А. Клименко - Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина Страница 12

Первоприс[утствующий]. Примеры нам не нужны…

Мышкин. Если для особого присутствия мои объяснения представляют несомненную истину, то я воздержусь от примеров…

Первоприсут[ствующий]. Для суда ваши объяснения вовсе не составляют истину. Суд должен выслушать от вас, что вы можете сказать по обвинению…

Мышкин. Так как весьма важны примеры…

Первоприс[утствующий]. Вы можете указывать свои положения, не приводя примеров.

Мышкин. Общество наше знает в настоящее время только то, что был суд, что происходит суд над представителями революционной партии, но ему может показаться, что движения эти не имеют под собой прочной почвы, не имеют связи с народом. Оно может подумать это потому, что от него будут скрыты эти явления, а в этих явлениях недостатка не было. Не говоря уже о сильном волнении между уральскими казаками, о котором общество имело весьма скудные сведения, в 1874 г. не раз приходилось прибегать к помощи войска для усмирения нескольких татарских селений, затем возмущение раскольников на уральских заводах…

Первоприс[утствующий]. Я уже объявил вам однажды, что примеры нам не нужны.

Мышкин. Иначе мои заявления будут голословны.

Первоприс[утствующий]. Дело суда судить о том, будут ли они голословны или нет. Вообще, вы входите в такие пространные размеры вашей речи, которые вовсе не соответствуют существу того вопроса, который я вам сделал. Я сделал вам вопрос на основании закона, о том, признаете ли вы себя виновным в принадлежности к тому противозаконному сообществу, о котором говорится в обвинительном акте. Теперь я не препятствовал вам говорить о том, что вы принадлежали, как вы сказали, к другому противозаконному сообществу. Затем, я не вижу, что же еще нам остается выслушивать относительно этого предмета.

Мышкин. Имеет ли подсудимый право говорить о причинах преступления?

Первоприс[утствующий]. Можете.

Мышкин. Причины того преступления, в котором я обвиняюсь, есть народное движение, бывшее в последнее время. Следовательно, мне необходимо констатировать факт, что движение существует и что наше движение есть только отголосок на более сильное движение в народной среде…

Первоприс[утствующий]. Эти ваши объяснения не могут служить для суда каким-либо доказательством или таким фактом, который он должен был бы принимать за несомненный вывод из того, что вы говорите. Следовательно, если вы желаете говорить, то говорите так, чтобы ваша речь не имела в настоящее время уже характер защитительной речи, потому что в настоящее время мы до этого еще не дошли. Поэтому, если желаете объяснить, то говорите так, чтобы суд мог себе уяснить, признаете ли вы себя виновным в преступлении, в котором обвиняетесь, то, что вас к этому побудило, не касаясь тех фактов, которые ни в каком случае не могут подлежать здесь обсуждению.

Мышкин. Если я говорю, что меня побудило невыносимо тяжелое положение народа, то могу ли я сказать об этом положении?

Первоприс[утствующий]. Совершенно излишне. Вы сослались на тяжелое положение народа, и достаточно. Продолжайте дальше.

Мышкин. Я, конечно, имею право доказывать. Разумеется, суд может относиться к моим доказательствам как ему угодно. Он может признать мои взгляды ошибочными, но они, во всяком случае, не могут повредить никому, кроме, как мне самому; если же в моем взгляде есть слова правды, то нет основания зажимать мне рот…

Первоприс[утствующий]. Никто вам не зажимает. По закону я обязан допускать доказательства только те, которые могут относиться к данному предмету. Поэтому я не могу вам дозволить говорить о таких фактах, которые не могут подлежать нашему обсуждению. Затем, я не препятствую вам продолжать речь, ограничиваясь теми выводами, которые из высказанных вами положений вы признаете нужным высказать суду.

Мышкин. Я хотел указать на один очень серьезный факт. Так как я обвиняюсь коллективно, то хотел бы указать [на то], что мы видим в настоящем деле: что девушка, желавшая читать революционные лекции крестьянам; юноша, давший революционную книжку какому-нибудь мальчику; несколько молодых людей, рассуждавших о причинах народных страданий, рассуждавших, что не худо было бы устроить даже, быть может, народное восстание, – все эти лица сидят на скамье подсудимых, как тяжкие преступники, а в то же время в народе было сильное движение, которое смирялось помощью штыков; а между тем эти лица, эти бунтовщики, которые были усмирены военною силою, вовсе не были привлечены на скамью подсудимых, как будто бы говорить о бунте, рассуждать о его возможности считается более преступным, нежели самый бунт. Это может показаться абсурдом, но абсурд этот понятен: представители силы народной могли бы сказать на суде нечто более полновесное, более неприятное для правительства и поучительное для народа. Поэтому-то зажимают рот и не дают сказать это слово на суде…

Та естественная связь, о которой я говорил, вызвала движение среди интеллигенции и будет вызывать до тех пор, пока не прекратятся причины, вызвавшие его. Я указал только на один факт, но есть другие, не менее уясняющие революционное движение, как, напр., распространенность таких религиозных сект, где отрицание государственной власти возводится в догмат, где источник государственной власти именуется антихристом; далее, образование обществ с целью неплатежа податей, исчезновение целых деревень с целью уклонения от поборов…

Первоприс[утствующий]. Все это опять-таки вовсе не входит в предмет обсуждения суда. Постарайтесь ограничиться тем, что имеете сказать по обвинению вас в том преступлении, о котором я вам объявил.

Мышкин. Я говорю, что отголоском народного движения было движение в среде интеллигенции и образование социально-революционной партии. В этом образовании люди приняли участие, благодаря, главным образом, следующим двум причинам. Как известно, сильным влиянием и крупнейшим проявлением революционной мысли было образование общества рабочих и освобождение крестьян, потому что в среде рабочих образовалась фракция, послужившая ядром социально-революционной партии. Кроме того, крестьянская реформа оказала весьма важные услуги революционному делу. С 19-го февраля (1861 г.) началась новая народная жизнь с[о] своим неизбежным спутником – борьбой между капиталом и трудом; затем крепостная реформа послужила наглядным доказательством своей несостоятельности в деле улучшения народного быта. И действительно, мы видим в результате, что народ доведен до крайней бедности, до страшного голода, и вовсе не нужно обладать крайним радикализмом, чтобы усомниться в хороших качествах этой реформы для массы освобожденных крестьян, которые стали лицом к лицу с представителями государственной власти и которые убедились, что жестоко обманывались этой прославленною свободою…

Первоприс[утствующий]. Вы говорите о крестьянах, но вы не представитель крестьян. Они одни могут судить о том, каково их положение.

Мышкин. Мне необходимо уяснить эту сторону вопроса, потому что тогда только вы поймете, что я хочу сказать. Я сын крепостной крестьянки и солдата, я видел уничтожение крепостного права и, тем не менее, не только не благословляю эту реформу, но стою в рядах отъявленных врагов ее. Вот почему вследствие моего рождения, моего воспитания, моих чувств, которые связывают меня с народом, я имею право несколько подробнее коснуться этой стороны вопроса. Народу не трудно было убедиться, что эта превознесенная реформа освобождения крестьян в конце концов сводится к одному – к переводу более 20 млн населения из разряда помещичьих холопов в разряд государственных или чиновничьих рабов…

Первоприс[утствующий]. Я повторяю, что все то, что вы говорите о крестьянах, я считаю в настоящее время неуместным и неподходящим к делу…

Мышкин. Я указывал на причины, которые заставили меня… Может быть, мой взгляд ошибочен, но я утверждаю, что эти причины заставили меня вступить в ряды революционной партии…

Первоприс[утствующий]. Вы указываете совершенно ненужные нам подробности. Вы можете сказать это в двух словах.

Мышкин. Крестьяне увидели, что их наделили песком и болотами и какими-то разбросанными клочками земли, на которых невозможно вести хозяйство, хоть сколько-нибудь обеспечивающее крестьянскую семью, когда увидели, что это сделано с соизволения государственной власти, когда увидели, что нет той таинственной статьи закона, которую они предполагали как охраняющую народные интересы и которую, как думали, от них скрывали; когда увидели это, то убедились, что им нечего рассчитывать на государственную власть, что они могут рассчитывать только на самих себя. Рядом с этим крестьяне, сделавшись орудием экономического положения, поняли всю прелесть договора между голодным рабочим и сытым капиталистом; они поняли это еще более потому, что во всех столкновениях рабочих с капиталистами государственная власть становится на сторону капиталистов. Вследствие всего этого крестьяне не могли не относиться с полною ненавистью…