Юлиан Семенов - Пересечения Страница 13

Официантка подобрела, заказ приняла, "отколыхала" на кухню, а Степанов, посмотрев ей вслед с горестным недоумением, сказал:

- Саня, запомни: лишь двумя инструментами природа одарила истинных литераторов - впечатлительностью и вдохновением... Нет, правда, когда меня обидят, я писать начинаю как одержимый... И еще одно я высчитал про нас, пишущих и созидающих... Никто так легко не истолковывает в плохом свете любой поступок окружающих, никто так подозрительно не относится к обычным событиям, никто так не подозрителен и не впадает так легко в ярость или уныние, как люди, одаренные даром творить... Скажи нет?

- Скажу да.

- Серьезно, я сейчас ехал и думал все время: ну почему возник этот самый. Удалов? Он же дуб! Почему я согласился, чтобы именно он ставил мой фильм? Я всех знакомых перебрал в уме: кто-то ведь рекомендовал его мне? Значит, интрига?! Хотят подставить под удар?!! Раздолбать в газете?! Критика повлияет на моих издателей, они начнут страховаться, высчитывать, что это может значить, начнут мурыжить рукописи, не включать в план публикаций; заговор, караул! Я хоть и провожу сам с собою психотерапию, но помогает далеко не всегда.

- В этом нет ничего странного, Митя. Талантливость - это определенного рода аномалия. Ньютон страдал периодическими расстройствами ума; Свифт; Глюк от пьянства умер; вспомни Руссо. Где талант, там редко встретишь логику. Тассо всю жизнь бранил королевский двор, а сам жил их подаянием и пресмыкался перед каждым, кто стоял выше его; Свифт, будучи священником, поносил религию, Руссо отрекался от всего того, что перед тем славил. Никто из больших гениев не мог жить на одном месте, как, например, я, простой смертный. Кардан метался по миру, Руссо, Эдгар По, молодой Горький; а Пушкин? А непонятная тяга к постоянным изменениям? Паскаль часто бросал физику и принимался за проповеди, Свифта всегда тянуло в политику и историю, Уолт Уитмен был счастлив, когда кончил свое плотницкое ремесло и сделался чиновником...

- Хорошо б, если ты рассказал об этом Наде лет пятнадцать назад, когда мы только начинали... А я - твоей Лидухе...

- Я - интерпретатор, Митяй, я вне категории созидателя, сиречь таланта... А вот что ты станешь делать с этим своим Феллини, я ума не приложу...

- Ты ощущаешь, как стало стремительно время, Сань? Как это гениально сформулировано: "С ярмарки", а?

- У тебя по-другому, Митяй. Ты - сам. Сам с собой. А мы в труппе, мы кончаем репетицию и ждем завтрашнего дня...

- А ты думаешь, я не жду завтрашнего дня, когда кончаю главу? Еще как жду. А все равно ужасно боюсь времени; до черта, видно, придется унести с собою идей в мир иной, я уж думаю записать побольше сюжетов, которые не успею... которые могу не успеть реализовать... Ничего фраза, а? "Реализатор сюжетов"...

- Ты сам, - повторил Писарев. - Тебе труднее.

- Левона Кочаряна часто вспоминаешь?

- Очень.

- Я - каждый день. Утром и вечером... Странное мы поколение: вот-вот пятьдесят, времени стали бояться, а внутри все равно ощущаем себя мальчишками. Разве ты веришь, что тебе сорок восемь, Сань?

- Нет. Только если сердце кольнет.

- Когда колет - не страшно, невралгия...

Официантка принесла закуски, бутылку; изучающе посмотрела на Степанова и заметила:

- Никакой он не грузин, самый что ни на есть русский. Они выпили; Степанов вздохнул:

- Знаешь, о чем мечтаю? Чтоб как раньше было... Когда мы скидывались на бутылку с черной головкой; бородинский хлеб с солью, луковица и вареные яйца...

- А пельмени? Помнишь, как мы варили пельмени?

- Я на тебя тоску нагоняю, да, Сань? У тебя радость, а я в полнейшем миноре... Кстати, могу тебе подбросить занятную тему для спектакля: "Клан"... О семье Кеннеди; может быть крайне интересно... Что определяет судьбу человека? Закономерность? Или рок? Или генетический код?

- Интересная тема. Закономерность, рок и код - все завязано в один узел...

- Саньк, а ты помнишь Коктебель шестьдесят второго?

- Помню. Отчего ты про это?

- Не знаю. Налей, а?

- Заставишь своего Удалова переснять материал, фамилию в крайнем случае снимешь...

- Э, - Степанов махнул рукой, - проигрывать больно. Слишком мало партий осталось... А я Коктебель теперь тоже чуть не каждый день вспоминаю.

Он, Митяй, устроил тогда так, что и Писарев и Левон смогли - по письмам театра и киностудии - получить путевки в писательский Дом творчества "Коктебель".

То лето было особым; ни разу погода не портилась, небо было высоким и до того голубым, что иногда казалось, будто его совсем и нету; Мария Степановна, подруга поэта Максимилиана Волошина, была еще совсем бодрой, часто принимала у себя, рассказывала о прошлом так, будто "коктебельские встречи" были вчера и будут завтра и приедут знаменитые наши писатели, академики, режиссеры, артисты - и наши одногодки, будущие знаменитости...

- Иных уж нет, а те далече, - сказал Писарев. - Ты об этом?

- Об этом, - вздохнул Степанов. - Помнишь, как мы делали шашлыки возле забора?

- Помню. Это когда ты молодой, кажется, что можно отойти за двести шагов, и будешь сам по себе...

- Хорошо сказал.

- Ты давно не был в Коктебеле?

- Я боюсь ехать туда, Сань. В молодость возврата нет, есть уход в память, а это самый близкий путь к сентиментальной старости.

- Слушай, а давай махнем туда вместе, Мить? Хоть на пару педель?

- Я боюсь, - повторил Степанов. - Даже вдвоем боюсь. Можно, конечно, пригласить подруг, не брать пишущей машинки, но это будет реанимация, а реанимируют все же ненадолго, потом станет еще хуже; мы будем все время играть - и даже перед самими собою играть, а это, мне кажется, невыносимо...

- Если увлечешься - неутомительно, даже приятно.

- Это если на сцене, Сань... Жизнь-то прожита, брат...

Он сказал это просто и спокойно, и Писарев вдруг понял весь ужас этих слов, но словно бы какая-то незнакомая защитная сила возникла немедленно в его сознании, и он услыхал одно лишь - "театр", а потом увидел зал, сцену, где собираются друзья, лица будущих зрителей; он ощутил сладостный запах кулис, таинственную темноту, возникающую за колосниками, и ответил:

- Митя, не прожита. Она была б прожита, если б мы сделали все, что могли.

- А мне кажется, что мой пик кончился... Я сделал все, что мог. И спускаюсь... Иду с горы, стараюсь замедлить спуск, а - никак; давит спину, все быстрее бежится, все быстрей...

- Я тебя в нашем театре задержу, Мить, - пообещал Писарев. Тот вздохнул, посидел, закрыв глаза, потом улыбнулся:

- Попробуй, Саня... Это было б замечательно...

После театра он заехал домой, поспал ровно час, без будильника; принял душ, отправился на завод, где работал брат одного из студийцев; обещал помочь с заказом на особый кран; Писарев считал, что скорость монтажа сцены сейчас, при том, что есть кино и телевизор, имеет огромное значение; в цеху молодой парень, глянув на чертеж, пожал плечами:

- Если уж блоху подковали... Ваня объяснял, вам нужен резкий отъезд и спуск... Я понимаю, я на встрече был с режиссером Дашковым, он рассказывал, как его замысел погубили таким краном...

- Это как? - заинтересовался Писарев.

- А так. Ему в финале надо было вертолет получить, чтоб оператор медленно поднимался и снимал убитых героев, которые город спасли... Чтоб зритель сначала лица видел, потом тела, а потом маленькие точки на снегу, а потом ничего... Вертолета не дали, говорил; их, оказывается, тоже жмут, киношников-то; уговорили взять кран, обещали высокий сделать; обманули; очень Дашков образно про это излагал, я даже расстроился; я ему объяснил, как можно кран переделать, а он - "поздно, в кино что снято, на том точка".

С завода Писарев поехал в балетное училище, обещали отдать старые станки; думал выпросить старые зеркала, студийцы были связаны со стекольщиками, просили дать им основу, остальное обещали сделать сами; Писарев считал, что современный театр невозможен без пластики, движения; какие-то сцепы он видел обрамленными танцем; движение мысли можно выразить движением движения, а уж подтвердить - тем более; подтвердить - не проиллюстрировать.

Домой вернулся с фотографом Шурой; тот предложил использовать его персональную выставку в качестве макета будущих декораций; проговорили допоздна, чертовски интересно.

Перед сном, проводив Шуру, Писарев подумал о Степанове; весь день, после того как расстались в "Арагви", ему было тревожно за друга.

"Завтра вечером устроим пиршество в театре, - решил он. - И позовем Митьку. А потом утащу его сюда. Пли к нему поедем. Не надо ему сейчас быть одному".

Закрыв глаза, он сразу же увидел лица детей и поэтому уснул радостным. , , ....... 7

"А голова-то не болит, - подумал Писарев, открыв глаза. - Когда ждешь счастья, голова никогда не болит; страдаешь, если только надвигается неприятность".

За мгновение перед тем, как посмотреть на часы, он уже знал, что сейчас шесть часов десять минут.

Стрелки показывали шесть часов три минуты.

Писарев взбросился с дивана, оделся, натянул шерстяные носки, затолкал чуть опухшие ноги в свои старые, разношенные бело-красные "ботосы" и отправился на пробежку.