Анатолий Нутрихин - Жаворонок над полем Страница 13

- Да, странный он сегодня, - отвечает Менделеев. - Наверно, ты прав.

Однако мальчики ошиблись. Малосатов был трезв. Просто у него ночью болел зуб. Утром он пошел на Казарменную улицу к Вольфу, но не застал доктора дома. Тогда учитель поспешил к лекарю Штаубендорфу, жившему довольно далеко. И тот удалил злосчастный зуб.

Невыспавшийся преподаватель вел урок вяло. В классе скучали. Желая развлечь товарищей, из-за парты поднялся острый на язык Пешехонов, прикидываясь простаком, спросил:

- Извините, Дмитрий Яковлевич... Вы о привилегиях дворян толкуете, о праве помещиков распоряжаться крепостными. А у нас только что был урок закона Божьего, и священник говорил, что все люди равны перед Богом. Почему же тогда одни повелевают другими? Кто прав - отец Лев или вы?

- Перед Богом все в равном ответе. Но Всемогущий даровал власть правителям земным для общего блага, чтобы был в мире порядок. А твоя любознательность, Пешехонов, была похвальна, если бы ты к познанию стремился. А ты, полагаю,- озорник, Гаврила. Вообще ваш класс худший в гимназии, хотя и в остальные проникает дух анархии. А истоки смуты в вашем общении с детьми государственных преступников, сосланных в Тобольск. Их родители, вольно или невольно, внушают своим чадам крамольные мысли, а те вам. Однако продолжим разговор о гражданских состояниях...

На большой перемене гимназисты ринулись вниз по лестнице, словно табунок лошадей, вырвавшийся из загона. На площадке они смели с пути эконома Федора Павловича. Рыхлый, малоподвижный человек, он успел взяться за перила и не упал, однако бурно выразил свое возмущение. На шум пришел надзиратель Сильван Федотович. Молодой, дюжий, он сгреб за воротники двух попавших под руку гимназистов и повел их в учительскую... Остальные пошло следом, выражая сочувствие плененным товарищам, а потом долго стояли у дверей комнаты учителей. Они бы стояли там и дальше, но позвали обедать...

Пообедав, несколько человек стали играть в "слона". Один, полусогнувшись, опирался руками о стену. Сзади на него поочередно напрыгивали остальные, человек восемь-десять. Чем выше громоздилась куча, тем было веселее. Наконец, мальчишки валились на пол и получалась "куча мала". Все повторялось до тех пор, пока игра не надоедала или ее не прекращал кто-либо из взрослых.

А пока в одном конце коридора развлекались в "слона", в другом - Коля Медведенков боролся с пятиклассником. Противником его оказался Егорка Саханский, силач своего класса. Их обступили: было любопытно, кто одолеет? Однако Коля разочаровал приятелей. Получив коварную подножку, он упал, и Саханский его оседлал. Но четвероклассник Каренгин немедленно слетал за подмогой: появился Андрей Чугунов. Он сдернул Саханского с Медведя, пригрозив:

- Долго держишь, Сохатый!

Егорка, давно убедившийся в превосходстве Чугунова, удалился, ворча, что борьба с Медведем была честной... Флегматичный Андрей отошел к ребятам, окружившим Деденко. Основательно загоревший за лето, Максим рассказывал им о том, как провел каникулы в деревне у тетки и какие там крупные водятся в пруду караси.

- Порыбачим в субботу на Иртыше? - предложил Митя.

Деденко и еще двое одноклассников согласились. Максим слыл бывалым рыбаком. В гимназии многие почитали за честь дружить с "Дедом". Так прозвали Максима за его фамилию и природную мудрость, основательность. Ребята охотно дружили с Деденко и потому, что он имел голубятню, которую построил на старом сарае, и проводил на ней ежедневно два - три часа.

Голуби были его страстью. Он старательно ухаживал за своими птицами, кормил, чистил клетки, оберегал от кошек, собак и нехороших людей. Особенное наслаждение он испытывал, когда выпускал голубей на воздушную "прогулку". Турманы и сизари самозабвенно парили в вышине, кружились и кувыркались. Они то взмывали в зенит, то комочками падали вниз и снова набирали высоту...

"Дед" криком приманивал своих птиц в голубятню, а когда те возвращались, кормил кашей, наливал им в корытце воды. Голуби, воркуя, садились хозяину на плечи, косили на него круглые, доверчивые глаза...

10. Пожар

Утра попрохладнели. За ночь траву покрывала серебристая изморозь. Поднимаясь над горизонтом, солнце согревало землю, и тогда над лугами, над свинцовой гладью Иртыша, повисала белесая пелена тумана. В небе тянулись к югу косяки лебедей, гусей, уток...

Обычно в эту пору северо-западный ветер гонит на город влажную хмарь, и тогда долго и нудно моросит. Однако в начале осени 1845 года дождило скупо. Болота вокруг Тобольска обмелели: жаркая погода держалась все лето. На иртышских отмелях застревали даже плоскодонные баржи. На улицах города грудились пожухлые листья.

- Не быть бы пожару? - опасались старожилы.

- Авось обойдется... - успокаивали другие.

Утром 18 сентября в нижнем посаде задымилась пунька крестьянина Клима Гасилова, стоявшая возле хозяйского пятистенка. Огонь заметили лишь тогда, когда тот перекинулся на избу. К несчастью, дул сильный ветер, стаи искр понеслись на соседние дома. Их крыши загорались: пламя набирало силу. Улицы тревожно огласились призывными криками мужиков, женскими воплями и детским плачем.

Гасиловские шабры рубили топорами заборы. Сбегались люди с баграми и ведрами, совались к полыхающей избе и тут же отступали, отогнанные непереносимым жаром. Огонь старались залить. Бабы и ребятишки передавали ведра с водой, которую черпали в прудах. Прикатили упряжки пожарной команды. По приказу брандмейстера его люди размотали шланги, заработали помпы.

Гудел церковный набат. Сполох был всеобщим: горело уже на нескольких улицах. Воздух пропитался копотью. Едко пахло гарью...

К менделеевскому двору пожар не подступил. Но его обитателям пришлось поволноваться. Кучер Ларион и лакей Яков влезли на крышу, плескали воду на кровлю. На чердаке намочили стропила и доски фронтонов.

По распоряжению Ивана Павловича из сарая вынесли багры и ведра. Наполнили водой три бочки, стоявшие возле дома. Потом Ларион угнал в верхний город лошадей, коров и прочую живность. Туда же, к Фонвизиным, Марья Дмитриевна отправила на повозке часть ценных вещей и деловые бумаги. Узнав, что пожар усиливается, она пала на колени перед иконами, прося вместе с Полей всевышнего избавить их дом от страшной напасти. К вечеру стихия успокоилась. Ветер ослаб, и усилия людей не оказались бесплодны.

- Погасили, - сказал Менделеев-старший, войдя в спальню, где молились жена и дочь. - Собери-ка ужин. Я порядком проголодался.

Ели часов в одиннадцать, то, что нашлось на кухне. Возбужденно делились впечатлениями, пересказывали услышанное от соседей.

- Давно не было такой беды, - делился Иван Павлович. - Квартальный сказал, что сгорело двадцать восемь домов, среди них: каменный купца Ершова, свояка инспектора гимназии... И еще - восемнадцать флигелей, питейная лавка, полицейская будка, Качаловский мост. Пострадали и люди, хотя смертных случаев всего три...

Он помолчал, потом сказал жене:

- Надо добро обратно от Фонвизиных везти. Завтра отправь к ним с подводой Лариона и Якова. И пусть узнают, не собирают ли у них на погорельцев?

- Ларю и Яшу я пошлю, - отозвалась та. - А потом сама съезжу на бричке. На погорельцев, разумеется, пожертвуем. Но многоне сможем, ирбитские купцы долг не вернули.

- Тянут время, толстосумы, - вздохнул муж. - Соберем что-нибудь из одежды и харчей...

- Хорошо, что помогаем несчастным, - сказала Поля. - Ужасный пожар! Вспомню: от страха волосы шевелятся...

- Пожары - давний бич русских городов, - продолжил Иван Павлович. Тобольск горел несколько раз. В 1787 году он пострадал больше, чем нынче. И тоже началось с малости: на Туляцкой тогда варили медовуху в одном дворе и не заметили, как занялась сухая трава. И пошло-поехало. Сгорели Троицкий собор, другие церкви, консистория, гостиный двор... Жара была жуткая. На Михайло-архангельском храме один колокол оплавился, у других канаты перегорели и они попадали.

В Митином воображении рисовалось нечто, похожее на брюлловскую гибель Помпеи: картину знаменитого художника он знал по литографиям.

- Как же уберечься от пожаров? - спросил, вздохнув.

- Уберечь от них может только каменная застройка города, - ответил отец. - И надо отучать людей от пьянства. Вино - причина многих несчастий. Будь Гасилов трезв, не лишился бы избы, и город бы не загорелся. Лучшее средство от алкоголя - просвещение, облегчение жизни народа. Ну, и технику тушения следует совершенствовать. У тобольских пожарных снаряжение дедовское. Местная управа никак не наскребет денег на новые помпы. Вот и дождались. Поистине, гром не грянет - мужик не перекрестится.

Иван Павлович витийствовал бы и дале, но закашлялся, и Марья Дмитриевна налила чая:

- Выпей с медом, да завтра к доктору сходи.

- Сразу и к доктору? - запротестовал муж. - Простудился малость, только и всего. Пора, однако, почивать...