Сергей Нефедов - Война и общество. Факторный анализ исторического процесса. История Востока Страница 14

Ирригационная революция, резкое увеличение плотности населения и усложнение хозяйственной жизни требовали создания новых способов коммуникации. В конце IV тысячелетия для передачи слов и понятий стали использовать иероглифы, которые, постепенно упрощаясь, превратились к середине III тысячелетия в клинописные знаки. Таким образом появилась письменность; это было фундаментальное открытие, сделавшее возможным создание сложного государственного аппарата, системы учета и контроля, давшее толчок развитию торговли и частнособственнических отношений. Письменность стала последним компонентом, завершившим формирование цивилизационного комплекса шумерских городов-государств; цивилизация Шумера теперь намного превосходила своим культурным и экономическим потенциалом окружавшие ее общества примитивных земледельцев, поэтому она стала для них источником культурных заимствований. Из Шумера стала распространяться диффузионная волна, элементами которой были ирригационные системы, храмовое хозяйство, письменность и другие характерные черты шумерской цивилизации. Уже в первой половине III тысячелетия шумерское письмо стало использоваться восточными семитами, мигрировавшими из Аравийской степи на территорию центральной Месопотамии и жившими там (в частности, в Кише) вперемешку с шумерами. Эту письменность использовали в возникшем севернее семитском государстве Мари, социальное устройство которого было подобно шумерским храмовым общинам. В середине III тысячелетия в Сирии возникает город-государство Эбла с типичным дворцово-храмовым хозяйством и шумерской письменностью, которой передавались слова местного западносемитского языка; правитель его обозначался шумерской идеограммой «эн». Из Сирии шумерская культура распространялась далее, в Малую Азию и Палестину[188].

Тем временем в шумерском обществе продолжались процессы, вызванные нарастанием демографического давления. Начиная с XXVI в. появляются сведения о растущем расслоении общества, о появлении знати, владевшей поместьями в сотни гектар и занимавшей высшие общинные должности[189]. Крупные землевладельцы за бесценок скупали земли общинников, покупали детей у голодающих бедняков. Сила богатства была такова, что за убийство можно было откупиться подарком[190]. Появилось рабство, в хозяйствах храма и частных лиц было занято много рабынь, нгеме. Нет сомнения, что общество Двуречья середины III тысячелетия было основано на появившейся внутри общины частной собственности, поэтому в соответствии с предлагаемой Л. С. Васильевым терминологией мы будем называть его частнособственническим обществом[191]. Общинная знать, опиравшаяся на свои богатства, выступает в этом контексте как олигархия крупных собственников, хотя, конечно, необходимо учитывать своеобразие общинных традиций, при которых понятия власть и собственность были тесно связаны[192].

Углубление социальной дифференциации свидетельствовало о повышении демографического давления. К середине III тысячелетия основные массивы плодородных земель были уже освоены, и дальнейший рост населения должен был привести к кризису[193]. Столкновения из-за земли привели к большим переменам в отношениях государств Двуречья: города окружаются стенами, начинается эпоха больших войн. Из письменных источников известно, что войны становятся ежегодными, что появляется традиция воевать в определенное время года. Военные действия отличались большим ожесточением, пленных мужчин, как правило, убивали, этой же участи подвергались малолетние дети, женщин и подростков обращали в рабов[194].

Военная техника того времени была уже достаточно сложной. К середине III тысячелетия относится появление первых колесниц – тяжелых двуосных повозок, в которые запрягали ослов-эквидов. Колесничные воины были вооружены дротиками и копьями, из защитного вооружения имелись медные шлемы и толстые войлочные плащи, обшитые медными бляхами. Колесничих поддерживали отряды одетых в войлочные плащи и шлемы копейщиков, которые, судя по одинаковому вооружению, были наемниками на службе у храмов. Толпа простых ополченцев-общинников шла в отдалении за тяжелой пехотой, они были вооружены только пращами и кинжалами, и некоторые из них не имели даже одежды[195].

Войны увеличивали значение военных предводителей, на время войны жрец-правитель иногда получал чрезвычайные полномочия и титул лугаля. Войско первоначально имело характер ополчения; затем, с углублением социального расслоения, оно стало набираться преимущественно из «мужчин одной головы», это были дружинники, снаряжавшиеся за счет храма. В состав храмовой дружины входили многие бедняки; они шли воевать, надеясь на добычу. Военный предводитель в силу своего положения был вынужден поддерживать требования своих воинов, обеспечивать их хлебом и снаряжением; это можно было сделать лишь путем полного подчинения лугалю храмового хозяйства и обращения всех его ресурсов на нужды войны. Знать, занимавшая должности в храмах и владевшая значительной частью храмовых доходов, противилась действиям лугаля, таким образом, в условиях высокого демографического давления начиналась борьба за ресурсы, назревал конфликт между знатью и пользующимися поддержкой народа военными вождями[196]. Как известно, конфликт такого рода был типичен для государств Древнего мира, в особенности для Ассирии, Греции и Рима. «Полководец, получающий единоличную власть по воле народных масс и через голову других традиционных общинных институтов (совета старейшин, сената, булэ, эфоров и т. д.), – фигура в истории древности отнюдь не случайная, – указывает В. А. Якобсон. – Именно так возникали греческие тирании, постоянные диктатуры, а затем и принципат в Риме. Можно также упомянуть попытки государственных переворотов в Спарте. Вполне допустимо предположить, что таков же был механизм возникновения царской власти в городах-государствах Месопотамии…»[197]. «Царь старается – как греческий тиран – обеспечить себе симпатии крестьян и мелких горожан», – писал Макс Вебер[198].

Изучение всех деталей борьбы затруднено фрагментарностью имеющихся источников. Известно, что в XXV в. самыми сильными из правителей Двуречья были энси города Лагаша; они вели успешные войны и часто принимали титул лугаля. Энси Ур-Нанше прославился строительством каналов, плотин и храмов, он построил огромные хлебные склады для общинных запасов продовольствия – «дом провианта»; Ур-Нанше изображали на рельефах как строителя, с корзиной кирпичей в руках[199]. Ирригационные работы и создание продовольственных запасов были мерами, направленными на решение продовольственной проблемы; очевидно, в этот период уже существовала нехватка хлеба. Ур-Нанше был настолько популярен в народе, что после его правления должность энси, оставаясь формально выборной, фактически наследовалась в рамках одного рода. Энси Энметена, правивший в середине XX-IV столетия, стал известен благодаря первому зафиксированному в источниках «освобождению» («ама-р-ги»). Эта реформа, иначе называвшаяся «справедливость», включала в себя отмену долгов, освобождение долговых рабов и возвращение прежним владельцам проданных за долги земель[200]. Социальный смысл «освобождения» не вызывает сомнений – это было мероприятие, проведенное в интересах простых людей и в ущерб знати; его целью было повышение уровня жизни народа путем перераспределения собственности. Проведение «освобождения» в дальнейшем стало традицией, и оно проводилось относительно регулярно (при Хаммурапи – раз в семь лет).

Как отмечалось выше, демографическое давление можно оценить, зная потребление пищи на душу населения. Для конца XXIV столетия (2318 – 2312 гг. до н. э.) известны нормы выдачи натуральной оплаты храмовым рабочим, эти нормы составляли 36 сила (примерно 36 литров) ячменя в месяц для рабочих низкой квалификации – безразлично, мужчин или женщин, дети-подростки получали треть этой нормы[201]. Если семья рабочего имела двоих детей (в том числе одно подростка), то на человека приходилось 156 кг зерна в год, если она имела одного ребенка – 179 кг. Минимальная норма потребления для стран Ближнего Востока составляет около 200 кг зерна в год[202] – таким образом, потребление неквалифицированных работников находилось намного ниже минимальной потребительской нормы. Это обстоятельство говорит о том, что демографическое давление в рассматриваемый период было достаточно высоким.

Наследники Энметены Энентарзи и Лугальанда полностью подчинили себе храмовое хозяйство Лагаша. Наступление военной монархии вызвало отпор знати; в 2318 г. Лугальанда был отстранен от власти, и новым энси стал Уруингимна. Уруингимна ослабил контроль за храмами, но, не желая выступать против народа, еще раз объявил об «освобождении»[203]. Затем начались длительные войны, в ходе которых Лагаш и многие другие города Двуречья были подчинены правителем Уммы Лугальзагеси. Новый правитель, провозгласивший себя «лугалем Страны», возглавил конфедерацию городов, в которых продолжали править местные вожди, энси. Среди других городов Лугальзагеси подчинил и Киш, однако затем в этом городе началась какая-то смута, и власть захватил никому не известный простолюдин из местных семитов, настоящее имя которого не сохранилось, но который, став через несколько лет правителем Двуречья, присвоил себе имя Саргон – «истинный царь». И. М. Дьяконов утверждает, что Саргон «пришел к власти, по-видимому, на волне какого-то движения масс»[204]. Став правителем Киша, Саргон выступил против Лугальзагеси и – к удивлению историков – разгромил объединенное войско Шумера; в этой кровавой битве погибли или были захвачены в плен пятьдесят энси, взятый в плен Лугальзагеси был казнен. Последующие годы стали свидетелями новых ошеломляющих побед, когда войско Саргона, разгромив противника в «34 сражениях», достигло сначала «Верхнего» (Средиземного) моря, а затем «Нижнего» моря (Персидского залива)[205].