Евгений Черных - Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур Страница 13

Выражено все настолько определенно, что можно и не комментировать.

Чингис-хану, мечтавшему получить от Неба-Тенгри кроме всех благ еще и дар бессмертия, тем не менее пришлось покинуть этот мир в 1227 году. Ко времени его кончины полностью подчиненные монгольским властителям азиатские пространства покрывали примерно 10 млн. кв. км. Поскольку мы предпочитаем вести отсчет монгольских завоеваний с 1206 года, то выходит, что всего лишь за два десятилетия монголам удалось покорить области, равные тем, на которые мусульманским воинам в VII–VIII веках потребовалась сотня лет. И в этом отношении «монгольский феномен» также полностью затмил своих предшественников. Однако, темп завоеваний тогда только еще набирал силу.

Рис. 2.10. Чингис-хан на троне. Персидская миниатюра [Chronik: 311]

Понятно, что Чингис-ханом двигала не только жажда вкусить счастья в полном унижении врагов. Несравненно более величественная идея мировой империи созрела уже в голове Чингис-хана. Вершины славы великий хан достиг уже к началу 20-х годов ХШ столетия или же к своему шестидесятилетию. Именно тогда его все чаще и чаще стала томить мысль о возможности избежать смертного часа, испив «эликсир бессмертия». Кто-то посоветовал Чингис-хану обратить внимание на одного знаменитого даосского монаха и философа: якобы семидесятидвухлетний китаец Чань-Чунь знал рецепт этого эликсира. Приверженный аскезе монах отказался от пышного эскорта и был доставлен из района Пекина в ставку Чингис-хана под Самарканд. Немалый путь в «десять тысяч ли» он проделал за восемь месяцев и потом полгода ждал, пока властитель вспомнит о нем.

– Святой муж, какое у тебя имеется средство для вечной жизни? – задал вопрос Чингис-хан.

– Есть средство хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия, – отвечал Чань-Чунь.

Диалог этот нам любопытен по той причине, что философ не устрашился гнева великого хана, а хан не прогневался, и между ними завязалось даже некое подобие доверительных дружеских отношений. Сохранилось, к примеру, весьма примечательное письмо Чингис-хана приглянувшемуся владыке мыслителю, в котором хан поведал тому о некоторых своих сокровенных мыслях:

«Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища. В семь лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не оттого, что у меня есть какие-либо доблести, а оттого, что у Цзинь [Китая] правление не постоянно, я получил от Неба помощь и достиг престола. На юге Суны, на севере Хой хе, на востоке Ся, на западе варвары – все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен наших – Шань юй… За непокорность государей я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов» [Юрченко, Аксенов: 344–345].

Рис. 2.11. Угэдей, сын Чингис-хана и после него первый великий хан Монгольской империи. Китайское изображение [Груссе: 192–193]

Чингисовы потомки – а после его кончины великим или верховным ханом монголов провозглашен Угэдей – подхватили и развили эту идею всеохватной мировой империи. К началу 30-х годов XIII столетия мысль эта прочно угнездилась в головах монгольские вождей. Они открыто возвестили, что равных им в этом мире не сыскать и что под силу им теперь овладеть всей вселенной. При этом вполне понятно, что о самой вселенной представления у необоримых в те поры завоевателей были самые смутные. Тогда же в рядах кочевой элиты эта идея стала приобретать каноны, присущие религиозным системам: мировое господство монголам было предопределено самим благословенным и всеохватным Небом-Тенгри. Первовоплотителем воли Неба явился, конечно же, Чингис-хан. Фигура и имя земного демиурга нового мира предстали теперь символом и опорой этой высшей воли. Прямые наследники Чингиса также должны были наделяться почти божественной властью, во всяком случае, становиться ее непосредственными выразителями. Так, например, объявил о себе новый верховный властитель монголов Гуюк-хан:

«По повелению Бога живого, Чингис-хан, возлюбленный и почитаемый сын Бога, говорит: как Бог, вознесенный надо всем, есть бессмертный Бог, так на земле лишь один господин – Чингис-хан. Хотим, чтобы эти слова дошли до слуха всех повсеместно, в провинциях, нам покорных и в провинциях, против нас восстающих» [Юрченко: 111].

Великий курултай 1235 года решил отрядить монгольских воинов во все концы мира, остававшегося, по существу, им неведомым: в Южный Китай, Корею и Индо-Китай, в мусульманскую Месопотамию, наконец, в христианскую Европу. Так, Рашид ад-дин записывал:

«Благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Боту, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в область русских, булар, маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали».

Рис. 2.12. Хубилай – внук Чингис-хана, последний великий хан Монгольской мировой империи. Китайское изображение [Wikipedia]

Думается, что в нашей книге нет особого смысла сколько-нибудь подробно описывать эту волну великих монгольских завоеваний. Напомним лишь о некоторых ее этапах. Внук Чингис-хана Бату-хан возглавил поход на Запад. В 1237 году его соединения прошлись истребительным валом по городам древней Руси: 1237 год – Рязань; 1238 год – Владимир и Москва; 1240 год – Киев. В следующем году конница Бату-хана выкатилась в бассейн Дуная. Гибли в битвах воины венгров, поляков, хорватов. Финальный рывок, и Бату-хан уже мог любоваться голубой красотой Адриатики. Однако пышные в своей красоте окрестности Сплита и Дубровника оказались самой западной точкой монгольских нашествий. Отсюда воинство Бату-хана повернуло назад, на восток. В конце 1241 года завершил свое земное существование великий хан Угэдей. В центре необъятной Монгольской империи начинаются понятные волнения в связи со сменой фигуры основного лидера. Наступил период первого «междуцарствия». Впрочем, подобная ситуация становилась вполне обычной для любых победителей, когда те начинали раздел доставшегося им наследства.

Рис. 12.13. Такими чудовищами, пожирателями людских трупов представлялись монгольские завоеватели в среде западноевропейского «образованного» общества [Груссе: 96–97]

Примерно такую же картину можно было наблюдать и в 1260 году, во время кончины следующего великого хана – Менгу. Тогда его брат Хулагу-хан, как сообщал Рашид-ад-дин, «…с огромной ратью устремился из Турана в Иран, и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср [Египет] тоже был бы присоединен к прочим странам».

Кажется, что к 1260–1270 годам территориальные рамки Монгольской – самой обширной в мировой истории – сухопутной империи достигли своего максимума, покрывая фантастическую площадь. Наконец, великий хан Хубилай перенес столицу империи в Пекин (Карабалык) и основал новую монголо-китайскую династию Юань. Последняя просуществовала в Китае 88 лет вплоть до 1368 года. Уже тогда Монгольскую империю – как-то очень быстро дряхлевшую и постепенно погружавшуюся в небытие – сдавили тиски сильнейших кризисов.

Кентавры с баллистами

Что же помогало монгольским ратям одерживать их бесконечные победы над самыми разнообразными врагами? Безусловно, что самым главным средством, приводившим к изумляющим мир военным успехам, у монголов являлась их неповторимая конница. По всей вероятности, монгольские всадники могли казаться чужеродным для них народам некими кентаврами, когда всадник представал перед ними как бы полностью слитым с конем. И это не удивляет, поскольку монгол-кочевник вплоть до нынешнего дня садится на лошадь, когда еще только-только привыкает к пешему хождению. Невысокие и не весьма изящные по внешнему виду степные лошади, верно служившие монголам, отличались удивительной выносливостью и неприхотливостью. Кроме всего, в реальности никогда конный монгол не мог отправляться в дальний поход, не подготовив себе в запас одного или двух коней, пригодных для таких странствий.

Строгая и четкая организация отличала их воинские подразделения: десяток – сотня – тысяча – тумен (десять тысяч) воинов. Дисциплина и взаимовыручка были безукоризненны: это отмечали все их враги. Трусость и бегство с поля боя карались нещадно.