Александр Шубин - Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.) Страница 13

В первый день зал настолько очевидно сочувствовал оппозиционным взглядам, что на следующий день организаторы попросили студентов и преподавателей защищать доктрину, которой официально все были привержены. Но зал, включая идейно выдержанных коммунистов, продолжал наслаждаться праздником плюрализма. Дискуссия продолжалась пять часов.

Вспоминает А. Исаев: «В завершение дискуссия приобрела формы изящного пикирования. Когда преподаватель М. Нуриев задал вопрос о том, почему анархисты всегда молоды, а когда вырастают, то примыкают к серьезным партиям, то я ответил, что по критерию возраста руководства мы, конечно, должны признать, что самой серьезной партией является КПСС. Это вызвало взрыв хохота в зале»[28].

Разумеется, организаторы дискуссии, что называется, для порядка были вызваны в деканат, где факультетское руководство критиковало их за перегибы. Но в целом сопротивление подрывной агитации было слабое.

Вспоминает А. Исаев: «Тогда вообще был единый критический порыв. Критическая направленность ассоциировалась с перестройкой, и врагов этой перестройки практически не было. Шершуков даже написал анекдот о том, как все искали врага перестройки и не могли найти. Наконец какой-то рабочий сказал, что он – враг перестройки. Его стали показывать по телевизору, 26 академиков убеждали его в необходимости перестройки, были решены все его материальные проблемы. Тогда еще 20 человек заявили, что они – враги перестройки, но ими уже занялись компетентные органы. Вот такой анекдот. Он хорошо характеризует обстановку».

Общественная атмосфера способствовала критическому настрою, направленному против опостылевших идеологических стереотипов КПСС. Но «общественный заказ» на критику явно преобладал над интересом к конструктивным идеям о новой организации общества.

Вспоминает А. Исаев: «Народ воспринимал „конструктив“ с интересом, но было ясно, что за бакунинские идеи его сагитировать не удастся. Мы и перед дискуссией планировали анархизмом ударить по коммунизму, а на „позитив“ выдвинуть югославский опыт. Мы считали в тот период, что югославская модель общества (в ее идеальном воплощении) является переходной стадией к нашим идеалам – к федерализму. Этого нам удалось в общем достичь. Хотя были люди, сочувствовавшие обычной социал-демократии (В. Плотников, выступавший от имени меньшевиков, В. Герасимов, открыто выступивший в поддержку этой позиции). Но югославский опыт признали наиболее реалистичным, подходящим для нашей перестройки. После этой дискуссии мы почувствовали свой триумф и этот вариант сделали выездным. Правда, „югославов“ заменили для большего контраста социал-демократами. Получалось, что анархизм – далекая цель и критический потенциал, а левые социал-демократы – преодоление коммунизма и движение к далекой цели, намеченной анархизмом».

Проводя свои театрализованные дискуссии, федералисты прикрывались перестроечной риторикой о плюрализме, необходимости обсуждения острых проблем. Отстаивая делегирование, они использовали штамп «ленинский принцип делегирования», ссылаясь на то, что подобным образом были устроены Советы начала века, поддержанные Лениным. По этому поводу с ними спорил секретарь комсомольского комитета института А. Лубков, профессиональный историк.

Вспоминает А. Лубков: «В полемике ребята допускали некорректности академического плана. Так, например, называли принцип делегирования ленинским на основании того, что во времена Ленина на основе этого принципа формировались советские органы. Но к Ленину этот принцип никакого отношения не имел – это был самодеятельный принцип и стал осуществляться сразу после февральской революции. Была попытка прикрыться ленинизмом и с помощью этого прикрытия реформировать бюрократический комсомол»[29].

Защищая дискуссионный клуб, федералисты апеллировали к профессиональным особенностям педагога. Позднее такие аргументы публиковались общинниками даже в институтском официозе «Ленинец»: «Какие темы обсуждают ребята на своих заседаниях? Самые острые. „Дети будут задавать нам каверзные вопросы, и нам придется на них отвечать. Давайте же сначала научимся отвечать на них друг другу“, – говорят организаторы дискуссионного клуба».

«Подпольщикам» становилось тесно в рамках истфака, и они начали гастролировать со своей театрализованной дискуссией по школам и педагогическим семинарам Москвы (эти выступления продолжались до 1989 года, когда театрализация потеряла политический смысл, хотя педагогические игры подобного рода практиковались и позднее). Осенью 1986 года историки попытались создать дискуссионный клуб в родной школе Исаева.

Вспоминает А. Исаев: «Мы провели одну ролевую дискуссию, где отстаивали как бы понарошку анархические позиции. Нас ужасно раздражало, что как только наступал острый момент, Маргарита Павловна тут же вступала на пианино с каэспэшной песней „Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались“. Школьники вели себя довольно вяло, для педагогов мы тогда оказались слишком резкими, и клуб заглох».

Наверное, либеральные педагоги смотрели на «революционных студентов» так же, как те потом будут смотреть на экстремистов. Боязнь, что все закроют из-за несвоевременно произнесенных слов, была в 1986 году еще велика. И не напрасно – в это время еще сажали по политическим статьям. Тем не менее, позднее «общинные социалисты» будут активно сотрудничать с 734-й школой, когда к ее руководству придет известный педагог-новатор А. Тубельский.

Театрализованный политический тренинг подготовил почву для начала более серьезной кампании. Повод представился довольно быстро – началась общественная кампания за реформу ВЛКСМ.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СДВИГ

ГРУППА «ОБЩИННЫХ СОЦИАЛИСТОВ» (федералистов) – один из примеров зарождения политического движения в условиях жесткого авторитарного режима, подавляющего публичную активность оппозиционных формирований. Этой группе повезло – ее не успели раскрыть или воспринять как оппозицию до того момента, когда было принято политическое решение отказаться от уголовного преследования оппозиции (декабрь 1986 года). В результате «общинники» смогли принять активное участие в последующих событиях. Но их психологические и политические стереотипы были сформированы этим переходным состоянием между подпольем и ограниченной либерализацией, поэтапного выхода из подполья, постепенного расширения сферы политических и гражданских свобод.

Свободы приобретались путем постепенного захвата, когда оппозиция прощупывала, в какой степени власти готовы уступить. При этом первое время приходилось действовать практически в полной изоляции, чувствуя себя один на один с «системой». Эта политическая ситуация привела к выходу на политическую арену явления, получившего известность под названием «неформалы».

Неформалами становятся самые разные люди, и притом довольно внезапно, под влиянием поводов, которые еще год назад не произвели бы на них особого впечатления. Вероятно, превращение обычного человека в неформала – частный случай более общего процесса перехода из одной стадии психологического развития к другой[30]. На этом рубеже можно резко изменить образ поведения и род занятий, броситься в эзотерические и религиозные поиски или начать участвовать в общественном движении, в частности неформальном. Конкретный выбор зависит от уровня культуры, сложившихся интересов и знакомств, самого повода. Но всплеск активности человека – явление не случайное и при достаточных темпах психологического развития неизбежное. Оно является частным случаем перехода от состояния «человека иерархического», ведомого материальными интересами, к состоянию «человека идеологического», которым движут построенные или усвоенные им идеальные модели.

Достаточно повода, чтобы запустить постепенно формировавшийся в недрах сознания психологический механизм. Поводы влекут за собой выводы, выводы – действия, последствия которых уже не оставляют дороги назад, пока не пройден очень значительный отрезок психологического развития. Один из неформальных активистов вспоминал в разговоре со мной: «Я пришел в движение из-за осознания несправедливости общества. Столкнувшись с режимом, я понял, что он не простит мне свободомыслия, и мою борьбу стал поддерживать страх. Впрочем, он притупляется быстро, сменяясь ненавистью. Через некоторое время начинаешь бояться сам себя, думать о всепрощении, но из движения не выходишь – теперь тобой руководят идеалы. Самое ужасное в том, что после этого с новой силой осознаешь несправедливость общества, и все повторяется, хотя и по-новому».

Почему одни люди вдруг решаются на рискованный вызов «системе», а другие продолжают жить как ни в чем не бывало? Темперамент? Роль случая? Конечно. Но почему тогда прежде законопослушные делают шаг в уличную толпу несколько лет спустя? Понятно, что материальные запросы обычного человека, которые представляются ему реальными, не так далеко отстоят от существующего положения дел. Человек планирует рост зарплаты, материальные приобретения, решение семейных проблем. Но такова жизнь – не все эти планы осуществляются. Это приводит к накоплению отрицательных эмоций, поиску причин жизненных неудач, которые можно найти в общественном устройстве, глобальных проблемах. Таким образом в сознании формируются две модели действительности: существующей (негативной) и оптимальной (за которую следует бороться). Разница потенциалов между этими двумя мирами гораздо больше, чем различие между реальностью и должным у человека иерархического.