Владимир Понизовский - Заговор генералов Страница 12

Наденька сочувствовала Константину. Казак злился, грубо обрывал его излияния:

- Ты, едрена фома, покормишь вшей - узнаешь тогда, какая она, "ревностно-усердная".

Прапорщик не сдавался:

- "В монаршьем внимании к отлично-усердной службе вашей и ревностному участию в занятиях Государственного совета и Государственной думы, а также в воздаяние полезных трудов ваших повелеваем вам возложить на себя и носить по установлению... Пребываем императорскою милостию нашею к вам неизменно благосклонны..." - он вздохнул. - Родзянке - орден Белого Орла. Вот это да!..

- Какому еще Родзянке? - в голосе Шалого послышалась угроза. - Борову в манишке? Да я б ему не орден, а нагайкой по жирной заднице наградил!

- Как можно! О председателе Думы!

- Председатель! Ёшь-мышь!.. У меня свояк в военно-промышленном комитете, он все знает. Этот хряк на своих заводах за каждое ружейное ложе получает с казны надбавку по целковому. Посчитай-ка, сколько рубликов набежит, если ружья на все войско? Мильены! Мы по болотам и снегам: "Марш-марш, шашки к бою!" - а он по рублику на ложе, по гривеннику на патрон, а уж пушки - те наверняка обходятся казне, как если б они из литого золота... Правду я говорю, артиллерия?

- Не покупал, - отозвался Путко. - Знаю только, что не хватает отечественных. Англичане и французы присылают. Дерьмо.

- Вот-вот! А нам винтовки выдали японские. Как до дела дошло, оказалось: наши патроны не подходят, а ихних нет.

- Да что там, - втянулся Антон в извечный разговор фронтовиков, ветоши, керосина, пушечного сала - и того не хватает.

Но есаул неожиданно возразил:

- Хрен с ними, на нет русскому человеку обижаться пе след, на Руси всегда так было. Главная наша беда - измена. Шпионов напустили - как клопов. Коли сам военный министр с германцами через свою жену стакнулся красива, говорят, стерва!.. Куда ни плюнь, в немчуру попадешь: "штофы", "дорфы", "морфы". Моя б воля: когда началась война, в первый же день всех с немецкими и прочими нерусскими фамилиями перевешал бы на фонарях, а потом бы уже трубил поход. Но первым повесил бы этого сукина сына Гришку Распутина.

Он заскрипел на пружинах, приподнимаясь, сделал какое-то резкое движение, от которого просвистело в воздухе:

- Тянет!.. - Сел на койке. - Лучше не бередить душу. С шашкой бы в лаву - и кочан в кусты, мать их!..

Катя охпул:

- Тимофей Терентьич, зачем так-то при Надежде Сергеевне?..

После врачебного обхода распорядок их дня нарушился. Сестш милосердия Елизавета Андреевна провозгласила:

- Сюрприз вам, Костырев-Карачинскип, родители приехали!

- Мама? И отец?

По восклицанию прапорщика Путко не мог понять, доволен он или обескуражен. Видимо, в душе молодого офицера боролись чувства противоречивые. Только проводили с торжествами на фронт, а он уже в лазарете. Не в таком обличье хотел бравый отпрыск предстать пред родительскими очами.

Палату заполнили чмоканья, воркующий, радостный, сквозь слезы голос женщины и покашливание мужчины.

- Ну что вы, маменька, что вы! - деланным басом смущенно останавливал юноша. Антон представил, как мать набросилась с поцелуями на свое чадо, а он по-мужски сторонился ее объятий.

- Мои сотоварищи, - веско представил по званиям и именам-отчествам и фамилиям Константин и добавил: - Оба тяжело ранены на фронте.

Женщина сочувственно заохала. Судя по голосу, совсем еще молода. Добрая, наверное, располневшая на московских расстегаях и кулебяках. Небось глядит не наглядится на сынуленьку. А отец молчалив. Должно быть, сухарь в вицмундире, застегнутом на все пуговицы.

Заскрипели крышки плетеных корзинок, зашуршал пергамент, по комнате разлился аромат домашних яств.

- Вы, воины дорогие, не побрезгуйте нашими гостинцами, откушайте! Тут и курочка, и гусятинка, пироги, варенье, грибочки, икорочка... Кушайте на здоровье, поправляйтесь!

- Возьмите, Тимофей Терентьич, - сказал -прапорщик. - Мама, передайте Антону Владимировичу.

- Гм, гм, - произнес отец.

- Больно тебе, Котенька? Очень болит?

- Скоро уже выпишут, - с полным ртом ответил он. - Шрам на бедре, конечно, останется, да ведь как солдату без шрамов?

- Ты когда написал, мы все читали-перечитывали, сколько слез пролили... Да ты живыми словами расскажи, родненький!

- Что рассказывать? - смутился он. - Забылось уже. Как описывал, так и было.

- Ох, господи! Как, поди, жутко в рукопашной-то, бедненький мой! причитала мать. - Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми двумя ты одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то как за тебя, о господи!

Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.

- А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?

- Когда ранило меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись рядом санитара, изошел бы. Бинта потратили ужасно много. Положили на носилки - ив полевой лазарет. - Тут уж он живописал подробно и соответственно действительному.

- Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?

- Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.

В палату забежала Надя.

- Познакомьтесь. Это наша... - он запнулся, не зная, как назвать, наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!

- Здрасте! - проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.

- Проста, - сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.

- Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и пре-заботливая!

- Простолюдинка. Совсем не нашего круга, Константин, - строго повторила она. - А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.

- Гм, гм, - поддакнул отец.

- И нам пиши почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда, вместо санатории домой приезжай. Мы не можем гостить в столице: у отца служба, его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый день и Вареньке напишешь!..

Когда они удалились, Катя вздохнул - то ли с грустью, то ли с облегчением.

- Вы младший из братьев-сестер? - спросил Антон.

- Единственный. Отец поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то дочку. Не получилось.

Есаул хохотнул:

- Батя, видать, из судейских?

- По почтово-телеграфному ведомству. Чиновник восьмого класса. В наступающем году за выслугу святого "Станислава" будет удостоен, уже представлен.

Антон почувствовал раздражение.

- Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?

- С серебряной, - повинился Константин. - По древнегреческому срезался. Поначалу хотел в университет, на юридический, но перерешил и из класса первым записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском поле, знаете?

Путко знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с трагическим событием в день коронования Николая II.

- По первому разряду окончил, - не удержался, похвастался прапор. Ускоренный выпуск.

Под вечер Наденька прибежала в палату:

- Новости, миленькие мои! Новости-то какие! Из города девчата пришли на ночную смену, такое сказывают - с ума сойти!

- Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?

- Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..

2

Откуда выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было невозможно. Но уже через час барышни на телефонных станциях едва успевали включать вилки соединений, и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало: "Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?.."

Молва в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру подобно снежному кому, подминая под себя[ другие новости, даже вести с театра войны, и без-разборно впитывая все подряд: возможное и вероятное, невозможное и фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.

С чего началось? С того, что на Гороховую позвонила из Царского Села фрейлина императрицы Анна Вырубова, чтобы попросить Друга приехать во дворец, и услышала, что Григория Ефимовича нет дома и не было всю ночь. Ничего удивительного. Но охрана не ведала, когда и куда он отбыл. А тут невнятные слухи о каком-то заговоре, о котором говорил накануне министр внутренних дел Протопопов. В предчувствии ужасного Александру Федоровну охватил мистический страх. "Найти! Разыскать!.."

Столичная полиция, жандармское управление, охранное отделение, служба дворцовой агентуры - все были подняты на ноги и брошены на поиски. Банальная в своей простоте поговорка: "Шила в мешке не утаишь" - и на сей раз подтвердила народную мудрость. Крупинка по крупинке начало собираться: ночью во дворе особняка князя Юсупова на Мойке слышали выстрелы; страдающий бессонницей бывший актер - нахлебпик убежища императорского театрального общества у Петровского моста - видел на рассвете, как подъехал большой черный автомобиль и люди в черном вытащили из него нечто черное и сбросили с моста в прорубь. Свидетельству престарелого артиста поначалу не придали значения - ни городовой, чей пост был тут же у моста, ни сторожа и дворники пивного склада "Бавария", находящегося по соседству, ничего подобного не подтвердили. Но на свежем снегу в этом месте действительно были обнаружены четкие отпечатки автомобильных шин, к парапету вели глубоко вдавленные следы и цепочка кровавых пятеп; на перилах снег был совершенно сметен, и темное пятно проступало на бревенчатом подпоре моста. Осмотрели. Да, пятно крови. И на реке, у края проруби, что-то темнело. Спустились на лед. Оказалось - коричневый фетровый бот.