Яков Гордин - Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни Страница 12

Есть несколько версий этой истории. Мемуаристы датируют ее по-разному. Если принять версию такого точного мемуариста, как декабрист Розен, то дело было, скорее всего, в 1815 году и заключалось в следующем: на полковом учении великий князь Константин, разъярившись за какой-то промах на конногвардейского поручика Кошкуля, в недалеком будущем члена тайного общества, замахнулся на него палашом. Кошкуль парировал удар, выбил палаш из руки Константина со словами: «Охолонитесь, ваше высочество!». Константин ускакал… Через некоторое время он извинился и лично перед Кошкулем, и перед офицерами кирасирской бригады, в которую входили кавалергарды и конногвардейцы. При этом он, стараясь не выйти из образа солдата-рыцаря, полушутя «объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение». Лунин ответил: «От такой чести никто не может отказаться». Это была не просто эффектная фраза и не просто гвардейская бравада. Для человека дворянского авангарда возможность поединка с вышестоящим — тем более великим князем! — была и возможностью оппозиционного акта.

Великий князь Константин в Варшаве

Акварель. 1820-е гг.

Константин отшутился. Но острота ситуации усугублялась тем, что серьезное и положительное отношение цесаревича к поединкам было известно. Когда в семнадцатом году два полковника лейб-гвардии Волынского полка поссорились по служебному поводу и решили драться, а потом помирились, вняв уговорам своих товарищей, то Константин возмутился. Историк полка рассказывает: «Однако об этом узнаёт цесаревич и, пославши к обоим своего адъютанта, а с ним и пару своих пистолетов, приказывает передать им, что военная честь шуток не допускает, когда кто кого вызвал на поединок и вызов принят, то следует стреляться, а не мириться. Поэтому Ушаков и Ралль должны или стреляться, или выходить в отставку». (Тем самым Константин пошел против дуэльного кодекса, вполне допускавшего примирение.)

В результате полковник Ралль, любимый офицерами полка, был убит.

Император Александр прислал Константину гневный рескрипт.

Ушаков был наказан месяцем гауптвахты.

А за год до этого, вскоре после «воцарения» Константина в Варшаве, произошел инцидент, напоминающий лунинскую историю, но с трагическим колоритом, обусловленным национальным самосознанием действующих лиц. Этот инцидент столь значим во многих отношениях, что имеет смысл целиком привести рассказ о нем мемуариста фон Эрдберга:

«В половине марта, на параде, великий князь приказал двум офицерам 3-го полка взять оружие и встать в ряды. Офицеры исполнили это приказание без малейшего признака неудовольствия и промаршировали два раза вокруг Саксонской площади; вслед за тем великий князь приказал им отдать оружие и занять свои прежние места.

Тотчас после парада общество офицеров 3-го полка объявило, что они не могут служить с этими двумя офицерами, считая их разжалованными, так как подобного случая никогда еще не бывало в войске.

Приняв решение, офицеры ожидали, что генералы войдут об этом с представлением к великому князю, с тем, чтобы побудить его загладить свой необдуманный поступок. Но прождав напрасно подобного заявления, капитан Виличко (Wilizek), адъютант генерала Красинского, явился в совет, в котором заседали генералы, и стал упрекать их в том, что они думают лишь о своих собственных выгодах, отнюдь не заботясь об интересах своего отечества и своих подчиненных, что они держат себя против русских с таким же малодушием и покорностью, какую они выказали и в своих отношениях с французами, и что будучи лишь капитаном, он считает однако своим долгом действовать так, как подобало бы действовать генералам, если бы они были честными людьми.

Генерал Красинский, возмущенный этими неприличными выражениями, арестовал капитана Виличко, присудив его к домашнему аресту. Лишь только разнеслась об этом весть, как многие офицеры собрались к своему „защитнику“, как они называли Виличко, и тут они дали друг другу слово умереть за родину и за товарища, если с ними не переменят обращения.

В течение трех дней лишили себя жизни два брата Трембинские, Герман и Бржезинский. За ними последовал Виличко, написавший предварительно великому князю и генералу Красинскому. Я читал копии с обоих писем, но не могу вполне ручаться, что они были доставлены (kann aber nicht dafur burgen, das sie nicht waren), хотя последствия доказали все их значение.

Письмо, написанное к великому князю, было приблизительно следующего содержания: „Если бы я последовал первому внушению моего чувства, то я сошел бы в могилу не один. Но так как ни один поляк не запятнал еще себя преступлением против членов семейства своего монарха, то я оставил эту мысль, чтобы не сделать родину мою еще несчастнее. Я считаю долгом предупредить вас, чтобы вы не доводили моих соотечественников до отчаяния, которое легко может довести кого-либо из них до преступления, от коего я отказался по зрелом обсуждении. Всякий поляк дорожит честью более жизни и не переносит оскорбления ее. Несколько товарищей уже лишили себя жизни; я следую за ними и уверяю вас, что многие еще последуют моему примеру. Разрешите перевезти мое тело в именье генерала Красинского, который не откажет мне в месте для погребения“. Почти такого же содержания было и письмо к генералу Красинскому, лишь с некоторыми дополнениями, касающимися семейных обстоятельств. По приказанию генерала Красинского, тело капитана Виличко было набальзамировано и отвезено в его поместье. После него застрелились еще два офицера.

Эти самоубийства, следовавшие одно за другим, чрезвычайно встревожили великого князя. Он навел точные справки и тогда узнал, наконец, настоящую причину, которую он едва ли подозревал. Желая успокоить встревоженные умы, он поручил своему генерал-адъютанту, генералу Тулинскому, извиниться в присутствии всего полка в его опрометчивости перед теми двумя офицерами, которые должны были встать под ружье. Когда он спросил их, довольны ли они этим, то один из них, по фамилии Шуцкий (Szucki), отвечал, что это теперь дело общества офицеров, а не их. Тогда генерал обратился к обществу офицеров, которые, разумеется, были успокоены этим и единогласно согласились считать этот факт несовершившимся. Затем генерал Тулинский обратился снова к Шуцкому с вопросом, удовлетворен ли он теперь? „Нет! — отвечал тот, — Общество офицеров, разумеется, должно быть удовлетворено объяснением великого князя, так как он своим заявлением смывает оскорбление, нанесенное им офицерскому званию. Но для моей личной чести этого мало и я прошу для себя лично удовлетворения“. Взволнованный генерал вскричал: „Уж не хотите ли вы выйти на поединок с великим князем?“ — „Да, разумеется“, — отвечал Шуцкий. — „Вы арестованы, — сказал генерал, — господин адъютант, примите от него шпагу, он подвергается домашнему аресту“.

Великий князь Николай

Литография. 1820-е гг.

„Итак, и мой час настал и я последую за моими честными товарищами, но, к сожалению, умру неудовлетворенным“, — сказал Шуцкий. Когда он был уведен, офицеры обступили генерала Тулинского, говоря, что, по их мнению, генерал или не понял великого князя, или зашел слишком далеко в своем поручении, задав капитану Шуцкому такие вопросы, которые весьма естественно вызвали с его стороны подобные ответы.

Чтобы предотвратить самоубийство со стороны Шуцкого, к нему был приставлен офицер. В великий четверг (по старому стилю) офицер этот на минуту задремал. Шуцкий воспользовался этим и, сняв с себя галстух, повесился на нем. Шум, произведенный им, разбудил офицера, который позвал на помощь, освободил его от петли и, по приказанию полкового командира, препроводил его на гауптвахту.

Получив это известие, великий князь, в сопровождении генерала Куруты, поспешил на гауптвахту, приказал позвать всех офицеров 3-го полка и обратился к Шуцкому со следующими словами:

„Вы объявили, что желаете стреляться со мною; генерал Тулинский арестовал вас, исполнив тем самым мое поручение совершенно иначе, чем я того желал. Я явился сюда с тем, чтобы исполнить ваше желание; смотрите на меня не как на брата вашего монарха и генерала, а как на товарища, который очень сожалеет, что оскорбил такого хорошего офицера. Все мои дела приведены в порядок и генералу Куруте поручено на случай моей смерти распорядиться всем тем, что я желал бы еще устроить“.

Шуцкий, тронутый снисхождением великого князя, стал уверять его, что он теперь более нежели удовлетворен и что милость, оказанная ему великим князем, составляет для него полное удовлетворение. Но так как великий князь непременно хотел поединка, то против этого восстали, наконец, сам Шуцкий и все офицеры.

„Ну, если вы этим удовлетворены, то обнимите же меня, — сказал великий князь, — и докажите тем, что вы мне друг; только обнимимтесь по русскому обычаю, поцеловавшись в губы“. Что и было исполнено. „Но в доказательство того, что вы мой друг, вы должны не оставлять службы, чтобы я имел случай доказать вам мое расположение“.