История Стилихона - Николай Алексеевич Фирсов Страница 13

К счастью Стилихона, поднявшиеся теперь народы не имели в своих действиях ни малейшего единства и плана, а каждое племя действовало по благоусмотрению своего предводителя. Мало того: некоторые племена даже заводили ссоры между собой.

При таких обстоятельствах, Стилихон скоро и без большого труда усмирил их. Для водворения же спокойствия в этих землях и на будущее время, Стилихон занялся устройством этих наций. Одних мирил, другим давал законы, между третьими, более наклонными к беспокойству, строил укрепления. А чтобы усилить себя для будущей деятельности, Стилихон многих варваров завербовал в солдаты и разместил их по легионам [49]. Это было тем необходимее, что с отсылкой половины армии на Восток войско Западной Империи, после непрерывных походов последних двух лет, значительно уменьшилось, и что теперь важные дела на Востоке, заставившие Стилихона оставить Германию, прежде нежели он там окончательно водворил спокойствие и порядок, требовали значительных сил.

Между тем как Стилихон, в продолжение почти всей зимы 396 года, жил в Германии, в Константинополе воспользовались его отсутствием, чтобы воспрепятствовать его поездке на Восток. Едва только прошли впечатления, произведенные на народ убийством Руфина, как взоры всех обратились на Запад; всякий с нетерпением желал знать, что замышляет римский министр. Евнапий рассказывает, что каждого, кто только приезжал в то время из Италии, забрасывали вопросами вроде следующих: «а что, ты видел Стилихона? что он поделывает»? Это было не простое любопытство, но любопытство народа, которому угрожает опасность. Если в народе высказывались неприязненные чувства к Западу и его регенту, то, тем более этого нужно было ожидать от Двора. Там место Первого Министра, как нужно было ожидать, занял евнух Евтропий [50]. Это был старик чрезвычайно хитрый и тем более опасный для своих врагов, что хитрость его была всегда прикрыта личиной простодушия.

Прежде, нежели он появился при Дворе, судьба бросала его из одной страны в другую; он толкался среди людей всех наций, всех классов, видел много на своем веку и хорошего и худого, был во всевозможных положениях жизни и глубоко изучил дух тогдашнего общества; правда, в своей бродячей жизни он не сохранил в себе ни одного доброго чувства, но зато вынес знание, умение быстро распознавать окружавших его людей, приноровляться к обстоятельствам и извлекать из них для себя пользу. Мы уже видели, как он искусно вёл интриги против Руфина. Вступив в управление делами Империи, Евтропий в делах как внутренних, так и внешних последовал политике своего предшественника. Точно так же, как и Руфин, по вступлении своем на место министра, он первым долгом почёл для себя укрепить это звание за собой. [51] Лучшим средством для этого он считать удаление от Двора и от участия в правлении всех, кто только выдавался своею знатностью, или делами доблести, или богатством и в особенности тех, которым он был обязан своим возвышением и которым была известна его прежняя тёмная жизнь. При этом действовал он не открыто, как Руфин, по более тайно, различными интригами и вообще так осторожно, что нельзя было сказать, что это сделал Евтропий; а между тем многие были лишены жизни, или заключены в темницу, или изгнаны единственно по его старанию. Имущества этих бедняков, которые он прибирал к своим рукам, вместе с огромными богатствами Руфина, также перешедшими в его сундуки, конечно, не могли не упрочить могущества евнуха, тем более, что он награбленным богатством делился с другими лицами, занимавшими важные должности в государстве [52]. Впрочем, от этого выдела казна его нисколько не уменьшалась: потому что он в распределении должностей следовал такому правилу, что кто более давал ему денег, тот и место получал доходнее [53].

Понятно, что такой человек, каков был Евтропий, не мог равнодушно смотреть на притязания Западного министра. Он хорошо видел настроение умов в Константинополе не в пользу Стилихона, и, находя, что это как нельзя более благоприятствует ему, смело выступил против него. Всё его внимание было устремлено на Запад и вся политика его клонилась единственно к тому, чтобы не допустить Западного министра до вмешательства в дела Востока. Как человек, который прежде был в дружелюбных отношениях к Стилихону и много содействовал ему в борьбе с Руфином [54], Евтропий прекрасно понимал все его виды на Восток и знал многие его планы, как осуществить эти виды на деле. Теперь он понял, что для отклонения путешествия Стилихона в Константинополь необходимо прежде всего привлечь на свою сторону преданные ему войска, которые были присланы с Гайной. Евнух угадал, где тут слабая сторона, в стал на нее действовать сколько решительно, столько же и искусно; он понял, что прежде всего приняться нужно за Гайну, склонить его на сторону константинопольского Двора, и успел в этом деле как нельзя лучше.

Гайна был прекрасный солдат и, проведя почти всю жизнь в лагере, не мог похвастаться умением обращаться в свете; он привык слова других принимать, как говорится, за настоящую монету. Этот человек при том же и от природы не имел большой проницательности, так что он едва ли понимал хорошо ход тогдашних дел и, если мог действовать с успехом, так это только под влиянием других. Впрочем, его солдатская душа заражена была страшным честолюбием. С поля битвы попав в блистательнейший и утонченнейший Двор того времени, он не оставил своих лагерных привычек и, чувствуя своё значение, держал себя чрезвычайно высокомерно. Хитрый евнух и императрица Евдоксия оказывали ему уважение и не щадили ласкательств [55]. Это, конечно, льстило его самолюбию, и он, не замечая сам того, склонился на их сторону, а потом, когда ему торжественно был поднесен титул Magistri Militum, то он решительно изменил видам Стилихона и посвятил свой меч и войско на защиту независимости Восточной Империи. Этого-то только и желал Евтропий. Когда таким образом поставлена была преграда влиянию Стилихона на дела Востока, тогда Евтропий сделался свободнее и откровеннее в своей политике и с добродушным, своим обычным смехом отзывался о нём и его неуместных притязаниях. Он не замедлил бы тотчас же выказать свои силы пред Западным Двором, если бы неустройства в азиатских провинциях не отвлекли от этого его внимания. Варвары, вызванные Руфином, ещё не думали оставлять Каппадокии и Сирии; пользуясь плохим состоянием Восточной армин (потому что Евтропий, желая привлечь её к себе, ослабил дисциплину, дозволил солдатам разные вольности, так что они выходили из всякого повиновения