В Розанов - Черный огонь Страница 13

Конечно, не орлы. Социал-демократы съедят всех трудолюбием. "Маленькие. Строим библиотечки. Кладем книжки на полку; пусть там сочиняют что угодно, но - класть будем мы, и этим определим все. Акакии Акакиевичи, говорите? Пусть: пришло царство Акакия Акакиевича, пришло царство смирения, простоты, недалекости. После стольких веков, когда Акакия Акакиевича все угнетали, все над ним смеялись, все на него плевали, - пришел, наконец, великий христианский час, когда Акакий Акакиевич может сам на всех плюнуть".

Вот вам и "титулярный советник": получите "Среди книг" - "вы меня Шекспиром не удивите, и генералом Курловым не испугаете: Шекспира я зачеркну, т. е. просто пропущу его, как пропустил же рубрики: "церковь", "христианство"; а генер. Курлова даже помещу среди черносотенцев: и цензура промолчит... Я неуязвим: "Люблю мамашу. Не Шекспир, а мамаша". Ничего не поделаешь. Он христианин. Мне кажется нередко, что в социал-демократии поднялась ожидаемая и зловещая "заключительная глава христианства". "Последние да будут первыми". Поднялось все убогое, поднялось с невероятной силой! Что-то подспудное дает ему силу, и часто думается, не "Христос" ли это, - не Белый Христос, в лучах и озарении, Которого мы любим и весь мир поклонился Ему; а тот тусклый, без лучей, "Христос", Который за ним стоит и указал калекам придти в мир и завладеть миром, - калекам и больным, худоумным и худородным; и, словом, который сломил гордость и аристократизм мира. Увы, - ведь это тоже есть в Евангелии! И за всю ту сладость, которую XX веков человечество пило от христианства, оно "на остаточек" вынуждено будет выпить вот и эту черную жижицу.

Может быть это и не так. Путается ум. Гадаешь и не умеешь разгадать: да отчего пошлое, отчего именно убогое и бессильное лезет к власти, силе и положению? И никто не может его одолеть, удержать, противиться? "Тут что-то подспудное, темное, всемирное...", - бормочешь, хватаясь за голову...

В. Розанов

"Новое время" 11/24 фев. 1912. No 12901.

БОГ И СМЕРТНЫЕ

- Минута, которая прошла, друг мой, - никогда не возвратится...

- Как "не возвратится"?

- И то, что ты сделал в эту минуту, - никогда не поправится.

- Как "не поправится"?

- Во вне не только наша жизнь воистину есть "одна", и мы приведены в нее для некоторого испытания, - и второго испытания не нужно и не будет, - но каждая минута есть только "эта одна минута", из которой на нас посмотрела Вечность...

Посмотрела. Заметила. И смежила око, - о, какое умаление ей своей единственности, - никогда не взглянет на нас и мы сами никогда не увидим Его.

- Бойся Вечности.

- Это и значит - бойся каждой минуты.

В. В. Розанов

29.5.1914.

Профессора совершенно не понимают, что такое государство. И именно профессора государственного права.

Что такое царство "наша Россия".

И не понимая, естественно, не могут объяснить студентам.

Им кажется, что "государство" есть что-то не очень заметное, лежащее между двумя колоссальными величинами - Блюнчли и Робертом Молем. Если прибавить сюда "мнения древних", тогда напр. Россия совершенно зажимается в такой темный угол, что профессорский глаз не может даже различить ее. На этом глазу монокль и сам одет во фрак министерства народного просвещения.

Он и это знает, т.е. про фрак министерства, но как будто забывает, когда открывает страницы Блюнчли:

Нет. Сладко. Еще перечту...

В свою очередь государство довольно равнодушно выплачивает ему жалованье (соглашаюсь - недостаточное) и тоже не замечает его. Чуть "что", - сажает в полицию.

Но та величественность, с которой они не замечают друг друга, хотя с виду как будто и занимаются друг другом - поразительна.

Кто же из них прав, отечество или "верноподданный"?

Названный "верноподданным" профессор ужасно бы сморщился:

- Ничего подобного.

И действительно он есть гражданин republicae litterarum или des beaux-arts et belles lettres.

Он - беллетрист, и поэтому ничего не понимает.

Если бы ему предложить прокопать канаву от Петербурга до Царского Села так, для моциона, с одной стороны, и для пользы службы (чиновный термин) с другой, то он ус..... бы. Между тем это просто "не нужно" для России.

И если бы всем профессорам предложить выкопать еще "Ладожский канал", по примеру работников Петра Великого, то они все бы подавились землей, захлебнулись водой, а вместо "канала" просто бы изрыли землю, испортили ее бессильными ямами на несколько верст, за что их пришлось бы еще пороть, а не платить за работу. "Работы" - никакой нет, - и это открыло бы для "профессоров", что "государство" есть вовсе не то, о чем писали Блюнчли и Р. Моль, а - великий работник.

Государство - работник. Вот открытие.

Государство есть рабочая сила такой неизмеримости, что ее совершенно невозможно заметить. Как бедному человеку невозможно же заметить "планету Земля". Он "Землю" знает как свой огород и что она "черна" и ее "пашут". Знает "Землю", когда на нее совершает купчую крепость. Но "планета": нужно было родиться Копернику, чтобы "открыть планету Землю", через хитрейшие умозаключения и самые отдаленные аналогии.

Он трудился, как я, открывая сейчас "наше отечество".

Вернемся к профессору.

И - самому глупому проф. государственного права, которому неосторожно поручили читать самую трудную науку. Науку о неощутимых и невидимых вещах. Он если бы был "настоящий", то, сев на кафедру перед студентами, собравшимися в числе 200 слушать его, должен был бы начать так:

- Как я глуп.

И 10 минут молчания. Полного. Потом, подняв глаза, вторая пауза мысли:

- Господа. Какие вы дураки.

Вот.

Первый шаг к познанию моего отечества заключается в том, чтобы изничтожиться. "Отечества" не видно, пока видно "я". И труднейший шаг в открытии дела заключается в освобождении "я", в употреблении таких приемов мысли и способов оказывания, чтобы "я" сделалось фиктивно. Только тогда "он" и "они" (студенты и профессор, всякие читатели и слушатели) перестанут чувствовать вес свой, свое "имя", свое "все" - они подойдут к возможности "открытия отечества".

Еще 10 минут паузы. Лектор раскрывает рот:

- Задача. Шел поезд с хлебом. Один вагон, последний, оторвался и разбился. Из деревни выбежал мужик, и видя, что из одного мешка через рванину высыпалась мука, подбежал и схватил в обе руки по горсти муки. Но испугался, не воровство ли это. Торопясь убежать, он запнулся, руки разжались и мука просыпалась. Прибежал домой. Хозяйка спрашивает:

- "Что принес?" - Он показал запачканные в муке руки и сказал горестно:

- Только.

Вот, господа, - продолжал мудрый профессор: - мы с вами и есть такое "только" в отношении того, с чем я обязан вас познакомить, но у меня нет никаких средств вас познакомить. И я ищу средств, как бы вам дать хоть пощупать...

Пощупать "земную атмосферу", пощупать "планету"...

- Трудно, но попробую: всеми двухстами человек отправляйтесь на Николаевский вокзал и спросите: 201 билет до Москвы поезд 3 часа 30 минут дня.

И уходит. Студенты, конечно, послали одного, который спросил, что надо, но ему ответили, что есть поезд в 7 часов дня и в 11 часов утра. С этим ответом он явился на лекцию того же профессора "в следующий раз".

- Купили?

- Нет. Потому что поезда идут в другое время.

Профессор:

- Это я знал. Но не может же свободная личность человека уступить мертвому правилу. И - притом составленному каким-нибудь темным чиновником, так как расписания поездов составляются не министром. Вы, однако, сделали неосмотрительность при исполнении моего поручения. Предлагаю вам в числе двухсот человек отправиться на вокзал и заявить, что университетский коллектив, притом руководимый профессором с европейскою репутацией, просит и наконец требует отправить поезд в 3 часа 30 минут, - что, негласно сказать, вполне возможно для дороги: так как между 11 утра и 7 часами дня пустое незанятое время.

Идут. Требуют. И кассир на них не обращает никакого внимания. А когда они "подняли историю и шум", пришли служители и "очистили от них станцию".

В университете ропот. Собирается совет. И все выражают негодование на косность и невнимание к требованиям общества зазнавшейся бюрократии.

Решают обратиться к министру от лица университета: но министр, получив бумагу, "кладет ее под сукно".

Есть одно средство "подать поезд не вовремя": обратиться на Высочайшее Имя. Если Государь прикажет, поезд будет подан не вовремя.

Государь может "обратить среду на пятницу" и сделать "в один день то, чего ни в какой день не бывает". Он так и пишет: "быть по сему". Он творит "бытие в государстве"... "Бытие" в том чудовищном поезде с мукою, от которого попользовался было мужик, но неудачно. Профессора, сознавая, что они такие "мужики" с запачканными в муке руками, почему-то сробели при имени "Государя" и не решились его беспокоить.

Не решились его "просить" и "изложить свои мысли". Хотя бы, казалось, отчего же кого бы то ни было не "просить" и перед кем бы то ни было не "излагать мыслей". "Мы - Шиллеры, и песнь свободна".