Иван Солоневич - Великая фальшивка февраля Страница 14

В общем, все тонуло в болоте правящего слоя. Тонули в крови фронтовики, тонули в тревоге и неведении «бородачи», и вся Россия тонула в слухах: «слабовольный Царь, истеричная Царица, влияние Распутина, немецкий шпионаж…» И вот на этом психологическом фоне прозвучал первый выстрел русской революции – убийство Распутина. Оно подтвердило самые худшие слухи: если уж такие монархисты, каким был В. М. Пуришкевич, и такие Великие Князья, каким был Дмитрий Павлович, берутся за огнестрельные доводы, – значит, дело дрянь. Впечатление в низах было ужасающим: вот до чего дошло!

Так наш правящий слой реализовал стратегическую доктрину Клаузевица-Ганнибала: охват с левого фланга, охват с правого фланга, прорыв центра и – самоубийство.

Это было – справа. Слева шла, в частности, травля министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Если вы дадите себе труд просмотреть литературу того времени или литературу о том времени, то, вероятно, вы отметите странную черту: вся атака левых – против А. Д. Протопопова. Никаких мало-мальски конкретных обвинений ему не предъявлялось. Кроме одного: он-де был «распутинским ставленником». До его назначения министром, он был избран товарищем председателя Государственной Думы. Что ж, и Государственная Дума избирала его под распутинским влиянием? Его считали «изменником своему лагерю» – на этот раз левому. Дело же заключалось в том, что А. Протопопов был, может быть, единственным свежим человеком среди рухляди правящего слоя, и именно он докладывал Государю Императору о настроениях петроградского гарнизона и о том, что положение в Петрограде «является угрожающим». На основании этой информации. Государь Император повелел ген. В. Гурко убрать из столицы ненадежные части и заменить их гвардейскими частями с фронта.

С. Ольденбург пишет: «Ни градоначальник ген. – майор Балк, ни командующий войсками Округа, ген. – лейтенант Хабалов не считали положение дел угрожающим. Ни ген. Гурко, ни ген. Балк, ни ген. Хабалов повеления Государя Императора не выполнили, сославшись на то, что в казармах совершенно нет места, а запасные батальоны некуда вывести».

Итак: об «угрожающем положении» докладывал Государю Его министр. Об этом положении французскому послу говорил ген. В. Об этом положении практически говорил весь Петроград. И три генерала не могли найти места для запасных батальонов на всем пространстве Империи. Или места в столице Империи для тысяч двадцати фронтовых гвардейцев.

Это, конечно, можно объяснить и глупостью. Это объяснение наталкивается, однако, на тот факт, что все в мире ограничено, – даже и человеческая глупость. Это была измена. Заранее задуманная и заранее спланированная. Маршевые батальоны из столицы выведены не были – им, видите ли, не хватало места во всей России, гвардейские части в столицу переброшены не были, – им, видите ли, не хватало места в столице. Полиция, почти безоружная, и учебные команды насчитывали в своем составе 10 000 человек – против по меньшей мере двухсот тысяч ненадежного гарнизона, не считая «вооруженного пролетариата».

Петроградские заводы и склады были переполнены оружием, сработанным для действующей армии. Это оружие практически находилось в руках «пролетариата». Советская история СССР несколько туманно указывает на то, что «рабочим удалось захватить 40000 винтовок». Хотел бы еще и еще раз повторить: петроградский пролетариат, несмотря на всю его «революционную традицию», никакого участия в февральских днях не принимал. К сожалению, в данный момент я не могу это доказать. На поверхность революционных дней выплыл какой-то нерусский сброд, который уже после отречения Государя Императора заботился главным образом об одном: как бы внести возможно больше хаоса. По всей вероятности, всего этого мы не узнаем никогда: и немцы, которые финансировали большевиков, и большевики, которые получали деньги от немцев, сделали или еще сделают все, что только возможно, чтобы следы этой позорной коммерческой сделки уничтожить начисто. Но тысяч пять такого сброда в столице все-таки нашлось.

Полиция была, в сущности, совершенно безоружна – револьверы и шашки. О гарнизоне я уже говорил. Оставались «учебные команды», да и те были под командованием генералов, которые повелений Государя Императора не выполняли.

Государь Император был перегружен сверх всякой человеческой возможности. И помощников – верных и культурных помощников – у него не было. Он заботился и о потерях в армии, и о бездымном порохе, и о самолетах И. Сикорского, и о производстве ядовитых газов, и о защите против еще более ядовитых «салонов». На Нем лежало и командование Армией и дипломатические отношения, и тяжкая борьба с нашим недоношенным парламентом, и Бог его знает что еще. И вот тут-то Государь Император допустил роковой недосмотр: поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову.

Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота.

А этот дворцовый переворот стал, в свою очередь, исходным пунктом не для одной и воображаемой Февральской революции, а для всего того революционного процесса, который, начавшись свержением Царя, сейчас привел нас всех к порогу Третьей мировой войны.

О поведении ген. Хабалова могут быть, конечно, разные мнения: наиболее лестное сводится к тому, что в февральские дни он «растерялся». Акад. В. Н. Ипатьев приводит другой, на этот раз истинно классический, случай генеральской растерянности. В томе II, на с. 9 он рассказывает о заседании, на котором присутствовал он сам. Заседание происходило у военного министра ген. Беляева, 22 февраля, и было посвящено вопросу о надвигающихся «беспорядках». Для предотвращения распространения этих беспорядков на весь город «растерявшийся ген. Беляев не нашел предложить ничего более умного, как… развести мосты через Неву», – это в феврале, когда по Неве не только люди, а и трамваи ходят. Чем же все это было? Растерянностью или планом?

Попробуйте соединить все отдельные точки этого плана в одну линию: срывается вооружение полиции, в столице концентрируются сотни тысяч заведомо ненадежных людей, НЕ выполняется Высочайшее повеление об их уводе, НЕ выполняется Высочайшее повеление о переброске гвардии, НЕ выполняется Высочайшее повеление о подавлении бабьего бунта. И в качестве исходной идеологической базы этого «плана» стоит распутинская легенда, вышедшая из тех же кругов.

Легенда – исключительно живучее существо. Легенда о распутинском влиянии живет и до сих пор, хотя советские данные (см. у Ольденбурга на с. 193) не оставляют абсолютно никакого сомнения в том, что никакой политической роли Распутин не играл. Легенда выросла, как писал крайне правый историк русской армии А. Керсновский, «из августейших салонов». Тот же акад. В. Ипатьев повторяет ее в своих мемуарах, и повторяет ее как не подлежащий никакому сомнению факт. Итак: академик, царский генерал, один из крупнейших химиков современности, сообщает американской аудитории о слабоволии и бездарности Царя, о влиянии Царицы на Царя, и Распутина – на Царицу и о том, что в общем и целом русскую политику определял Распутин. Кто из американцев не поверит академику Ипатьеву и кто поверит И. Солоневичу и С. Ольденбургу? В. Ипатьев рекомендует себя как человека, стоящего вне политики, как химика и философа. И в качестве доказательства распутинского влияния приводит такой факт: «супруга одного «почтенного генерала» просила отправить ее мужа в Крым на казенный счет в поезде для раненых. Получив от Красного Креста отказ, она, вместе со своей сестрой, очень миловидной женщиной, вдовой тоже генерала, отправляется к Распутину и устраивает своему мужу бесплатный проезд». Есть маленький намек на то, что протекция была оказана не вполне бесплатно. Итак, вот вам «влияние». Проезд из Петербурга в Крым стоил первым классом, вероятно, рублей пятьдесят, и за пятьдесят рублей жена и вдова генерала («обе состоятельные женщины», отмечает ген. Ипатьев) идут к «старцу». Других примеров у академика Ипатьева нет. Едва ли кто-либо из его американских читателей уловит полную несообразность этого примера. А легенда укреплена еще больше: выдающийся ученый, царский генерал, беспристрастный человек, стоящий вне партий и вне политики… И вот даже он… Повторяю еще раз: выпуская книгу, проф. В. Ипатьев мог и был обязан навести кое-какие справки, мог проверить слухи по материалам послереволюционной Следственной комиссии. Убийство Распутина превратило легенду в факт: не из-за прихоти же, в самом деле, люди пошли на убийство! Очень вероятно, что та историческая наука, которая когда-то наконец появится у нас, очень многое объяснит общественной истерикой. Очень может быть, что какие-то данные мы узнаем еще и о немецких махинациях в России. Всех их, по-видимому, мы не узнаем никогда, по крайней мере, достаточно подробно и документально. В 1921 году П. Струве, тогда уже законченный монархист, писал в «Русской Мысли»: