Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг. Страница 13

Вскоре, в связи с указаниями Главлита, были сданы в макулатуру как «устаревшие» многие книги и брошюры издания 1938–1939 гг. Это были книги антифашистского характера, в том числе принадлежавшие перу видных деятелей западных компартий, в том числе М. Тореза. Тогда же большое количество книг о фашизме было переведено в спецхран.

Впрочем, отношения советской цензуры с гитлеровской Германией были гораздо сложней, чем может иногда показаться. В январе 1941 г. литовский Главлит буквально искромсал несколько номеров местной газеты на немецком языке, «Дейтше Нахрихтен фюр Литауен», вычеркивая из них такие, в частности, пассажи: «Немец не желал войны. Ему эта война была навязана миром, ненавидевшим всей душой новую Германию, как предтечу и носителя новой идеи, нового, лучшего мирового порядка… Мы будем иметь европейско-африканские, российско-азиатские и американские пространства». Убирались упоминания о высоком уровне социального обеспечения в гитлеровской Германии. Наконец, передовая статья «Истинные пути национал-социалистического народа» была снята целиком «как проводящая агитацию за фашизм и расхваливающая Гитлера»{151}.

Буквально накануне войны очередь дошла и до букинистических магазинов. В первой половине 1941 г. сотрудники Мособлгорлита дважды проводили их проверку. «Результаты удручающие: масса книг на иностранных языках — без штампа. В “Лавке писателей” обнаружено 50 томов иностранных книг, причем 2 из них с антисоветским содержанием… через 3 месяца в той же лавке обнаружены не представлявшихся на контроль Мособлгорлита 400 экз. русской литературы и 100 иностранной, причем 4 из них подлежат изъятию»{152}. Другими словами, «удручающими» оказалось не количество книг, «подлежащих изъятию», а количество книг вполне безобидных, но не просмотренных цензором.

Изъятие книг на вновь присоединенных территориях еще продолжалось, когда началась война и многие регионы оказались под нацистской оккупацией. В результате все пришлось повторять заново; так, только в освобожденной Литве республиканский Главлит в 1944–1945 гг. ударными темпами изъял практически всю литературу, изданную за годы оккупации (свыше 3,5 млн. экз.) и продолжал изъятие оставшихся книг и прочих изданий уже досоветского периода. В отчете особо подчеркивалось, что букинистические магазины проверялись трижды в неделю. Очевидно, опыт, полученный в предвоенной Москве, был учтен работниками литовской цензуры…{153}

Исследователи уже обратили внимание на значительное сходство между функциями и приоритетами дореволюционной и послереволюционной цензуры. Так, с 1828 по 1917 г. все иностранные издания, ввозимые в Россию, делились на четыре категории: а) разрешенные к свободному распространению; б) запрещенные совершенно; в) запрещенные для широкой публики; г) разрешенные с изъятиями (т. е. из них вырезались или замазывались фрагменты). Причины для изъятия могли быть следующими: 1. Пренебрежение к русскому и другим царствующим домам. 2. Сопротивление существующему социальному порядку. 3. Изображение русских как варваров. 4. Идеи, оскорбляющие религию и нравственность. В советское время были примерно те же категории, причем «не для публики» означало помещение книги или периодики в отдел специального хранения, а изъятия стали делаться уже в процессе перевода и, по мнению американской исследовательницы М.Т. Чолдин, сохранялись примерно те же причины для запрещения{154}. Вместе с тем цензура была гораздо более размытой, закрытой, распространенной, дополнялась самоцензурой, что, в частности, дало М.Т. Чолдин повод ввести новый термин — всецензура{155}.

В «Положении о Главном управлении по делам литературы и издательства (Главлит)», принятом в июне 1922 г., определялись следующие критерии для запрещения издания и распространения произведений: агитация против Советской власти, разглашение военных тайн республики, возбуждение общественного мнения путем сообщения ложных сведений и порнографический характер произведения{156}.

В интересной, насыщенной фактическим материалом, но несколько односторонней в своих оценках и выводах монографии В.А. Иванова утверждается (в соответствии с общими взглядами автора на роль органов ОГПУ — НКВД в советской системе), что уже с зимы 1931 г. органы госбезопасности, отстранив обллиты, безраздельно управляли сферой цензуры{157}. В подтверждение автор приводит полный текст телеграммы Секретно-оперативного управления (СОИ) ОГПУ (декабрь 1930 г.), где содержался перечень фильмов, которые не должны были быть допущены на экран{158}. В.А. Иванов, однако, проигнорировал тот факт, что СОИ ОГПУ в своей телеграмме ссылалось на соответствующее распоряжение Главреперткома[23]. Другими словами, решения все же принимались органами цензуры, ОГПУ лишь контролировало их выполнение по своим каналам.

Тем не менее руководство Главлита время от времени пыталось превратить свое ведомство в некое «сверхминистерство цензуры». Так, в апреле 1933 г. в секретной записке начальника Главлита Б.М. Волина в Политбюро предлагалось «на базе Главлита РСФСР создать Объединенный главлит Союза при Совнаркоме СССР (или ЦИК) с главлитами союзных республик (непосредственно подчиняющимися центру) при соответствующих совнаркомах или ЦИК'ах…»{159}

Предложение не было принято, однако уже в октябре 1933 г. начальник Главлита был одновременно назначен уполномоченным СНК по охране государственных тайн с образованием соответствующих самостоятельных отделов, причем их личный состав считался состоящим на действительной военной службе. Решение было утверждено Политбюро.

В 1936 г. комиссия Оргбюро ЦК ВКП(б) предложила проект постановления ЦК о Главлите. Речь шла о выводе Главлита из системы Наркомпроса и превращении его в Главное управление по делам цензуры при СНК СССР. Еще более функции Главлита предполагалось расширить в проекте, подготовленным руководством управления в 1938 г. В них должно было войти изъятие и конфискация произведений печати и искусства, общий контроль за выполнением решений партии и правительства о печати, зрелищах, радиовещании и т. д. Хотя эти проекты не были реализованы, они достаточно адекватно отражали господствующие тенденции в цензурной политике тех лет. Аппарат Главлита рос так быстро, что в 1938 г. его начальник Н.Г. Садчиков обратился к председателю Совнаркома В.М. Молотову с просьбой дать согласие на строительство специального «дома цензуры», в котором предполагалось разместить Главлит и переданную ему Книжную палату{160}.

В материалах Свердловского обллита сохранились «Списки запрещенных иностранных книг», которые рассылала Иностранная группа Главлита, с ноября 1932 по октябрь 1933 г. Цензоры проверяли книги на немецком, французском, английском, реже польском, чешском, финском, итальянском языках, даже на языке эсперанто, и очень редко — на русском (эмигрантские издания). Все книги по результатам проверки были разделены на три категории: допущенные к распространению в СССР; не допущенные к распространению; допущенные в единственном экземпляре только адресату для индивидуального использования, но не распространения. В результате за 12 месяцев из 1221 книги, прошедших цензуру, было допущено 635 (52%), не допущено 484 (39,6%), допущено в единственном экземпляре 102 (8,4%){161}.

О масштабах деятельности Главлита свидетельствует тот факт, что, по свидетельству его руководства, по цензурным соображениям в 1938 г. было уничтожено до 10% всей печатной продукции, выписываемой из-за границы (подобные меры обходились государству до 250 000 золотых рублей в год). В 1939 г. из-за границы было получено примерно 2 млн. 360 тыс. экземпляров газет, журналов, книг и брошюр. Из этого числа цензура проверила около 613 тыс. контрольных экземпляров. В результате 44 тыс. названий были запрещены для широкого пользования, а 17,5 тыс. конфискованы и уничтожены (в сумме — те же 10% от числа проверенных изданий){162}.

Ситуация усугублялась крайне низким культурным и образовательным уровнем советских цензоров.

В уже упоминавшихся дневниках К.И. Чуковского описана такая сценка, подсмотренная в ленинградском Облли-те 16 декабря 1923 г.: «Я видел кандидатов: два солдафона в бараньих шапках стояли перед Быстровой [сотрудник обллита — авт.], и один из них говорил:

— Я теперь зубрю, зубрю и скоро вызубрю весь французский язык.

— Вот тогда и приходите, — сказала она. — Нам иностранные (цензора) нужны…

— А я учу английский, — хвастанул другой.

— Вот и хорошо, — сказала она»{163}.

Неудивительно, что история советской цензуры изобиловала различными казусами; так, в августе 1925 г. Главрепертком потребовал снять из репертуара Ленинградского академического театра драмы (бывшего Александрийского) пьесу Оскара Уайльда «Идеальный муж» как «утверждающую парламентаризм»{164}.