Руссо и Революция - Уильям Джеймс Дюрант Страница 13

своей юности и думал, что там ему будет комфортнее, чем в Париже, который раздражал его душу. Вернувшись в Женеву, он вернет себе гордое звание гражданина с вытекающими из этого исключительными привилегиями. В июне 1754 года он сел в карету до Шамбери, нашел госпожу де Варенс бедной и несчастной, открыл ей свой кошелек и отправился в Женеву. Там его встретили как раскаявшегося блудного сына; кажется, он подписал заявление, подтверждающее кальвинистское вероучение;104 Женевское духовенство радовалось возвращению энциклопедиста в свою евангельскую веру. Он был восстановлен в правах гражданина и впоследствии с гордостью подписывал себя «Жан-Жак Руссо, гражданин».

Я был так впечатлен добротой, проявленной ко мне… гражданским советом и церковной консисторией, а также большой вежливостью и любезным поведением магистратов, министров и горожан, что… я не думал возвращаться в Париж, разве что для того, чтобы разбить хозяйство, найти место для месье и мадам Левассер или обеспечить их пропитание, а затем вернуться с Терезой в Женеву, чтобы там обосноваться до конца своих дней».105

Теперь он мог более полно, чем в детстве, оценить красоту озера и его берегов. «Я сохранил живое воспоминание о… дальнем конце озера, и об этом, спустя несколько лет, я дал описание в «Новой Элоизе»». Швейцарские крестьяне вписались в буколическую идиллию, которую ему предстояло написать в этом романе: они владели своими фермами, были свободны от налога на подати и корве, зимой занимались домашними ремеслами и стояли в стороне от шума и раздоров мира. Он имел в виду небольшие города-государства Швейцарии, когда описывал свой политический идеал в Le Contrat social.

В октябре 1754 года он уехал в Париж, пообещав вскоре вернуться. Вольтер прибыл в Женеву через два месяца после отъезда Руссо и поселился в Ле-Делис. В Париже Жан-Жак возобновил дружбу с Дидро и Гриммом, но уже не так доверительно, как раньше. Узнав о смерти госпожи д'Ольбах, он написал барону нежное письмо с соболезнованиями; два человека примирились, и Руссо снова сел за стол с неверными. Еще три года он был, судя по всему, одним из философов; его новое кальвинистское вероисповедание легло на его мысли. Теперь он был поглощен тем, чтобы пропустить через печать свое второе «Рассуждение», которое должно было потрясти мир больше, чем первое.

VII. ПРЕСТУПЛЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

В ноябре 1753 года Дижонская академия объявила очередной конкурс. Новый вопрос гласил: «Каково происхождение неравенства между людьми, и разрешено ли оно естественным правом?» «Пораженный этим великим вопросом, — говорит Руссо, — я был удивлен, что Академия осмелилась предложить его; но поскольку она проявила смелость… я немедленно взялся за обсуждение».106 Он озаглавил свой труд «Рассуждения о происхождении и основах неравенства между людьми». В Шамбери 12 июня 1754 года он посвятил это второе «Рассуждение» «Женевской республике» и добавил обращение к «почтеннейшим, величественным и суверенным лордам», высказав несколько примечательных мнений о политике:

В своих поисках лучших правил, которые здравый смысл может установить для создания правительства, я был настолько поражен, обнаружив их в реальности в вашем собственном, что даже если бы я не родился в ваших стенах, я бы счел необходимым предложить эту картину человеческого общества тому народу, который из всех других, кажется, обладает его величайшими преимуществами и лучше всего защищается от его злоупотреблений.107

Он похвалил Женеву в выражениях, вполне применимых к сегодняшней Швейцарии:

Страна, отвлеченная, благодаря удачному отсутствию власти, от жестокой любви к завоеваниям и защищенная, благодаря еще более удачному положению, от страха стать завоевателем других государств: свободный город, расположенный между несколькими государствами, ни одно из которых не должно быть заинтересовано в нападении на него, в то время как каждое заинтересовано в том, чтобы предотвратить нападение на него со стороны других.108

А будущий кумир Французской революции одобрил ограничения, наложенные на демократию в Женеве, где голосовать могли лишь восемь процентов населения:

Чтобы предотвратить корыстные и непродуманные проекты, а также все те опасные нововведения, которые в конце концов погубили афинян, каждый человек не должен иметь права предлагать новые законы по своему усмотрению; это право должно принадлежать исключительно магистратам….. Прежде всего, именно великая древность законов делает их священными и почитаемыми; люди скоро научаются презирать законы, которые они видят ежедневно изменяемыми; и государства, приучая себя пренебрегать своими древними обычаями под предлогом улучшения, часто вводят большее зло, чем то, которое они пытаются устранить.109

Была ли это лишь просьба о восстановлении в женевском гражданстве?

Достигнув этой цели, Руссо представил свое сочинение на рассмотрение Дижонской академии. Премию ему не присудили, но когда в июне 1755 года он опубликовал «Discours», то получил удовлетворение от того, что снова стал волнующей темой парижских салонов. Он не оставил ни одного парадокса, чтобы разжечь дискуссию. Он не отрицал «естественного» или биологического неравенства; он признавал, что некоторые люди от рождения здоровее или сильнее других в теле, характере или уме. Но он утверждал, что все остальные виды неравенства — экономическое, политическое, социальное, моральное — неестественны и возникли, когда люди вышли из «состояния природы», создали частную собственность и государства для защиты собственности и привилегий. «Человек от природы добр»;110 Он становится плохим главным образом благодаря социальным институтам, которые сдерживают или развращают его склонность к естественному поведению. Руссо представлял себе идеальное первобытное состояние, в котором большинство людей были сильными конечностями, быстрыми ногами, ясным взором,* и жили активной жизнью, в которой мысль всегда была инструментом и сопутствующим действию фактором, а не его отягощающей заменой. Он противопоставлял это естественное здоровье распространяющимся болезням, порождаемым цивилизацией, богатством и сидячими занятиями.

Большая часть наших бед — дело наших рук, и мы могли бы избежать их, почти всех, если бы придерживались того простого, однообразного и уединенного образа жизни, который предписан природой. Если она предназначила человеку быть здоровым, то я осмелюсь заявить, что состояние размышления — это состояние, противоречащее природе, и что мыслящий человек — это развращенное животное [l'homme qui médite est un animal dépravé']. Когда мы думаем о хорошем телосложении дикарей — по крайней мере тех, кого мы не испортили своими спиртными напитками, — и размышляем о