 г., были классическим — применительно к ситуации нашего столетия — государственным переворотом, осуществленным без опоры на массы. Это был с ювелирной точностью нанесенный удар — удар по нервным центрам современного государства, осуществленный под лживыми лозунгами, призванными нейтрализовать народные массы, удар, подлинные цели которого стали явными, только когда новые претенденты на власть прочно уселись в седло. Курцио Малапарте в своей книге «Переворот: Техника революции» (Нью-Йорк, 1932), говоря о технологии насильственного захвата власти в современных условиях, в значительной мере строит свой анализ на событиях русской революции; оказавшись свидетелем аналогичных процессов в Италии при Муссолини, он провел необходимые параллели.

Население оказало новому режиму слабое сопротивление в тот период, когда такое сопротивление могло стать решающим фактором, потому что ему казалось, что эта власть долго не продержится. В так называемом советском правительстве были склонны видеть горстку спятивших утопистов, которые будут сметены с политической сцены столь же стремительно, как они на ней появились. Когда политика, проводимая большевиками, стала ущемлять интересы рабочих и крестьян (первых в результате ликвидации «рабочего контроля» и независимых профсоюзов, а вторых — безжалостной продразверсткой), — и те и другие взбунтовались. 1920-й и 1921 г. стали годами массового сопротивления новому режиму. Как показал историк Владимир Бровкин, подлинная гражданская война началась лишь после того, как армии белых были уже разгромлены. Война вылилась в столкновение миллионов крестьян с миллионами красноармейцев — и счет потерь в этой войне шел на сотни тысяч. Но было уже слишком поздно. У восставших моряков Кронштадта, рабочих Петрограда, мятежных крестьян Тамбова или Сибири было не больше шансов победу, чем при царях у повстанческих армий Степана Разина и Емельяна Пугачева.

И все же захвату власти, осуществляемому подобным образом, присуща собственная логика, о наличии которой большевики имели лишь туманное представление. Навязав стране правление меньшинства и отказавшись даже от размышлений об уступке или хотя бы разделе власти, они тем самым заложили фундамент тоталитаризма. Ленин искренне верил в то, что стоит подавить «контрреволюцию», как в стране восторжествует народная демократия. Но когда «контрреволюция» обернулась не только сравнительно тонкой прослойкой помещиков, у которых экспроприировали их землю, буржуев и чиновников, но и подавляющим большинством населения страны, а власть ему отдавать не хотелось, он оказался вынужден создать в высшей степени репрессивный режим. Его несколько нелепое и путаное поведение в 1921-м и 1922 г. может, в общем и целом, быть объяснено отчаянием, овладевшим им, когда он почувствовал, сколь многое пошло вкривь и вкось, или, как он сам сформулировал это однажды, водитель направил машину в одну сторону, а та почему-то поехала Бог весть куда. Отказываясь выпустить из рук руль, он волей-неволей создал условия, сделавшие неизбежным приход к власти единоличного диктатора, который оказался еще решительней и безжалостней, чем сам Ленин.

Глава третья Почему на смену Ленину пришел Сталин?

Как уже отмечено выше, падение царизма было хоть и возможным, но никак не неизбежным. Что касается победы большевиков в октябре 1917 г., то, как и предвидел Ленин, дело здесь зависело от воли случая: для того, чтобы большевики взяли власть и сумели удержать ее в своих руках, их противники должны были совершить целый ряд ошибок. На тот момент казалось куда более вероятным, что власть в России после падения царизма перейдет к коалиции консервативных генералов и политиков, чем к коммунистам. Что же касается третьего «почему» русской революции — почему на смену Ленину пришел Сталин? — то здесь возвращение к понятию исторической неизбежности представляется мне более уместным.

На мой взгляд, после того как большевистская диктатура была установлена и Ленин принялся проводить в жизнь свою химерическую программу без малейшей оглядки на почти повсеместную оппозицию ей, — аппарат, созданный им, при тяжелой болезни вождя естественным образом перешел на сторону Сталина, наиболее компетентного и популярного из большевистских лидеров. Такой вывод полностью противоречит взглядам представителей школы ревизионизма, которые, считая крушение царизма и торжество большевиков исторически неизбежными, рассматривают восхождение Сталина к вершинам власти как не поддающийся разумному объяснению факт. Хотелось бы мне услышать удовлетворительное марксистское объяснение того обстоятельства, что после смерти Ленина история в продолжение тридцати лет наделяла тем, что сам Ленин называл «необъятной властью», деспота, которого те же ревизионисты считают предателем дела Ленина. В частности, они не осмеливаются задать вопрос: почему, если Ленин, как они утверждают, пользовался в 1917 г. широкой народной поддержкой, созданный им режим оказался вынужден с самого начала прибегнуть к методу диктатуры, и почему этот метод, который сперва оправдывался как система чрезвычайных мер, стал впоследствии перманентным признаком коммунистической системы.

Часто приходится слышать, будто Сталин похитил революцию и при нормальном развитии событий власть должна была перейти к Троцкому или, возможно, к Бухарину. У каждого из двух вышеназванных имеются приверженцы среди историков, однако ни у одного из них не было ни малейшего шанса стать «законным наследником» по собственному выбору Ленина: мы узнали из архивных источников, что Ленин забраковал Троцкого: «Он в аппарат влюблен, а в политике ни бе — ни ме», — и настойчиво требовал, чтобы Бухарина держали «вне» политики. Изучая документы этого периода, неизбежно приходишь к выводу о том, что Сталин заметно опережал соперников в борьбе за ленинский пост, возможно, уже в 1920-м и со всей определенностью — в 1922-м. Возникновение сталинизма имеет три главные причины: 1) провал попыток большевиков в 1919–1920 гг. экспортировать революцию на промышленно развитый Запад; 2) огромная ответственность, связанная с необходимостью управлять каждым аспектом жизни в стране Советов и принятая на себя компартией, следствием чего стало возникновение столь же огромной партийной бюрократии; и 3) рост оппозиции правлению интеллигентов, которая охватила рабочие круги — то есть основную избирательную базу компартии. Но, как я покажу ниже, вопрос о личностях тоже сыграл свою роль.