Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит Страница 14

В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Нужно было задержать и без того редкое население в Центральной России, обеспечить помещиков рабочими руками, а значит, гарантировать боеспособность их ополчения. Характерно, что Соборное уложение 1649 года разрешало феодалу отпускать на волю своих вотчинных крестьян, принадлежащих ему по «отечеству», но он не мог освободить крестьян поместных, данных ему за службу.

С конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, поначалу, вероятно, с тем, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. Перемену в правовом статусе крестьянина вполне осознает правительство. Петр I, пытавшийся своим указом 1721 года прекратить разлучение крестьянских семей, говорит, что крестьян продают, «яко скот». Указ не имел никаких последствий, положение крепостных только ухудшается. Имя для них найдено самим Петром – «скот». Император осуждает нравы своего времени, но в реальности бессилен что-либо изменить. Неразвитость государственных институтов и бюрократии толкает Петербург к тому, чтобы введенная Петром подушная подать собиралась с крестьян не напрямик, а при посредстве помещиков. То есть государство, вольно или невольно, усиливает личную власть господ над крепостными. Дворяне были сравнительно малочисленны, зависели от милостей государя, а потому они легче поддавались правительственному контролю, чем многомиллионная масса крестьянства. В правление Елизаветы Петровны крестьяне перестали приносить присягу при престолонаследии, от их имени это делали помещики. Они также получили право ссылать крестьян «за предерзостные поступки» в Сибирь без всякого суда, то есть фактически государство передало свои судебные функции дворянству.

Сама регулярная армия, созданная Петром в 1705 году, являла собой разновидность крепостной неволи. Впрочем, с ее формированием государство больше не стремится поддерживать военную мощь помещиков, поэтому уже при Петре поместье приравнивают к вотчине, то есть человеческий «скот» становится полной собственностью хозяев, не важно – вотчинный он или поместный. Теперь государство больше заботит создание ударной силы новой империи, и оно оплачивает тысячами душ государственных крестьян верность, инициативу и азарт всех этих птенцов гнезда Петрова и екатерининских орлов. Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Массы крепостных сосредотачиваются в руках узкого круга высшей знати. В конце XVII века 535 помещиков владели 45 % крестьянских дворов, принадлежащих светским землевладельцам. В 1834 году на долю 3726 человек из 63 444 помещиков (столько всего их было в России) приходится 55,6 % ревизских душ, то есть больше половины крепостных мужского пола.

Сколько бы самые совестливые из Романовых ни морщили нос по поводу проклятого рабства, на деле они только расширяли крепостное право. Если Алексей Михайлович раздал 14 тысяч крестьянских дворов, то при его наследниках в XVIII веке счет пошел на сотни тысяч. С начала столетия и до воцарения Екатерины II помещикам было роздано 389 тысяч душ, при Екатерине – около 800 тысяч, при Павле I – 115 тысяч душ. Есть и более радикальная оценка экономиста Огановского, который полагал, что в XVIII веке помещики получили до 2 млн душ крестьян. Такова цена имперского скачка России. В европейскую цивилизацию страна входила на плечах рабов – по данным ревизии 1762–1764 годов, они составляли 97,46 % ее населения, включая государственных, дворцовых и монастырских крестьян.

Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили отказаться от раздачи государственных крестьян помещикам. Впервые эту практику приостановила Екатерина Великая, предпочитавшая во второй половине своего царствования жаловать своих дворян землями, конфискованными у польских «мятежников». Она же стала задумываться о перспективах отмены крепостного права. Практически эту задачу поставило только правительство Николая I, но так и не решилось довести ее до реализации. Характерно, что Николая I к отмене крепостного права побуждали гуманитарные соображения, но больше, конечно, полицейские – призрак пугачевщины бродил по России. «Крепостное право есть пороховой погреб под государством», – докладывал государю шеф жандармов граф Бенкендорф в 1839 году.

Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста о вольности крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Он боится своих дворян. Говорят, кое-кто во дворце даже держал заложенные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными – самой блестящей знатью Петербурга – жил в сердцах Романовых еще даже до убийства Павла I.

После короткого промежутка воли в 1861–1930 годах происходит повторное закрепощение крестьянства в рамках колхозно-совхозного строя, более даже масштабное, чем в царской России. Тогда крепостное право не было распространено на Сибирь. Не стоит забывать, что вплоть до 1974 года паспорта колхозникам не выдавались, а система прописки была создана уже в 1932 году и окончательно отменена только при Борисе Ельцине в 1993 году. Уходу из колхозов советская власть особенно не препятствовала, но она была заинтересована в притоке в города и на стройки индустриализации максимально ограбленного, исключительно нищего деклассированного населения, которое было готово жить в самых чудовищных условиях и на крошечные деньги. Для этого коммунисты сделали немало, в частности организовали масштабный голод в 1932–1933 годах, не считая постоянно заниженных закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию и так называемый антикулацкий террор, который был на деле уничтожением любой хозяйственной обеспеченности села. Коммунистов не столько интересовало закрепощение крестьян, сколько скорейшее перераспределение человеческих ресурсов в пользу промышленности.

В 1940 году указом президиума Верховного Совета СССР рабочим было запрещено менять место работы, а опоздание наказывалось трудовыми работами сроком до шести месяцев с удержанием 25 % зарплаты. Таким образом, крепостное право при Сталине было распространено на рабочих и служащих. Правда, это нельзя считать новацией большевиков. Русская промышленность XVII–XVIII веков также была по преимуществу крепостной. Именно крепостной труд за несколько десятилетий XVIII века позволил превратить страну, закупавшую железо, в мирового лидера по его добыче и экспорту. Разница между имперской и большевистской Россией, наверное, заключается лишь в масштабах рабства, которое при Сталине становится тотальным, но имеет свои градации от половинчатой несвободы к полной, сопоставимой разве что с античным рабством.

Начиная с 1929 года, шло строительство экономики Гулага, в которой к моменту смерти Сталина работали 2 500 000 человек. Всего через сталинские лагеря прошли 15–18 миллионов человек, работавших в самых нечеловеческих условиях и в тех регионах страны, куда свободного человека невозможно было заманить добровольно, по крайней мере при весьма скромных финансовых возможностях, которыми располагала советская власть. ОГПУ-НКВД обращало часть населения в рабов, а затем распределяло их по стройкам СССР. Это был беспрецедентный в мировой истории феномен карательного ведомства, которому поручались хозяйственные задачи – от строительства отдельных домов и рытья каналов до возведения огромных комбинатов вроде «Норильского никеля». Ничего удивительного, что ОГПУ-НКВД очень скоро не столько охраняло безопасность страны, сколько поставляло трудовые ресурсы и обеспечивало их самую бессовестную эксплуатацию, которую Россия не знала в эпоху расцвета крепостничества. Крепостное право имело, безусловно, отдельные эксцессы вроде Салтычихи. Правда, известный американский профессор Ричард Пайпс справедливо заметил: «Салтычиха говорит нам о царской России примерно столько же, сколько Джек-потрошитель о викторианском Лондоне». В массе своей крепостное право, конечно, было куда более добродушным и патриархальным.

Рецидив рабовладения в XX веке, без сомнения, объяснялся несоответствием задач, которые власть придумала для страны, с ее реальными возможностями. Неудивительно, что следствием такой политики в конечном итоге стал крах Советского Союза, не говоря уже о многомиллионных жертвах, исковерканных судьбах и десятках социально-экономических проблем, не решенных по сей день.