Николай Богомолов - Вокруг «Серебряного века» Страница 128

1. Хармс, Кузмин, Клюев

О том, что Хармс, Введенский и Вагинов были постоянными гостями М. Кузмина, а также о влиянии некоторых его текстов двадцатых годов на поэтику обэриутов уже писалось[966], однако писалось преимущественно «со стороны Кузмина». Публикация записных книжек дает возможность взглянуть на отношения писателей с другой стороны.

Всего мы находим не так много упоминаний, но каждое из них заслуживает внимания. Выписываем, пользуясь алфавитным указателем: в записной книжке 1926 года встречаем адрес Кузмина (1, 70), 17 ноября этого же года — запись о визите к нему. В обширной книжке конца 1926 — начала 1927 года читаем: «Странно, что со мной делается. По мойму Кузмин и Юркун ничего не понимают. Их похвала Введенс.» (1, 129). В той же книжке переписаны два стихотворения, при жизни Кузмина не печатавшиеся (1, 159), с некоторыми разночтениями. В начале августа 1927 года Хармс слушает чтение цикла «Форель разбивает лед» и кратко конспектирует свои впечатления, по большей части сугубо положительные (1, 179–180)[967]. В записной книжке 1929-го и января 1930 года появляется характерная запись: «Коля, мне роман не очень нравится. Что-то от Кузмина и Ко» (1, 346).

Прибавим еще записи, так или иначе связанные с Ю. И. Юркуном, постоянным спутником Кузмина. Вероятно, следует согласиться с В. Н. Сажиным, когда он считает довольно длинную запись, начинающуюся словами: «Ю. И. Ю. От этой вещи клопами пахнет» (1, 72–73), фиксацией впечатлений от знаменитого пропавшего романа Юркуна «Туманный город», который он часто читал знакомым. Наоборот, впечатления Юркуна от чтения Введенского записаны в марте 1927 года (1, 141). Наконец, вблизи от этой записи зафиксированы некоторые фразы из коллекции, которую Юркун собирал (1, 143).

Даже по этим записям пунктирная канва взаимоотношений вырисовывается: взаимный интерес, потом обида на то, что Кузмину и Юркуну больше нравятся произведения Введенского, при общем одобрительном отношении к творчеству как того, так и другого, а уже к началу 1930-х годов — разочарование. Однако в эту канву следует добавить и еще одну запись, не расшифрованную комментатором. Она зачеркнута, но тем не менее вполне поддается истолкованию.

       Переселенцы.

Увеселение на мостуДождливою овцой княжначем Петрушка не (1 нрзб.)Бенуа уехал жальголопузая Элладаи другой нам и не надо_______________три Марии_______________Что отвалил камень гроба(3 нрзб.)_______________Деревня.Объявится Иван Третий. Велят двуперсьем креститьсягодовалым детям.Ку ку курицавидно у матери груди.Ковши на серебреном блюде.Ты росея росея тёща.

«Переселенцы» — название стихотворения Кузмина, написанного в апреле 1926 года, а «Три Марии» — майское стихотворение, известное нам лишь по черновому автографу без окончания. Поскольку оно опубликовано в довольно редком издании и не очень качественно, приведем тот текст, который нам известен:

                     ТРИ МАРИИ

Что ищете живого с мертвыми, три Марии?Что медлите сердцами черствыми, три Марии?Стояли плача у подножия три Марии,Омыли миром тело Божие три Марии.[В провинции декурион виднее,]Чем в Риме — там ведь ими пруд пруди.Для матушки и для друзей красавец,И двадцать лет, и рус, и сероглаз,А пользы что? проклятая дыра! —[Не разберешь: плуты иль колдуны.]Стой, как дурак, у мертвеца на страже,Жидочков да бабенок отгоняй.Зевота что-то нынче одолела.Вина. А Лидия, наверно, уж невеста…Смешной зверек… Эй, слушай, час шестой…

Звезда падет, звезда взойдет,Пойми, пойми, пойми.И свет, и гром, и лед идет,Пойми, пойми, пойми!

Кто отвалит камень гроба:Ваши руки так слабы.Двое юношей, и обаСловно пламени столбы.Янкель, Янкель, ты ли это?Отчего ты все молчишьИ без всякого ответаНа покойника глядишь?Сельской славой ал шиповник.Магдалина, подымись,Переряженный садовникЗолотится шляпой ввысь.Птицы, трубы, громы, воды,Заикаясь и спеша…

Согласно комментарию Дж. Мальмстада и В. Ф. Маркова, стихотворение «представляет из себя черновик или набросок, где монолог римского декуриона незадолго перед тем, как наступить тьме (за три часа до того, как Распятый испустил дух), переходит в хор трех Марий (т. е. Марии Магдалины, Марии Клеоповой и Марии матери Иакова) у гроба Господня. „Переряженный садовник“ — см. Ев. от Иоанна 20, 15»[969]. В дополнение нужно только сказать, что не один стих 15, но и все содержание главы 20-й Евангелия от Иоанна является фоном второй части стихотворения.

На этом фоне записи Хармса становятся гораздо более внятными, хотя, конечно, и не до конца. Подчеркнутое «Увеселение на мосту» почти наверняка является отсылкой к поминаемому на предыдущем листе рукописи «Золотому горшку» Э. Т. А. Гофмана. Напомним несколько фрагментов из «Вигилии[970] десятой» этой повести в переводе Вл. Соловьева, где попавший в хрустальную склянку студент «…Ансельм увидел, что рядом с ним, на том же столе, стояло еще пять склянок, в которых он увидел трех учеников Крестовой школы и двух писцов. <…> „Вы бредите, господин студиозус, — возразил один из учеников. <…> Мы теперь каждый день ходим к Йозефу или в другие трактиры, наслаждаемся крепким пивом, глазеем на девчонок, поем, как настоящие студенты, ‘Gaudeamus igitur…’ — и благосуществуем“ <…> „Но, любезнейшие господа, — сказал студент Ансельм, — разве вы не замечаете, что вы все вместе и каждый в частности сидите в стеклянных банках и не можете шевелиться и двигаться, а тем менее гулять?“ — Тут ученики и писцы подняли громкий хохот и закричали: „Студент-то с ума сошел: воображает, что сидит в стеклянной банке, а сам стоит на Эльбском мосту и смотрит в воду!“»[971]. Следующие две строки про княжну и Петрушку все-таки остаются непонятными, но зато возникновение строк про Бенуа и голопузую Элладу становится довольно очевидным: «Переселенцы» — стихотворение, имеющее в виду, конечно, судьбу России и ее обитателей, внезапно перенесенных в новый, иной мир. Эмиграция А. Н. Бенуа (независимо от того, принадлежит ли строка «Бенуа уехал жаль» Кузмину или Хармсу, представляет ли она реплику в разговоре или стих) в этом контексте, конечно, предстает знаменательным фактом, а «голопузая Эллада / и другой нам и не надо» — собственный вариант Хармса на тему, заданную «Переселенцами»:

Зачем нам просыпаться, если завтраУвидим те же кочки и дорогу,Где палка с надписью «Проспект побед»,Лавчонку и кабак на перекресткеДа отгороженную лужу «Капитолий»?А дети вырастут, как свинопасы… —

и т. д.[972]

Однако на цитировании неизданных стихотворений Кузмина Хармс не останавливается и тут же «конспектирует» поэму Н. Клюева «Деревня», написанную в 1926 году[973]. Цитируем ее фрагменты:

Будет, будет русское дело —Объявится Иван ТретийПопрать татарские плети,Ясак с ордынской басмоюСметет мужик бородою!…………………………………………Эво, как схож с Коловратом,Кучерявый, плечо с накатом,Видно, у матери груди —Ковши на серебряном блюде!…………………………………………Ты, Рассея, Рассея-теща,Насолила ты лихо во щи,Намаслила кровушкой кашу —Насытишь утробу нашу!…………………………………………Ты, Рассея, — лихая теща!..[974]

Фраза: «Велят двуперсьем креститься годовалым детям» — также из Клюева, только из поэмы «Заозерье», написанной в том же 1926 году:

Федосья-колосовицаС Медостом — богом овечьим —Велят двуперстьем креститьсяДетенышам человечьим[975].

Из дневника Кузмина известно, что Клюев и Кузмин в середине 1920-х годов довольно часто общались; о визите обэриутов (Хармса, Введенского, Заболоцкого) к Клюеву вспоминал И. Бахтерев[976]. Все это в очередной раз заставляет задуматься о «темном», полуподпольном литературном Ленинграде второй половины двадцатых годов.

В заключение добавим, что Хармс вольно или невольно перестраивает семантическую структуру текстов Клюева. Большинство записанных со слуха (или выписанных из печатных изданий) строк включены у Клюева в положительный контекст: Иван Третий, вершащий «русское дело»; богатырская мать, выкормившая русского богатыря; дети, сызмала воспринимающие православную веру. Но фраза о «Рассее-теще» словно подчиняет себе все остальное, и запись Хармса создает у читателя общее впечатление апокалиптического видения, а соединение ее с «кузминскими» впечатлениями добавляет современной остроты.