Ярослав Шимов - Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада Страница 12

Чтобы понять, насколько нелегко ей пришлось сразу после смерти мужа, вернемся в хмурую осень 1226 года, когда трон Франции занял король-мальчик. Известно, что 3 ноября умирающий Людовик VIII в присутствии ведущих баронов и прелатов, находившихся при его войске, велел им принести клятву верности его сыну и как можно скорее провести коронацию нового государя. Судя по всему, конкретного распоряжения относительно регентства при малолетнем короле его отец не отдал, тем более что и достаточной правовой базы для такого института во Французском королевстве в тот момент не существовало. Жак Ле Гофф в своей биографии Людовика Святого на основании анализа сохранившихся документов 1226–1227 годов утверждает, что группа вельмож и церковных иерархов в первые месяцы после смерти Людовика VIII сделала ставку па вдовствующую королеву. Эти люди рассчитывали сделать Бланку своей марионеткой и править, прикрываясь именами юного короля и его матери. Однако королева в этом отношении не оправдала надежд: «Она полностью посвятила себя защите интересов… короля-отрока и вместе с тем делу сохранения и упрочения французской монархии. Она взяла в свои руки бразды правления, которые “правительственная команда*' вверила ей па время несовершеннолетия Людовика, и уже не выпускала их»{54}.

При этом правительнице пришлось столкнуться с сопротивлением многих влиятельных особ. Еще летом 1226 года, когда Людовик VIII осаждал Авиньон на юге Франции, несколько могущественных вассалов, прежде всего Тибо (Теобальд) IV, граф Шампанский, Пьер Моклерк, граф Бретонский, и Гуго де Лузиньян, граф де ла Марш, устроили демонстративную выходку, уведя свои отряды от осажденного города. Они сделали это ровно через 40 дней после прибытия — таков был минимальный срок, на который вассал короля должен был предоставлять своих людей в распоряжение сюзерена в случае войны. Обычно, однако, если кампания затягивалась, продлевался и срок службы, поэтому шаг трех графов и примкнувших к ним вельмож был откровенным демаршем против короля. Разбираться с непокорными баронами пришлось не скоропостижно скончавшемуся Людовику Льву, а его вдове.

Прежде всего Бланке удалось обезвредить Филиппа Строптивого (Philippe Hurepel)[37] — дядю юного короля, чьему честолюбию, судя по всему, вредил недостаток упорства. Филиппа задобрили: он получил несколько крупных замков, в его пользу корона также разрешила ряд имущественных конфликтов, касавшихся пяти графств, которые уже находились во владении Филиппа. В 1234 году этот королевский родственник умер от последствий ранения, полученного на рыцарском турнире. Тем самым судьба избавила юного Людовика от потенциальной угрозы с его стороны.

Другой угрозой был Тибо Шампанский, один из самых могущественных сеньоров королевства — не только по размерам владений в центральной Франции, сжимавших в тиски королевский домен, но и по способностям и силе характера. Ходили темные слухи о том, что граф справил Людовика VIII — якобы из-за уже тогда вспыхнувшей в нем страсти к королеве Бланке. (Как пишет Матвей Парижский: «Была пущена молва, что граф I ибо отравил короля ядом, потому что решил преступным путем овладеть королевой, к которой питал самые нежные чувства»{55}.) Тибо был не только вельможей и политиком, но и, как полагали многие современники, образцом рыцаря, а также талантливым поэтом, сочинявшим песни и куртуазную любовную лирику[38]. Бланка Кастильская, видимо, затронула романтическую сторону его натуры — не без ущерба для собственной репутации; молва некоторое время обвиняла королеву в любовной связи с графом Шампанским. Как бы то ни было, к 1229 году Тибо перешел на сторону юного короля и его матери и, несмотря на некоторые колебания, и дальнейшем сохранял им верность. И здесь обстоятельства благоприятствовали Капетингам: плести новые интриги Тибо мешали не только чувства к Бланке, каковы бы они ни были, но и актуальные политические проблемы. Ведь граф вступил в спор с родственницей о наследстве в Шампани, что отняло у него много сил и средств. Ну а потом на Тибо навалились дела далекого королевства Наварра, чья корона перешла к нему в 1234 году после смерти его дяди по матери, короля Санчо VII.

Королеве-регентше удалось справиться и с третьим серьезным заговорщиком — Пьером Моклерком, графом Бретонским, который много лет играл на противоречиях между Капетингами и Плантагенетами, склоняясь то на одну, то на другую сторону. В ходе нескольких кампаний Моклерк был хоть и не разбит, но сильно потеснен и принужден заключить мир с Людовиком IX (1231).

В этой войне большую помощь короне оказал Тибо Шампанский, и позднее король воздал ему должное, отправив, в свою очередь, собственное войско на помощь Тибо, против которого выступила целая коалиция баронов. Только к концу 1242 года Людовик IX и Бланка Кастильская могли вздохнуть спокойно: они справились с большинством угроз со стороны собственных вассалов. Очевидно, благоприятную роль здесь сыграли не только политические способности регентши, но и наследие Филиппа Августа: королевский домен, значительно расширенный и укрепленный дедом, дал внуку достаточно сил и средств для противостояния непокорным. Другими факторами можно считать отсутствие единства в рядах мятежников и нерешительность английского короля Генриха III, который не сумел воспользоваться смутой во Франции для того, чтобы восстановить позиции Плантагенетов на континенте. Генрих поддержал последний крупный мятеж, поднятый против Людовика графом Гуго де ла Маршем, который приходился английскому королю отчимом[39], но действовал крайне неудачно. В битве при Сенте 23 июня 1242 года мятежники и их английские союзники были разбиты, Генрих Английский бежал, а Гуго де ла Марш был вынужден прилюдно каяться перед Людовиком IX. (Семь лет спустя этот ненадежный вассал погиб в Египте во время организованного Людовиком крестового похода — см. главу II.) К тому времени королю Франции было уже 28 лет. Хотя официально — а во многом и де-факто — Людовик правил самостоятельно, политическое влияние его матери еще долго оставалось сильным. Оно «длилось вплоть до ее смерти в 1252 году, хоть и несколько ослабло после 1244-го, когда королем всецело овладела идея крестового похода»{56}. Но влияние этой властной женщины, конечно, не ограничивалось политическими вопросами. Жан де Жуанвиль, сенешаль Шампани и друг Людовика Святого, оставивший во многих отношениях уникальное жизнеописание короля, воздает в нем должное его матери: «Что до его души, то Господь охранял ее с помощью добрых наставлений его матери, которая учила его верить и любить Бога и окружила его разными набожными людьми. <…> Он вспоминал, как однажды его мать дала ему понять, что предпочла бы, чтобы он лучше умер, нежели совершил смертный грех»{57}.[40] Не мог не почувствовать влияния Бланки Кастильской и младший из принцев, Карл, выраставший при дворе Людовика IX в первые неспокойные годы его правления. В конце жизни, отвечая на вопросы церковной комиссии, собиравшей материалы для канонизации его брата, сам Карл говорил о выдающейся роли, которую сыграла королева и жизни всех своих детей.

С братьями

Пожалуй, мало в чем разница между современным мышлением и образом жизни и тем, как жили и воспринимали мир люди Средневековья, столь велика, как в отношении к Богу и к детям. Что касается первого, то ни понять те времена, ни просто рассуждать о них невозможно, если не принимать во внимание теснейшую связь между земным и небесным, которую средневековый человек ощущал постоянно. Он был неспособен «отделить дела земные от их сверхъестественного контекста. Людям, которые видели в таких природных явлениях, как бури, голод или затмения небесных светил, непосредственное воплощение божественной воли, попытка подобного разделения показалась бы совершенно нереалистичной. Религиозная вера задавала их отношение ко всему социальному бытию, она определяла структуру каждого института»{58}. Клятвы и присяги приносились на Евангелии, войны велись именем Бога, да и само положение человека в иерархической системе тогдашнего общества воспринималось как данное свыше: в соответствии с великолепным и непостижимым замыслом Провидения каждому отведена своя функция в «Божьей храмине» мироздания.

При этом неисповедимость путей Господних подтверждалась на каждом шагу. Ведь тогдашний мир был лишен и сотой доли тех страховочных механизмов, которыми человечество обзавелось позднее, — развитой медицины, продляющей дни человека, разного рода технических новшеств, делающих его существование более удобным и уютным, и т.п. Средневековая жизнь протекала лицом к лицу с Богом, природой и смертью, которая отнюдь не вытеснялась на окраину индивидуального и общественного сознания, как сегодня. Смерть постоянно сопровождала человека, для которого любой пустяк, вроде обычной простуды или царапины, не говоря уже о родах или инфекционных болезнях, мог стать роковым. Из-за крайне примитивных представлений о гигиене уровень детской смертности был чрезвычайно высок как в крестьянских хижинах, так и в королевских дворцах. Из 13 детей Людовика VIII и Бланки Кастильской четверо умерли во младенчестве, двое — в детском и еще двое — в подростковом возрасте; взрослыми стали лишь пятеро.