Александр Мосякин - Третья русская революция Страница 13

Клинтон пообещал увеличить финансирование жилья для российских офицеров. Но как только денежный вопрос был решен, Ельцин неожиданно перешел в атаку, жалуясь на разные положения законодательства времен "холодной войны", сохранявшие силу в США. Ельцин упомянул принятую в 1974 году поправку Джексона-Вэника, увязавшую свободу торговли между двумя странами со свободой эмиграции из СССР, а также отмечавшуюся с 1959 года "Неделю угнетенных наций" с целью привлечь внимание к положению "угнетаемых" Советским Союзом европейских стран, включая страны Балтии.

Нелепость таких актов после развала СССР была очевидна, но ни Белый дом, ни конгресс не спешили их отменять. И хотя Тэлбот считает, что эти акты "на деле не имели никакого воздействия на российскую экономику и американо-российскую торговлю", для Ельцина они имели большое символическое значение. "Из-за них складывается впечатление, что с Россией обращаются как с коммунистической страной, а это оскорбляет меня как демократа", - заявил Ельцин и, войдя в роль обиженного человека, начал давить на своего визави. Он то укорял Клинтона, то льстил ему, пытался даже поймать на слове и заставить сделать публичное заявление об американских уступках. В ответ Клинтон лишь улыбался и кивал головой.

"Я мучился догадками, - пишет Тэлбот, - вспоминая размышления Клинтона о венской встрече Кеннеди и Хрущева. И когда мне представился случай поговорить с ним наедине, я спросил его, почему он позволил Ельцину так легко уйти? Разве это не опасно, если Ельцин, основываясь на первом впечатлении, решит, что Клинтон - слабый игрок?" "Нет, - уверенно возразил Клинтон. - Ельцин не столько добивался, чтобы я выглядел плохо, сколько пытался подчеркнуть, что он выглядит хорошо, чтобы показать это своим врагам дома. Вена была схваткой Хрущева с Кеннеди, а эта встреча - схваткой Ельцина с теми, кто пытается одолеть его".

Это был не первый и не последний случай, когда внутриполитические разборки в России становились предметом обсуждений на американо-российских саммитах, кои Ельцин пытался превратить в спектакли для внутреннего пользования. И всякий раз, получив пакет помощи, Ельцин переходил в атаку, желая выглядеть в глазах мира (но прежде всего россиян) равноправным партнером Клинтона и даже победителем. Но это не удавалось, так как Клинтон его тактику раскусил и не реагировал на нее.

Саммит в Ванкувере стал этапным в развитии американо-российских отношений. После той встречи Клинтон и Ельцин стали друзьями. Клинтон поздравил друга с победой на референдуме 25 апреля 1993 года. Эту победу в московском Кремле и в вашингтонском Белом доме расценили как личную победу Бориса Ельцина и его курса на реформы. После этого Клинтон постоянно повторял, что надо "всячески помогать Ельцину в его усилиях по преодолению прошлого России и его собственного прошлого" - крупного партийного бонзы, кандидата в члены Политбюро. Между тем это прошлое крепко сидело в Ельцине и спровоцировало трагические события осени того года.

Борис Ельцин считал себя демократом и гарантом демократии для России. Однако демократия, как он ее понимал, предполагала наличие одного хозяина - Хозяина с большой буквы, как это исконно водится на Руси. Как написал в своей книге "Записки президента" сам Ельцин, "кто-то в стране должен быть главным - вот и все".

Отрицались ли этим демократические структуры в виде ветвей власти? Нет, не отрицались. Но каждая из ветвей могла функционировать лишь при условии, что в стране есть кто-то самый главный. Верховный Совет России, который некогда Ельцин возглавлял, не понимал и не хотел понимать, что главный в России - он, Борис Ельцин. Тем самым парламент покусился на ельцинский инстинкт "хозяина в российском доме" и подписал себе смертный приговор.

Навязчивая идея "разогнать всю эту компанию", как пишет в своих мемуарах Ельцин, родилась у него 5 июня 1993 года во время работы в Москве Конституционного совещания. Первым делом возникла мысль о "военной шоковой терапии" - внезапном военном ударе по гнезду "красно-коричневого охвостья". Но советники уговорили Ельцина подождать, в надежде, что все как-нибудь утрясется и парламентские властолюбцы наконец поймут, кто есть кто. Но они этого не понимали и продолжали обкладывать Ельцина красными флажками. В сознании президента все более навязчивой становилась идея применения силы.

Но это было бы прямым нарушением Конституции России, чреватым к тому же кровью, а возможно, и гражданской войной. Ельцин видел страшную перспективу и терзался. "В Вашингтоне знали, каково было состояние президента России на исходе лета и в начале осени 1993 года, - пишет бывший заместитель госсекретаря США Строб Тэлбот. - Тяжелые запои, приступы депрессии, гипертония". Каждой из этих хворей было достаточно, чтобы выбить человека из колеи. Но Ельцин держался, все более утверждаясь в правильности своего начального замысла.

И вот утром 21 сентября, когда Тэлбот находился в Комитете по внешним сношениям палаты представителей конгресса, где сделал очередное заявление в поддержку программы финансовой помощи странам СНГ, сидевший рядом коллега положил перед ним записку: "Ельцин только что объявил, что распускает Верховный Совет и назначает выборы нового парламента на 12 декабря. Через 20 минут надо прибыть в Белый дом, где президент готовится к телефонному разговору с Ельциным".

По мнению окружения американского президента, в сложившихся обстоятельствах вполне уместной была бы сдержанность по отношению к событиям в Москве, ведь Ельцин нарушил конституцию. "Конечно, - замечает Тэлбот, - никто не склонен был видеть в советской конституции десять заповедей - святыню. Но все же, пока не принято новой, это была законная конституция России". "Хорошо бы дать понять президенту России, что нельзя разрушать демократию с тем, чтобы спасти ее", - сказал Тэлбот Биллу Клинтону. "Я это знаю и готов держать пари, что Ельцин тоже знает. Но надо иметь в виду, что Ельцин лучше знает, что к чему и на что он идет", - ответил Клинтон.

Когда Клинтона соединили с Москвой, то он, сохраняя максимально дружеский тон, призвал Ельцина "держаться открытого политического процесса" и "не ограничивать доступ своих противников к средствам массовой информации". Но Ельцин был до крайности возбужден. Его голос был полон воинственности, он явно чувствовал себя в своей тарелке - на баррикадах. "Парламент, - внушал он Клинтону, - полностью вышел из-под контроля и не поддерживает процесса реформ. Эти люди стали коммунистами. Мириться с этим, терпеть это больше нельзя. Военные и силовые структуры целиком поддерживают меня. Я не желаю и не ожидаю никакого насилия. Ну а что касается выборов, конечно, свободных и честных, то все будет в полном порядке", - заверил он Клинтона. Когда разговор закончился, Билл Клинтон сказал: "Этот парень сражается за свою жизнь, и он думает, что одержит победу".

Тэлботу поручили подготовить публичное заявление, в котором следовало подчеркнуть, что президент США лично поддерживает Ельцина. "В конгрессе это поможет быстрее выбить пакет помощи для России", - сказал Клинтон.

Между тем в Москве события развивались стремительно. После выхода антиконституционного ельцинского указа глава Верховного Совета Руслан Хасбулатов на чрезвычайном заседании парламента в соответствии с конституцией объявил об отрешении Бориса Ельцина от должности. Исполняющим обязанности президента России был назначен вице-президент Александр Руцкой, который должен был принести присягу. На сторону парламента встала Генеральная прокуратура (Валентин Степанков), правильность принятого решения подтвердил глава Конституционного суда Валерий Зорькин.

Тем временем у российского "Белого дома" собирались его защитники - враги Ельцина, вооруженные заточками и ножами. В здании парламента находился большой арсенал оружия. Его раздали сторонникам Хасбулатова и Руцкого. Военное руководство обороной "Белого дома" и свержением "антинародного режима" взял на себя генерал Альберт Макашов. Выступая перед вооруженными ополченцами, он призвал их идти на штурм здания мэрии Москвы. "Вперед! Смелее! Свергнем эту мразь! Чтобы не было больше у нас ни мэров, ни пэров, ни сэров, ни херов!" - кричал он в мегафон с веранды "Белого дома". В угаре были и демократы. Известный публицист Юрий Черниченко выступил по первому российскому телеканалу и, ци тируя Вольтера, призвал: "Убить гадину!"

Ситуация с каждым днем накалялась. 1 и 2 октября в Москве начались массовые беспорядки. Движимые революционным порывом массы захватили здание московской мэрии и пошли на штурм телецентра Останкино. В Москве полилась кровь.

Ночью 3 октября на кремлевской лужайке приземлился президентский вертолет. С него спустились Ельцин, начальник его охраны генерал Александр Коржаков и два офицера с ядерным чемоданчиком. У вертолета Ельцина встретил Геннадий Бурбулис, и они направились в Кремль для разговора с военными. Разговор предстоял нелегкий. Еще накануне подписания указа № 1400 о роспуске Верховного Совета Ельцин зондировал настроение военного руководства на случай чрезвычайных обстоятельств. И энтузиазма не встретил. А когда в ту решающую ночь Ельцин попросил генералов о поддержке, то они, по сути, отвернулись от него, согласившись взять штурмом "Белый дом" только по письменному приказу президента.