Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война Страница 13

Матвей без колебания согласился на гораздо более существенные требования венгров. Но в Венгрии государи были выборные, и республиканская конституция этой страны оправдывала в его глазах тот факт, что чины предъявили ему требования, а в глазах всего католического мира — его уступчивость по отношению к чинам. Наоборот, в Австрии его предшественники пользовались неизмеримо большими державными правами, которых он не мог уступить своим чинам, не позоря себя перед всей католической Европой, не навлекая на себя гнева Испании и Рима и презрения своих собственных католических подданных. Его строго католические советники, среди которых наибольшее влияние оказывал на него епископ Венский Мельхиор Клевель, твердили ему, что лучше дать протестантам силою отнять у него все церкви, нежели на основании закона уступить им хоть одну.

Но, к несчастью, это затруднение постигло Матвея в то время, когда император Рудольф ещё здравствовал, был свидетелем этого события и, стало быть, легко мог поддаться соблазну пустить в ход против своего брата то самое оружие, каким тот победил его, а именно — соглашение с его мятежными подданными. Чтобы избегнуть такого оборота, Матвей охотно принял предложение моравских земских чинов, которые вызвались быть посредниками между ним и чинами Австрии. Выборные обеих сторон собрались в Вене, где австрийские депутаты говорили языком, который показался бы необычным даже в лондонском парламенте. «Протестанты, — было сказано в заключение, — не хотят, чтобы с ними в их отечестве обходились хуже, чем с горстью католиков. Матвей принудил императора к уступкам благодаря своему протестантскому дворянству. На восемьдесят папистов здесь можно насчитать триста евангелических баронов. Да послужит пример Рудольфа предостережением Матвею. Как бы ему не пришлось потерять земные блага ради небесных приобретений». Так как моравские чины, вместо того чтобы заняться посредничеством в интересах императора, в конце концов сами перешли на сторону своих австрийских единоверцев и так как уния в Германии самым настойчивым образом вмешивалась в это дело, а Матвей страшился возможной мести императора, то, наконец, и он дал вырвать у себя требуемое заявление в пользу протестантов.

Это поведение земских чинов Австрии по отношению к эрцгерцогу послужило теперь примером для протестантских имперских чинов Германии в их отношениях к императору, и они ожидали столь же счастливого исхода. На первом же сейме в Регенсбурге (1613), где ждали разрешения настоятельнейшие вопросы, где обсуждалось установление общей подати для покрытия расходов на войну против турок и против князя Семиградского Бетлен Габора, который при поддержке турок провозгласил себя владыкой этой страны и даже грозил Венгрии, они ошеломили его совершенно новым требованием. Католическим голосам всё ещё принадлежало большинство в совете князей, и так как все вопросы решались большинством голосов, то обыкновенно протестанты, даже когда они были вполне согласны между собой, не принимались в расчёт. Вот от этого перевеса предлагалось теперь отказаться католикам: впредь любой религиозной партии должно быть запрещено подавлять голоса другой своим неизменным большинством. И в самом деле, если евангелической религии полагается иметь представителей в имперском сейме, то, понятно, конституция сейма не должна отнимать у неё возможность пользоваться таким правом на деле. Это требование сопровождалось жалобами на неправомерное расширение юрисдикции императорского суда в Вене и на угнетение протестантов. К тому же уполномоченные чинов получили предписание устраняться от участия во всяких общих совещаниях до тех пор, пока они не получат благоприятного ответа на это требование.

Это опасное разногласие грозило расколоть имперский сейм и навсегда уничтожить единство в его совещаниях. Как ни хотел император по примеру отца своего Максимилиана благоразумно поддерживать равновесие между обеими религиями, поведение протестантов предоставляло ему теперь только рискованный выбор между ними. Испытывая сильнейшие финансовые затруднения, он не мог отказаться от совокупной помощи имперских чинов, а между тем невозможно было сделать что-нибудь для одной партии, не лишая себя этим поддержки другой. Он ещё не утвердился окончательно в своих наследственных землях, поэтому одна мысль вступить в открытую борьбу с протестантами не могла не привести его в трепет. Но с другой стороны — весь католический мир, внимание которого было приковано к его предстоящему решению, католические чины, двор римский и испанский не позволили бы ему мирволить протестантам в ущерб католической религии. Столь трудное положение могло смутить даже более сильного духом человека, чем Матвей, и ему едва ли удалось бы выпутаться из него собственным разумением. Но выгоды католиков были теснейшим образом связаны с авторитетом императора. С падением этого авторитета церковные владетели лишались всякой защиты против притеснений со стороны протестантов. Поэтому, видя теперь колебания императора, они нашли, что настал решительный момент подкрепить его слабеющее мужество. Они раскрыли пред ним тайну образования лиги и ознакомили его с её уставом, силами и средствами. Как ни мало утешительно это открытие было для императора, всё же надежда на столь сильную опору несколько подняла его дух. Требования протестантов были отвергнуты, и имперский сейм был распущен без принятия решения. Но Матвей пал жертвой этого раздора. Протестанты отказали ему в денежных средствах и тем отомстили ему за упорство католиков.

Тем временем сами турки выказали склонность продлить перемирие, а князю Бетлен Габору предоставили спокойно владеть Семиградьем. Теперь Германия была ограждена от внешней опасности, и, как ни опасны были внутренние разногласия, в ней всё-таки царил мир. Совершенно неожиданный случай придал борьбе за юлихское наследство необычайный оборот. Это герцогство было всё ещё занято сообща курфюрстом Бранденбургским и пфальцграфом Нейбургским. Предполагалось, что интересы обоих домов будут неразрывно связаны путём брака принца Нейбургского с Бранденбургской принцессой. Весь этот план был разрушен пощёчиной, которую курфюрст Бранденбургский имел несчастье дать под влиянием винных паров своему зятю. Отныне о добрых отношениях между обоими домами не могло быть и речи. Принц Нейбургский перешёл в католичество. Наградой за это отступничество явился брак с принцессой Баварской, а естественным следствием того и другого — могущественное покровительство Баварии и Испании. С целью сделать пфальцграфа исключительным владетелем Юлиха в герцогство были направлены испанские войска из Нидерландов. Чтобы избавиться от этих гостей, курфюрст Бранденбургский призвал в страну голландцев, благосклонность которых он постарался снискать принятием реформатской веры. Испанские и голландские войска действительно появились в стране, но, видимо, лишь для того, чтобы захватить её.

Таким образом, надвигавшаяся нидерландская война грозила, по-видимому, разразиться на немецкой земле. Сколько горючего материала было здесь накоплено для неё! С ужасом смотрела протестантская Германия, как испанцы твёрдой ногой становятся в низовьях Рейна. С ещё большим страхом смотрели католики на вторжение голландцев. На Западе должна была взорваться мина, давно уже заложенная под всей Германией, на Запад взирали со страхом и ожиданием, а между тем взрыв грянул на Востоке.

Спокойствие, дарованное Чехии грамотой Рудольфа II, продолжалось в правление Матвея лишь до тех пор, пока наследником престола в этом королевстве не был провозглашён Фердинанд Грацский.

Этот принц, которого мы в дальнейшем узнаем ближе под именем императора Фердинанда II, насильственным искоренением протестантской религии в своих владениях заявил себя непреклонным приверженцем папизма, и потому католическая часть чешского народа смотрела на него как на будущую опору своей церкви. Слабое здоровье императора приближало этот момент, и в надежде на столь могущественного защитника чешские паписты стали менее терпимо относиться к протестантам. Особенно тяжкие испытания выпали на долю евангелических подданных католических владетелей. К тому же многие католики имели неосторожность слишком громко говорить о своих надеждах и случайно оброненными угрозами возбудили в протестантах глубокое недоверие к их будущему повелителю. Но это недоверие никогда не перешло бы во враждебные действия, если бы противная сторона ограничилась общими выражениями, если бы её нападки на отдельных членов протестантской церкви не привели к тому, что глухое недовольство народа возглавили предприимчивые вожаки.

Генрих Матвей граф фон Турн, по происхождению не чех, но собственник нескольких поместий в этом королевстве, снискал благодаря приверженности к протестантской религии и самозабвенной преданности своему новому отечеству безграничное доверие утраквистов, что проложило ему путь к высшим должностям. Он храбро сражался с турками и вкрадчивым обхождением привлёк сердца толпы. То была пылкая, необузданная натура, любившая смуты, так как во время смут в полном блеске проявлялись его дарования; неимоверно смелый и достаточно безрассудный, чтобы браться за начинания, перед которыми отступают трезвое благоразумие и хладнокровие, Турн вместе с тем был достаточно свободен от укоров совести, чтобы играть судьбою тысяч людей, когда это было нужно для удовлетворения его страстей, и достаточно хитёр, чтобы заставить плясать под свою дудку такой народ, как чехи того времени. Смуты во время правления Рудольфа происходили при деятельнейшем участии Турна, и грамота величества, добытая чешскими чинами от императора, была главным образом его заслугой. Ему, как носителю звания бургграфа Карлштейнского, двор вручил для сохранения чешскую корону и указы о вольностях королевства; но, возведя его в сан дефензора, или защитника веры, народ отдал ему нечто гораздо более важное — самого себя. Аристократы, под чьим влиянием находился император, неблагоразумно отняли у Турна власть над неживыми вещами, но оставили ему влияние на живых людей. Они лишили его звания бургграфа, ставившего его в зависимость от милостей двора; тем самым они раскрыли ему всю важность того звания, которое за ним осталось, и задели его тщеславие, до той поры мешавшее его честолюбию стать опасным. Теперь его обуяла жажда мести, и ему недолго пришлось ждать случая для её удовлетворения. В грамоте величества, силою добытой чехами от Рудольфа II, так же как и в вероисповедном мирном договоре немцев, оставался невыясненным важный вопрос. Все права, дарованные этим договором протестантам, были даны только владетельным князьям, но не их подданным, лишь для подданных церковных владетелей была выговорена весьма сомнительная свобода совести. Равным образом чешская грамота величества говорила только о чинах и о королевских городах, магистратам которых удалось добиться равных прав с владетелями. Лишь им предоставлено было право строить церкви, учреждать школы и публично отправлять своё протестантское богослужение. Во всех остальных городах право определять границы свободы совести подданных предоставлено было владетелю, под властью которого они находились. Этим правом германские имперские чины пользовались во всём его объёме: светские без противоречия, духовные же, право которых неким заявлением императора Фердинанда было объявлено спорным, не без основания отказывались признать это заявление обязательным. Но то, что в аугсбургском вероисповедном мирном договоре было спорным пунктом, в чешской грамоте являлось неопределённым; там не было споров о толковании, но было спорно, следует ли повиноваться договору; здесь толкование было предоставлено чинам. Поэтому подданные церковных земских чинов в Чехии считали, что имеют те права, которые, согласно заявлению Фердинанда, были признаны за подданными немецких епископов; они считали себя равными подданным королевских городов, так как относили церковные владения к коронным. В небольшом городке Клостерграбе, принадлежавшем архиепископу Пражскому, и в Браунау, принадлежавшем аббату этого монастыря, подданные-протестанты самовольно принялись за сооружение церквей и, несмотря на протесты их господ и даже неодобрение самого императора, довели это дело до конца.