Владислав Петров - Всякий, даровитый или бездарный, должен учиться… Как воспитывали детей в Древней Греци Страница 12

Понятно, что медицинскими средствами определять пол до родов граждане полисов не умели — до ультразвукового исследования древнегреческая наука при всех ее достижениях еще не додумалась, но зато к услугам греков существовали целые армии предсказателей и гадателей, к которым они обращались по самым разным поводам, ну а тут-то уж, перефразируя известную поговорку, сам Зевс велел…

Предсказателей было великое множество — на любой вкус и достаток. Главными же считались несколько оракулов, а самым знаменитым, пожалуй, был оракул Аполлона в Дельфах, где, между прочим, в качестве прорицательницы выступала женщина — пифия, которая пророчествовала, сидя на треножнике над расселиной, откуда подымались, опьяняющие испарения. Все остальные греческие оракулы были мужчинами. Кстати, оракулом у древних греков назывались прорицание, место, где его можно получить, и сам жрец, через которого божество излагало свои соображения.

У древнего грека не было сомнений н тот счет, что устами жреца вещает высшее существо. Таким образом, оракул служил окошком в сферы, в которые простому смертному, если он, конечно, не мифологический персонаж, нельзя было попасть ни при каких условиях, но вот заглянуть туда с помощью жреца — полномочного представителя божества в бренном мире людей — было очень даже можно. И греки, разумеется, пользовались такой возможностью. При этом совсем не обязательно было ехать в Дельфы или в Додону, где находился древнейший, по свидетельству Геродота, оракул. Достаточно было обратиться к жрецу ближайшего храма (что приветствовалось) или к самодеятельному гадателю (что не приветствовалось), и он посредством ауспиции (гадание по полету птиц), ониромантии (толкование снов), гаруспиции (гадание по внутренностям животных), некромантии (вызывание духов) и т.д. — существовали десятки способов — давал прогноз на будущее.

Сразу возникает вопрос: какие прогнозы считались благоприятными и, следовательно, что надеялся услышать от прорицателя греческий гражданин, чья жена находилась на сносях? Ответ однозначен: он хотел, чтобы тот предрек появление на свет мальчика. Более того, обращаясь к оракулу и принося жертву (чем богаче человек, тем больше дань богам), люди рассчитывали порой не столько получить необходимую информацию, но и, коль скоро жертва должна была умилостивить богов, изменить уже запущенный сценарий. И некоторым, как гласила молва, это удавалось.

Столь явное предпочтение, оказываемое мальчикам, не означало, что все греки придерживались мнения, что чем больше сыновей — тем лучше. Последнее было характерно только для Спарты, неизменно озабоченной приростом числа воинов, а в других полисах — для людей богатых, способных обеспечить безбедную жизнь каждому новому члену семьи.

Нормальным считалось, если в семье растут двое сыновей. Второй сын служил страховкой на случай смерти первого — детская смертность в античном мире была, по нашим представлениям, очень велика, и греки воспринимали смерть своих отпрысков с фатализмом. Если же до взрослого состояния, то есть до получения гражданских и имущественных прав, доживали оба сына, то на отца падала обязанность обеспечить обоих таким образом, чтобы они могли начать самостоятельную жизнь.

Наличие в семье четырех-пяти взрослых сыновей, бывало, приводило к ее разорению, ибо приходилось дробить земельные наделы и все хозяйство на микроскопические части, каждая из которых не всегда могла прокормить новую семью. Так что соображение Аристотеля о том, что деторождение следует привести в соответствие с имеющейся собственностью, не было следствием отвлеченных рассуждений философа, а имело прямой практический смысл.

Человек родился!

В ожидании появления младенца будущим матерям предписывалось всячески блюсти плод. Еще раз предоставим слово Платону: «…Беременная женщина должна гулять; младенца надо лепить, словно он сделан из воска… Все беременные женщины также должны во время беременности особенно заботиться о том, чтобы не испытывать многочисленных неистовых наслаждений, а равно и страданий; желательно, чтобы этот промежуток времени они прожили в радостном, безмятежном и кротком настроении»{39}.

Родовспоможением в греческом пантеоне ведала богиня Илифия (Эйлития), причем занималась этим еще с микенских времен (иногда, правда, ее обязанности брала на себя Артемида). Культ Илифии довольно старый — на Крите святилище, посвященное ей («пещера богини Илифии»), имелось еще в середине второго тысячелетия до н.э. Там же найдена табличка, написанная «линейным письмом В», которое, как мы помним, удалось расшифровать, — надпись сообщает о «кувшине меда для Илифии», то есть о жертвоприношении богине деторождения. Подношение было нелишним, поскольку богиня, которая представлялась греками молодой женщиной с обнаженными руками и закутанной в плащ головой, обладала довольно капризным характером: она могла помочь, а могла и, наоборот, если ей что-то не понравится, помешать и наслать муки — ей достаточно было сжать бедра и кулаки, и это незамедлительно сказывалось на роженице.

Обыкновенно Илифия держала факел, что символизировало начало жизни младенца, но, честно говоря, многие едва успевали увидеть свет этого факела, как отправлялись обратно в небытие. Очень часто роды заканчивались гибелью ребенка, а иногда смерть уносила и мать. Наземные представительницы Илифии — опытные в делах родовспоможения женщины — мало чем могли помочь, если не помогала сама природа, то есть, простите, Илифия, «помощная мукам родящих» (Гомер). Да и если сами роды прошли удачно, это еще было полдела — в первые дни жизни новорожденного подстерегало множество опасностей, и далеко не все из них были объективного свойства.

Начнем с самого очевидного: ребенок явился на свет из чрева матери и древнегреческая повивальная бабка, а то и просто рабыня, присутствующая при родах, или даже сама роженица (случалось, рожали и в одиночку, полагаясь только на Илифию) увидели, что младенец — девочка. Об этом доносили отцу, и тут уж ему приходилось принимать решение, как поступить, — и, увы, нередко это решение выносилось не в пользу только рожденного беспомощного существа.

Внимательное рассмотрение фактов показывает, что далеко не все было так гуманно и благостно в античном мире, как может показаться, если изучать его по книжкам, которые многие из нас читали в детстве. Устроен он был весьма рационально, и эта рациональность порождала вполне оправданную, с точки зрения древних греков, жестокость, которую, впрочем, они сами жестокостью не считали. Если небогатая семья не нуждалась в девочке (а греки полагали, что одной дочери в хозяйстве достаточно), отец, не испытывая душевных мук, мог распорядиться о том, чтобы ребенка отнесли куда подальше — например, «на вершину горы» или в иное уединенное место. В случаях же, когда новорожденной хотели дать шанс на выживание, ее клали прямо на улице, где бедняжку, при желании, мог поднять и забрать каждый случайный прохожий. «Если счастливо родишь и это будет мальчик — оставь его в живых, а если девочка — брось ее», — пишет жене муж, уехавший надолго по делам, и попутно беспокоится, как там живет-поживает их сын-первенец.

Поэт Посидипп (310–240 до н.э.), обыкновенно прославлявший выпивку и любовные утехи и, в общем-то, не склонный к морализаторству, пишет о происходящем в Афинах, что мальчиков оставляют в семье в любом случае, даже если речь идет о бедняках, а вот от девочек отрекаются и богачи. Хотя насчет мальчиков Посидипп несколько погорячился: от младенца отказывались, если он, независимо от пола, рождался калекой или если глава семьи, будь даже у крохи трижды «правильный» мужской пол, по какой-то причине отказывался признавать его своим — иногда просто не желая, чтобы в семье появился лишний рот. Случалось, не везло одному из близнецов, а то и обоим — новорожденные близнецы в первое время всегда несколько слабее и весят меньше других детей, и это снижало их шансы на сохранение жизни. Часто отказывались от незаконнорожденного, а таковым в Афинах, в отличие от Спарты, считался любой ребенок, один из родителей которого не имел гражданских прав.

Религиозная и семейно-бытовая мораль подобные действия никак не осуждала. И ребенка, обмытого в воде с добавкой оливкового масла (в Спарте новорожденных обмывали вином, почему — станет понятно чуть позже), выбрасывали, как ненужную вещь. Происходило это, между прочим, по всей Элладе, а том числе и в Афинах, уже ставших средоточием греческого искусства, где сочиняли свои произведения Эсхил, Софокл, Еврипид и Аристофан, создавали образцы классической скульптуры Фидий и Поликтет, развивались музыка и архитектура, созревали великие философские идеи!

Судьба подкидышей, которым удавалось выжить, складывалась по-разному. На острове Лесбос, к примеру, найденный ребенок считался свободнорожденным. В других полисах идеальным был вариант, если подкидыш попадал в бездетную семью, усыновлялся и получал все права состояния, словно был родным ребенком. Но так везло немногим. Дети, от которых отказались родители, вырастая, составляли значительную часть контингента публичных домов и уличной проституции. Еще чаще брошенного младенца в будущем ждала рабская доля со всеми вытекающими отсюда последствиями, и с позиций общественной морали это не выглядело предосудительным.