Борис Клосс - О происхождении названия «Россия» Страница 12

Тем же убо ныне и аз одръжащая злая острупленым и уязв-леным сердцем обрыдоваю;

Тогда радостне ликоствовахом, ныне обилно о страстех воздышем, тогда светлое, ныне же надгробное;

Аз же ныне лютейшею печалию оскорблен, …и сердце вмале не разседеся от злостраданиа последняго, иже ныне постиже нас{153}.

Следовательно, Послание Иоанну написано в конце 1515 или в начале 1516 г.

Для определения авторства Послания вельможе Иоанну мы сравним его с Надгробным словом Иосифу Волоцкому Досифея Топоркова. Для обоих памятников характерны одинаковые словоупотребления, но еще более впечатляет использование в них общих источников. Так, сюжет из «Сказания о новоявившейся ереси» Иосифа Волоцкого («Отлетеша 6о от нас яко щурове добропеснивии, яко славие великогласнии, яко ластовици сладкоглаголивии, …оглашающе уши слышащих»){154} обыгрывается в Послании Иоанну:

Отлетеша аки славим сладкопеснивии всяко божественное хотение, зане же не имущим нам уши слышати{155};

и в Надгробном слове Иосифу Волоцкому:

…в чтении толик бе, якоже ластовица и славии доброгласныи, привлачаше и услажаше слухи послушающих{156}.

Причем в обоих произведениях заметна разная степень близости к общему оригиналу: в Послании Иоанну лучше передано само начало («Отлетеша аки…»), а в Надгробном слове — окончание («послушающих», к тому же в тексте сохранена «ластовица», опущенная в Послании Иоанну).

Обращаясь теперь к другому источнику — Надгробному слову митрополиту Киприану Григория Цамблака, мы видим, что фрагмент:

Настояше убо и сие нам пострадати, о друзи, еже пострадахом, его же от скоръбных мню ничто же, но лютейшее: что бо и будет ино от иже печялию касающихся сердцю, таковыа тыцеты равно? Не бо имением отъятое, не славы, не села, или стяжаниа, не стада, или чреды, не отечества, не домовъ и сродникъ, или суседъствующих, но самого отца огьятие пострадахом[23],

с разной степенью точности отразился, с одной стороны, в Послании Иоанну:

Понеже убо настояше нам и сие пострадати, о чюдне, еже и пострадахом, его же от скорбных мню ничтоже лютейши. Что будет ино от иже печалию касающихся сердцу таковыя тщеты равно? Не бо имениа отъятие, не славы, не отечества, не сродник, но всея вселенныя по благочестии поборник{157},[24]

а с другой стороны, в Надгробном слове Иосифу Волоцкому:

Настояше же нам, братие, злобных окружение пострадати ныне, еже и пострадахом, и крепости терпениа тмами убегающих, его же от скорбных ничто же мню ино лютейшее. И что будет ино таковыя тщеты равно, о той же печалию касающихся сердцу, иже не точию сие весть поколебати… Не имения бо отъятие пострадахом, или мечтающие зде славы, с дароноше-нием предстоящих, ни расширение сел, ни ино что от честных, еже зде тленных с стады и чреды, ни прослутие отечества и светлых полат, ниже сладкие любве сродник и въжжеленных другое и знаемых, но чюднаго отца отъятие пострадахом{158}.

Начало фрагмента лучше отражено в Послании Иоанну, но в Надгробном слове Иосифу зато сохранены «стады и чреды» и другие фразы, опущенные в Послании Иоанну.

У исследователей нет четкого мнения о времени написания Надгробного слова Иосифу (некоторые относят его даже к последнему периоду творчества Досифея Топоркова). Между тем, некоторые детали свидетельствуют о создании Надгробного слова в ближайшее время после кончины Иосифа Волоцкого, случившейся 9 сентября 1515 г. Автор Надгробного слова произносит: «Настояше же нам, братие, злобных окружение по-страдати ныне, еже и пострадахом», «угасе светилник, сияя над главою сердца нашего… велика ны днесь окружи беда»{159}.

Итак, мы приходим к выводу, что Послание вельможе Иоанну (представляющее по существу Надгробное слово четырем «столпам» иосифлянства) и Надгробное слово Иосифу Волоцкому созданы в одно время (конец 1515 — начало 1516 г.), пользуются одинаковыми источниками и написаны в одном литературном стиле — это дает нам право признать за обоими произведениями одного автора: Досифея Топоркова[25].

Атрибутируемое Досифею Топоркову и датированное теперь Послание вельможе Иоанну мы можем проанализировать с точки зрения наличия в нем «росийского» словоупотребления. Слово «Росия» встречается в нем три раза:

Злоначалный сатана дуну бо внезапу завистным ветром и погаси четверосветлый и чюдный он светилник весь до конца, и тмы и дыма и горести исполни всю Росию;

их же изнесе не ино отечество, яко да не о них похвалу инии себе восписовати имуть, но наша земля плодствова и возрасти на честь и славу всей Росии:

и ныне купно плачемся разлучениа общих поборников о благочестии, общаго украшениа всея Росии{160}.

Подчеркнутые слова по своему смыслу совпадают с заключительной припиской-пророчеством о судьбе Росийской земли в Русском Хронографе:

Наша же Росиская земля Божиею милостию и молитвами Пречистыя Богородица и всех святых чюдотворець растет и младеет и возвышается, ей же, Христе милостивый, дажь расти и младети и разширятися и до скончания века{161}.

Русский Хронограф — памятник, где впервые Русская история рассматривалась на фоне мировой истории. Его создание я датирую 1516—1522 гг. и связываю с именем Досифея Топоркова{162}.

В связи с этим я хочу обратить внимание, что в сочинениях, касающихся роли Русского государства во всемирной истории (Еллинский летописец второго вида, Русский хронограф), термин «Росия», как правило, присутствует обязательно, и данный факт косвенно подчеркивает именно международный аспект появления в отечественной письменности термина «Росия».

Последний крупный труд Досифея Топоркова — Волоколамский патерик (по предположению Л. А. Ольшевской, патерик написан в 30-х годах XVI в.{163}, нам представляется, что создание Волоколамского патерика может быть приурочено к 1531 г.[26]). Описывая нашествие Батыевых полчищ на Русь, автор отмечает: «по Божию попущению грех ради наших безбожный царь Батый Росискую землю поплени и пожже»{164}. Статья патерика сближается в первую очередь с Житием Пафнутия Боровского, потому что в обоих памятниках рассказывается о баскаках, каковым, в частности, являлся и дед Пафнутия. Кстати, следует вспомнить, что в Житии Пафнутия также говорится, что «безбожный царь Батый грех ради наших в ярости Господня гнева попущен бысть на Росийскый остров» (ГАЯО-446. Л. 299 об.). В тексте патерика Досифей признается, что именно он является автором повествований о «жительстве отца Пафнутия» и Надгробного слова Иосифу Волоцкому:

Изволих же писанием предати о жительстве отца Пафнутиа, якоже преди рех, елика от него слышахом и от ученик его, бывшая в его обители и инде, еже он исповеда учеником своим; такоже и ученика его, отца Иосифа, надгробными словесы почтохом и мало объявихом о жительстве его{165}.

Но статья Волоколамского патерика о нашествии Батыя может быть сближена также и с Хронографом, так как только в этих двух памятниках говорится о видении архангела Михаила, «стояща со оружием и возбраняюща» хану Батыю идти на Новгород{166}.[27] Изложенный сюжет может служить еще одним подтверждением нашего вывода, что Досифей Топорков является автором Русского Хронографа, Волоколамского патерика и отдельных статей в Житии Пафнутия Боровского.

Глава 4.

ВЕЛИКАЯ РУСЬ — ВЕЛИКАЯ РОССИЯ: ЭВОЛЮЦИЯ ТЕРМИНА

Историческое содержание термина «Великая Русь (Великая Россия)» не сразу было раскрыто в научной литературе. О неполноте исследований и неточностях в этом вопросе в конце XIX в. дает представление статья проф. Д. Н. Анучина «Великоруссы», помещенная в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (т. 10, 1892):

Название «Великая Россия» — искусственного происхождения; оно было составлено, по-видимому, духовенством или, вообще, книжными людьми и начало входить в царский титул лишь в XVI в. Впервые, кажется оно встречается в «Апостоле», первой книге, напечатанной в Москве, в 1556 г., при Иоанне Васильевиче Грозном, а затем в «Чине венчания» царя Феодора Иоанновича, в 1584 г. Первоначальный смысл его был, по-видимому, риторический, возвеличивающий; искусственность его видна и в том, что прежние названия «Русь», «Русия» были заменены в нем византийским — «Россия». Впрочем, эпитеты «Великая» и «белая Руссия» в применении к Московии употреблялись иногда на западе даже в XV в. Но более определенное, географическое значение термин «Великая Россия» получил только при Алексее Михайловиче, с подчинением Малороссии в 1654 г., когда царь стал именовать себя самодержцем «всея Великия и Малыя России», присоединив еще к этому титулу, в следующем 1655 г., после занятия Вильны, выражение «и Белыя России». С этих пор различие между «велико-» и «малороссиянами» сделалось общепринятым в книжной литературе и образованном обществе, но именно в этой форме, а не в форме «малоруссы» и «великоруссы». Эти последние обозначения стали употребляться… с пятидесятых и шестидесятых годов, отчасти вследствие оставления вообще искусственного и высокопарного имени «россияне»{167}.