Евгений Тарле - Сочинения. Том 1 Страница 12

Таким образом, в 1351 г. потребность дать исход своему благодарному чувству находилась в сердце короля Людовика в полной гармонии с желанием сообщить бандериальной системе устойчивость и твердость. В этих видах Людовик признал необходимым ввести налог в 1/9 часть со всех виноградных и некоторых полевых продуктов, которую крестьяне должны были выплачивать как дворянам-помещикам, так и духовным лицам, на землях которых они жили [27]. Sugenheim видит в этой мере желание оградить крестьянское население от беззаконных поборов землевладельцев установлением нормы — желание, оставшееся неисполненным и против воли короля ухудшившее положение крестьян. С таким мнением трудно согласиться; последний пункт этого закона, общее направление законодательной деятельности рейхстага и короля в 1351 г., кажется, довольно ясно показывает, что о крестьянском благе тут думалось меньше всего и что главной целью этого постановления (как и других, современных ему) было вознаградить служилое дворянское сословие за уже понесенные труды и расходы, побудить его к перенесению дальнейших материальных жертв, сопряженных с представлением значительных бандерий [28], и дать ему для этого достаточно средств. Эта мера страшно тяжело отозвалась на крестьянах и была одной из причин постоянного угнетения и закабаления их помещиками, так как хотя подобная подать практиковалась и раньше, но санкционирована не была, и преследовать за невзнос ее было труднее, нежели теперь, когда она получила силу государственного закона.

Мероприятием первостепенной важности было также ограничение права собственности дворянства над земельными угодьями; установлена была неотчуждаемость земли, и дворяне лишились возможности продавать свои имения даже для уплаты долгов. Этим подрывался в стране частный кредит, но зато обеспечивалась до некоторой степени в будущем возможность затевать и осуществлять военные предприятия, к которым король Людовик во всю свою жизнь чувствовал великую склонность. По просьбе членов рейхстага он отменил 4-й пункт Золотой буллы, который утверждал неограниченное право собственности над землями дворян-владельцев [29], и положительно запретил отчуждать имения [30]. В случае же, если дворянское семейство вымерло, имение его нераздельно поступало в собственность короны; этот последний пункт закона [31] был направлен к тому, чтобы улучшить состояние королевской казны, опустошенной веселыми и тароватыми предшественниками Людовика. Но два закона этого года положили самое прочное основание крепостному праву Венгрии, именно: введение патримониальной юстиции и запрещение крестьянам переходить с земли без разрешения помещика на другую землю.

Патримониальная юстиция [32], как и везде, отдавала крестьянское население в безотчетное распоряжение помещика; для всевозможных превышений власти и произвольного расширений компетенции был открыт широкий простор; многие помещики, в особенности облеченные званием Obergespan, в награду за свою службу получали нередко право творить суд по серьезным уголовным делам [33] в своих имениях; быстрому и решительному захвату и расширению судебных полномочий способствовало то, что на помещиков вообще привыкли смотреть как на Obergespan и переносить на них понятие о всех правах, которыми пользовались последние. Своего человека, старосты, деревня уже не имела; сношения с высшей властью, вскоре сделавшиеся, впрочем, почти ненужными, за сосредоточением всех дел крестьянского населения в руках помещика, — сношения эти могли происходить только через того же самого помещика.

Что же касается до запрещения свободного перехода, то этим отменялось старое постановление ракоцского рейхстага (1298 г.), гласившее, что крестьянин имеет полное и неограниченное право по усмотрению покидать землю помещиков. О важности такого запрещения распространяться незачем, достаточно припомнить, что оно есть главный признак, входящий в понятие о крепостном праве.

Правда, при Сигизмунде, в 1397 г., право свободного перехода возвращено крестьянству, но через 62 года снова взято назад (в 1459 г.). XV век как в первую, так и во вторую свою половину переполнен всяческими насилиями: поминутно встречаешься с вопиющими случаями произвольного удержания крестьян членами владельческого сословия. Obergespan постоянно и повсеместно держат руку всемогущего дворянства, что особенно рельефно сказывается в их поведении относительно руссин: насилия, чинимые над руссинским крестьянством, остаются совершенно безнаказанными, так что это слишком явное нарушение закона, по которому Obergespan’ы должны защищать руссин от всяких посягательств, вызывает эдикт 1471 г. (короля Матвея Корвина); в силу этого эдикта Obergespan’ам грозит отрешение от должности в случае бездействия власти.

Приводя закон 1471 г., Bidermann оттеняет то обстоятельство, что на крестьян уже смотрят решительно как на имущество помещика, что явствует из текста. Положены были также штрафы в 25 марок серебром за насильственное задержание крестьян, но, конечно, и это не помогло, уже прежде всего потому, что взыскания производить никто не отваживался: все суды были наполнены дворянами, все власти без исключения стояли на их стороне. Легальным образом добиться облегчения своей участи крестьяне не могли; они прибегали как к единственному и последнему средству — к страшному бунту, имевшему своим последствием, кроме бесчисленных казней, полное, решительное закрепощение венгерского крестьянства.

Это восстание (1514 г.) не было первым; глухое недовольство своим положением, раздражение за варварски строгое взыскание девятой части, за удержание крестьян по 5–6 дней на барщине, негодование против возмутительных проявлений произвола помещиков — эти причины не раз и до рокового 1514 г. приводили дело к вспышкам и вооруженным сопротивлениям.

Так, в 1437 г. [34] крестьяне восстали в Седмиградии и летом этого года подвергли дворянские имения опустошению. Никлас Чак, воевода седмиградский, призвав на помощь дворянству чеклеров и саксонцев, двинулся во главе соединенного войска против восставших; но людей, у которых все отнято, испугать трудно: произошла кровавая битва, крестьяне сражались с мужеством отчаяния, и исход битвы оказался нерешительным; прибегли к соглашению, по которому девятая часть должна была взиматься справедливо, по правильному расчету земли и имущества; крестьянин должен был отбывать барщину (robotten) лишь 3 раза в неделю, и закон 1298 г. должен был исполняться в точности, т. е. помещик ни под каким видом не должен препятствовать свободному переходу. Конечно, когда волнение утихло и опасность миновала, соглашение это потеряло всякую силу и значение, а право перехода, как уже было упомянуто, вскоре (1459 г.) было уничтожено. Вообще в это время полного падения королевского авторитета и бессилия городов мы вправе признать в Венгрии одну лишь реальную власть, именно власть поместного сословия, для которого все органы государства служат угодливыми и беспрекословными орудиями. Нет того нравственного или материального насилия, на которое не отважился бы помещик, и нет той обиды, которой крестьянин не должен был бы опасаться со стороны господина. Не следует забывать, что в XV столетии весьма популярным и любимым занятием дворян был разбой [35] в точном смысле слова; можно себе представить, как мало различали крестьянскую собственность от своей люди, грабившие на больших дорогах проезжих и знавшие, что то же самое они могут делать с собственными крестьянами совсем уже без риска. Неоднократно подтверждаемое и отменяемое право перехода на другие земли было фактически совершенно утрачено благодаря главным образом патримониальному судопроизводству [36], которое делало в спорных случаях помещиков судьями в собственном деле, в редких случаях жалоб крестьяне получали формальное приказание повиноваться воле господина, да и самые-то жалобы стали делом далеко не безопасным.

Неудивительно, что на такой почве могло подготовиться страшное восстание, превзошедшее своими размерами все частичные вспышки XV столетия. То была так называемая война куруцов (Kuruzenkrieg), разразившаяся в 1514 г. Помещичье землевладение, эта почти исключительно тогда господствовавшая форма капитала, по выражению Лоренца Штейна [37], подверглась сильному нападению, но дворяне вышли из столкновения победителями и восставшие жестоко поплатились за неудачную попытку избавиться от своего невыносимого положения.

Благоприятные внешние обстоятельства, всегда необходимые (помимо, конечно, глубоко лежащих внутренних причин) для интенсивности массовых движений, представились в 1514 г, В этом году неудачно баллотировался на папский престол кардинал венгерец Томас Бакач (Thomas Bacacz). В вознаграждение за понесенную неудачу его назначили папским легатом для всех христианских стран восточной и северной Европы. Еще будучи в Риме, он получил из Венгрии известие, что султан Селим начал снова опустошительные набеги, временно было прекратившиеся. Тогда Бакач испросил у папы разрешение проповедовать крестовый поход против турок в тех краях, на которые простирались его легатские полномочия. Папа согласился, и Бакач вернулся в Венгрию уже с буллой о крестовом походе. Пока все это происходило в Риме, с султаном было заключено трехлетнее перемирие. Король Владислав очутился в очень затруднительном положении: не хотелось нарушать только что заключенное перемирие с таким противником, как султан; с другой стороны, являлся вопрос, что делать с кардиналом, который горячо настаивает на необходимости начать крестовый поход и для пропаганды употребляет все свое огромное влияние в стране? Король собрал государственный совет, где большинство дворянства сразу подало голос за предложение Бакача; лишь очень ограниченное меньшинство поняло, какую тучу собирают их товарищи на свою голову. Предводитель этого меньшинства Стефан Телегди (Stephan Telegdy) произнес речь, которая, но счастью, сохранилась и имеет большую важность по отношению к интересующему нас вопросу как свидетельство современника. Она приведена у Фесслера, и некоторые части ее я позволю себе напомнить [38]. «Из кого будет состоять крестное ополчение? — между прочим сказал Телегди, — из бездомных бродяг, преступников, кормящихся преступлениями и бесчинствами… Не хочу я также отрицать, что крестьяне и сельские люди (Bauernvolk und Landleute) соберутся в огромном количестве под знамена креста, но, конечно, лишь те из них, кто хочет уклониться от работы, избежать наказания или же отомстить господам за их жестокое обращение. А что, если затем дворяне вследствие уклонения крестьян от должных трудов, вследствие оставления полевых работ станут жаловаться, тяготиться уменьшением или даже исчезновением доходности своих земельных поместий, потребуют назад своих ушедших людей? Что, если помещики, чтобы уже не умолчать ни об одной мере, на которую способна их корысть и жестокость, что если помещики ввергнут в узы и оковы оставшихся дома жен, детей и родственников ушедших? Если заставят их изнывать в тюрьме? Кто будет так наивен, чтобы ручаться, что при подобных обстоятельствах крестьяне позволят себя укротить, что возбужденные и вооруженные толпы не бросятся на дворян с целью спасти своих близких? Меч, наточенный против неверных, обратится на венгров, их жен, детей и оросится благородной кровью, от чего да сохранит их господь». Эта выдержка дает нам несколько любопытных указаний на тогдашние обстоятельства. Во-первых, ясно, что сельское хозяйство в помещичьих имениях держалось исключительно крестьянскими принудительными работами, без которых помещикам грозило, по словам Телегди, «уменьшение или даже исчезновение доходности земли». Во-вторых, с культурно-бытовой точки зрения интересно, что помещики еще до 1514 г., с которого обыкновенно считают начало самого мрачного периода истории венгерских крестьян, практиковали в случае надобности такие меры, как сажание подданных в оковы и тюрьмы (притом без различия пола и возраста). В-третьих, многозначительно то обстоятельство, что среди самого дворянского сословия раздавались предостерегающие голоса, шла речь об опасности вооружать для похода крестьян. Такие восстания, как бунт 1514 г., подготовляются не конспиративно; недовольство, подавленная злоба носятся в воздухе, становятся ощутительными для многих. Но для того, чтобы так ясно и верно предсказать событие, нужно, чтобы взрыв казался совершенно необходимым для всех хоть немного проницательных людей, чтобы брожение в низшем слое стало заметно для членов других сословий. О нем, этом брожении, и его возможных результатах стали задумываться задолго до восстания, и этим только можно объяснить, что Телегди говорил о нем как о событии завтрашнего дня, решался даже предсказывать второстепенные подробности (например, в том месте речи [39], где он говорит о соединении восставших с польской и чешской чернью — Volkshaufen aus Polen und Böhmen).