Александр Тюрин - Правда о Николае I. Оболганный император Страница 13

А великий князь Николай, вскоре после получения известия о смерти императора Александра I, отправился к внутреннему дворцовому пикету, бывшему от лейб-гвардии Преображенского полка. Присутствующим гвардейским офицерами великий князь объявил, «что теперь все обязаны присягой законному Государю Константину». Тоже Николай Павлович объявил и двум другим внутренним караулам, Кавалергардскому и Конногвардейскому, затем поручил дежурному генералу, генерал-адъютанту Потапову, объявить главному дворцовому караулу о необходимости принесения присяги Константину. И гвардия стала присягать Константину Павловичу.

Великий князь Николай сообщил о кончине Александра I военному генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу и стал ждать приезда в столицу нового императора, которым для него, как и для всех остальных, был Константин.

Уже после этого на чрезвычайном собрании Государственного совета был вскрыт пакет за подписью и печатью императора Александра от 1823 г. В нем находилось письмо цесаревича Константина от 14 января 1822, сообщающее об его отречении от престола; ответ императора Александра I от 2 февраля 1822 с согласием принять отречение; манифест от 16 августа 1823, утверждающий право на занятие престола, в случае добровольного отречения цесаревича, за великим князем Николаем Павловичем — на основании Акта о престолонаследии.

Такие же документы, как выяснилось, хранились в Правительствующем сенате, в святейшем Синоде и в московском Успенском соборе.[37]

Обнаруженный императорский манифест 1823 года сформулирован был так, что оставлял вопрос о передачи власти недостаточно проясненным. Для спокойного воцарения Николая явно требовалось гласное отречение Константина.

По обнаружении ранее неизвестных актов, касающихся престолонаследия, великий князь Николай Павлович не посчитал их законными, ввиду того, что они не были своевременно обнародованы и превращены в закон. Он по-прежнему настаивал на приведении всего государства к присяге Константину.

Мнения членов Государственного совета по поводу найденных документов разделились. Генерал-губернатор Милорадович, который вскоре будет смертельно ранен на Петровской площади, предложил коллегам, вслед за гвардией и великим князем Николаем, присягнуть Константину. Милорадовича поддержал адмирал Н.Мордвинов, бывший председателем одного из департаментов Государственного совета, вице-президентом Адмиралтейств-коллегии и крупным пайщиком Российско-американской компании. Адмирал был известен как большой либерал, сторонник конституционной монархии и освобождения крестьян без земли. Председатель Государственного совета граф П. Лопухин и его заместитель князь А. Куракин, кстати деятельные участники заговора против императора Павла I, были близки по своим воззрениям к адмиралу Мордвинову.

Члены Государственного Совета, выслушав мнение указанных особ, начали присягать Константину.

Затем, по распоряжению Правительствующего Сената, вся страна присягнула императору Константину. О том министерство юстиции сообщило в рапорте, который был отправлен в варшавский дворец нового императора, именуемый Бельведером (слово это, заметим, переводится с итальянского как «приятное наблюдение»)[38]

Однако в письме от 26 ноября, направленном в Петербург, цесаревич уступил права на престол великому князю Николаю, и рапорт Министерства юстиции возвратил в нераспечатанном виде. Как для войска, так и для народа этот факт был неизвестным, а для столичных сановников сомнительным. Константин по прежнему не собирался соблюдать необходимых процедур по отречению от престола, которые требовали не простого письма, а издания манифеста.

12 декабря великий князь Николай получает пакет из Таганрога от начальника главного штаба армии Дибича о вызревании на юге страны обширного военного заговора, который может быть поддержан и в столице. Среди заговорщиков упоминались Бестужев и Рылеев. Генерал-губернатор Милорадович, находящийся с этими людьми в приятельских отношениях, не предпринял против них никаких превентивных действий, несмотря на поручение великого князя.

12 декабря в Петербург прибыл курьер из Варшавы с письмом от Константина от 8 декабря, в котором опять не оказалось манифеста об отречении от престола, только личное сообщение о невозможности принять корону империи.

В тот же день, вечером, к великому князю Николаю явился поручик Я. Ростовцев, член тайного северного общества и племянник директора Российско-Американской компании Н. Кусова, с пакетом от К. Бистрома. В пакете содержалось предупреждение самого Ростовцева о готовящемся заговоре. Впрочем, основным в этом предупреждении было то, что Николаю рекомендовалось не принимать престола, потому что это может предвещать «гибель России»: отпадение Грузии, Бессарабии, Финляндии, Польши, Литвы.

Ростовцев даже сообщил о подготовке восстании на юге, отводя внимания от заговора в самом Петербурге, а, возможно, пытаясь убрать опасных конкурентов чужими руками.

Ростовцев, как и его командир Бистром, были близки к окружению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, которая строила свои планы на регентство. В ее окружении находились многие пайщики и высокопоставленные служащие Российско-американской компании.[39]

Военный министр Аракчеев не принял петербургского военного губернатора Милорадовича, посланного к нему великим князем Николаем.[40] Честный служака вероятно считал, что законным наследником является Константин или же не доверял Милорадовичу.

События начинают принимать оборот, чем-то напоминающие то ли события отдаленного будущего, февраля 1917, когда генералы и промышленники опрокинули трон, то ли «передачу» власти в стиле 18 в., когда гвардия убирала одних наследников и водворяла других.

Однако Николай Павлович не пустил тогда события по «февральскому» или «гвардейскому» руслу.

Манифест от 12 декабря 1825 г. объявил о восшествии на престол Государя императора Николая.

«Россия с умилением узнала о великодушной беспримерной в истории борьбе двух братьев, уступавших друг другу право на венец блистательнейший в мире»,  — замечает официальный историк.[41]

Реально же в этой борьбе Константин показал только капризное безволие и отрешенность от судеб России, Николай — чувство долга и ответственность за состояние страны.

Тем временем сделали свой ход представители тайных политических обществ.

Заговор гвардейской казармы

Землевладельческая олигархия — мать декабризма

«Движение 14 декабря вышло из одного сословия, из того, которое доселе делало нашу историю,  — из высшего образованного дворянства»,  — пишет В. Ключевский.[42] Подтверждает это «деланье истории» и другой маститый историк, С. Платонов: «Попытки переворота исходили из той же дворянской среды, которая в XVIII веке не раз делала подобные попытки, а орудием переворота избрана была та же гвардия, которая в XVIII столетии не раз служила подобным орудием.»[43]

Свои интересы, как оно их понимало, «высшее образованное дворянство» отстаивало, проявляя железную волю, не останавливаясь и перед цареубийством.

Плеяда освободителей 1825 была порождена паразитическим сословием, тормозившим развитие общества. В момент максимальной своей праздности дворянство захотело оформить свое господство над обществом в виде правильных политических институтов.

«Движение 14 декабря было последним гвардейским дворцовым переворотом,  — пишет Ключевский,  — но и при этом это было первой попыткой идеологического переворота, когда претензии на политическую власть опирались на отвлеченные идеи.»

Собственно в этой сентенции историк соединяет два определения и получается по сути — гвардейский идеологический переворот. Или попытка захвата политической власти, с использованием отвлеченных идей (так и хочется вместо «отвлеченных идей» подставить слово «пиар»).

Историки, выискивающие черты «прогрессивности» у декабристов, старательно затушевывали вопрос, интересы какого сословия они представляли, оставляя за ними роль маленькой группки прекрасных личностей.

Однако либералы и марксисты, славящие эти прекрасные личности, всегда оставляли при себе «маленький секрет». Почему «борцы с самодержавием», будучи сами поголовно крепостниками, нередко замечательно богатыми, не дали свободу хотя бы своим крестьянам до намечаемого прихода к власти. Будущие декабристы могли с удобством совершить столь похвальное благодеянии при помощи закона о «вольных хлебопашцах» от 1803 — был бы прекрасный почин для всего образованного сословия. Один лишь будущий декабрист М. Лунин освободил нескольких своих крепостных, да и то, скромненько, без землицы. А вот Н.Тургенев не стал мудрить лукаво, просто продал своих крестьян и еще до восстания уехал в Париж, где занялся разоблачением царизма. Похоже, что свободу народу собирались нести именно те люди, что намертво вцепились в «свою кормушку».