Анатолий Уткин - Первая Мировая война Страница 14

Союзникам России было вовсе не безразлично, какая точка зрения на политику в Азии возобладает в Петербурге. Союзная Франция вовсе не хотела, чтобы русские дивизии стерегли тихоокеанское побережье - они были нужны Парижу как противовес германской мощи.

Французское правительство никогда не согласится с Франкфуртским договором, отнявшим у Франции Эльзас и Лотарингию, к тому же оно только что заключило договор о сердечном согласии ("Антант кордиаль") с Англией, и реванш за поражение в 1870 году выглядел реальнее, чем когда-либо. Франция исключала для себя возможность тройственного союза Париж - Берлин Петербург.

Но если будущее России не в Азии, то оно должно находиться в Европе. Политический кризис 1905 года вызвал необходимость в переосмыслении связей с Западом. По оценке Булгакова, "из огромного переплетения ветвей западной цивилизации, с ее корнями уходящими в глубь истории, мы выбрали лишь одну ветвь, не зная и не желая знать о других ветвях, будучи полностью уверенными в том, что мы имеем дело с наиболее аутентичным проявлением западной цивилизации. Но европейская цивилизация имеет не только множество плодов и много ветвей, но и корни, которые питают дерево". Именно этих корней не имела имитирующая Россия. В будущем "в борьбе за российскую культуру мы должны сражаться также за более глубокое, исторически осознанное западничество". Россия после 1905 года, после революционных потрясений (в ходе которых все политические программы и лозунги были почерпнутыми из западных источников), как бы снова поворачивается на Запад.

Этот поворот вовсе не вызвал восторга в Берлине, где хотели видеть Россию занятой если не на Дальнем Востоке, то в приятной для немцев близости к англичанам - в Средней Азии. Один из германских стратегов пишет в это время, что завершение строительства немцами Багдадской железной дороги предполагает изоляцию России от Ближнего Востока и сосредоточение ее на Средней Азии - "ее подлинной сфере влияния". Как явствует из мемуаров Вильгельма Второго, ни Германия, ни Запад не знали, каким будет курс России после поражения от Японии. Но они скоро убедились, что Петербург заново видит себя прежде всего частью европейского расклада сил.

На совместных конференциях 1911-1913 годов русские и французские генералы твердо расписали, что они должны делать в "час икс": "При первом же известии о мобилизации в Германии мобилизовать собственные силы без предварительных дискуссий".

Перед 1914 годом между русским и французским военными штабами была создана целая сеть взаимных связей. Разумеется, планируя долгосрочные совместные программы, русские и французские генералы желали иметь гарантии долгих непрерывных отношений - и они воздействовали на свои правительства соответствующим образом. Созданная ими заранее система "автоматического включения сотрудничества" вносила элемент автоматизма в решающее выяснение отношений между Антантой и центральными державами.

Главным и безусловным координатором создания франко-русского союза с французской стороны был министр иностранных дел, ставший в 1914 г. президентом - Раймон Пуанкаре. Этот талантливый французский политик, сын знаменитого метеоролога, брат знаменитого физика и родственник известного математика, стал подлинным творцом новой французской политики, для которой теснейший союз с Петербургом стал основой основ. Как пишет С. Фей, "его продолжительная общественная деятельность, его чрезвычайная энергия и работоспособность, его способность усваивать и помнить детали, ясность цели и решимость достичь ее - все это сочеталось в нем и делало его одним из наиболее замечательных современных государственных деятелей"{61}.

Сильной его стороной было то, что он точно знал, чего хотел: резкого ослабления Германии, укрепления европейских позиций Франции, возвращения Эльзаса и Лотарингии. Союзу с Россией он отдал всю силу своего политического таланта. В Париже его главным политическим собеседником был русский посол Извольский, личность сильная и самолюбивая. С точки зрения Пуанкаре, Извольский "никогда не давал оснований усомниться в своей правдивости".

Избрание Раймона Пуанкаре французским президентом было встречено в России с энтузиазмом как новый фактор, благоприятствующий союзу России с Западом. 17 января 1913 года посол в Париже Извольский писал Сазонову: "Французское правительство полно решимости придерживаться своих союзных обязательств в отношении нас".

Побывав в ноябре 1913 года в Париже, премьер-министр Коковцов подвел итог в докладе царю: Франция "никогда не покинет нас в больших вопросах общей политики"{62}. Большие французские займы 1911-1914 годов скрепили союз великих стран Запада и Востока Европы.

Нет сомнений в том, что Россия никогда бы не получила такого дождя западных капиталов, если бы не соответствующее воздействие французского правительства, которое преследовало стратегические цели. Более трети французских займов пошло на создание стратегических железных дорог. Но хотя инвестиции Франции и Британии в Россию значительно превосходили германские, общий характер экономических связей России был таков, что Германия по влиянию в экономической сфере значительно превосходила своих соперников.

В Форин-офис инициативы Сазонова, направленные на союз с Англией, поддерживал замминистра сэр Артур Николсон. Он писал 21 марта 1914 г.: "Я убежден, что если Тройственная Антанта будет трансформирована во второй Тройственный союз, мир в Европе будет обеспечен на одно или два поколения".

На заседании русского адмиралтейства 26 мая 1914 г. обсуждались основы союза России с лидером Запада. Русская сторона хотела, чтобы Англия и Россия с двух сторон оказали воздействие на Оттоманскую империю и открыли проливы для русского флота. Совместные силы Антанты решительно возобладали бы в Средиземном море над итало-австрийским флотом. На Балтике царское адмиралтейство планировало осуществить с помощью британского флота высадку русских сухопутных сил в Померании. Все это читается сейчас с грустной улыбкой.

Было бы несправедливо не упомянуть, что и у творцов ориентации на Англию и Францию в пику Германии были прозрения, пусть и запоздалые. В предисловии к опубликованному в 1923 г. "Официальному дневнику министерства иностранных дел" Сазонов признает, что Россия, положившись полностью на связи с ними, переоценила свои силы. Она была отсталой страной хотя бы ввиду отсутствия адекватной сети стратегических железных дорог. Ее запоздалые лихорадочные усилия уже не могли изменить внутриевропейского соотношения сил, складывавшегося в пользу Германии.

Англия

Этот поворот России, ее своеобразное "возвращение в Европу" неожиданно для многих - получил одобрение в Лондоне. Да, с 1714 года Британией правила германская (ганноверская) династия, но никогда при дворе Святого Джеймса не говорили по-немецки. Но стоило немцам принять программу строительства океанского флота, и Лондон задумался над рациональностью своей "блестящей изоляции" в мире, где тевтонское самоутверждение стало грозить оттеснением Британии с мировых позиций. Столетнее русско-британское соперничество начинает терять свое значение. Англичане уже не верят в то, что русские казаки отнимут у них "жемчужину британской короны" - Индию. (Японцы указали на предел расширения российского влияния в Азии). В то же время Германия самоуверенно и самонадеянно начинает осуществлять программу строительства военно-морского флота, способную завершить период военно-морского доминирования Британии на океанских просторах. Германская промышленность заставляет Британию покончить с системой "фритреуда" и начать новый этап, характерный целенаправленной государственной защитой своей национальной промышленности.

Оканчивается почти вековой период страха и антипатии Лондона в отношении России. В правительство - в частности, в Форин-офис - приходит невиданная прежде плеяда сторонников сближения с Россией, уверенная в возможности европейского прогресса крупнейшей континентальной страны. Английский историк А. Тойнби отразил новую уверенность правящих кругов своей страны в том, что будущее России связано с либерализацией ее политической системы и последующим вхождением в семью европейских народов. "Главным препятствием на пути установления самоуправления в России, - пишет Тойнби, - является краткость ее истории. Во-вторых, едва ли меньшим по значимости препятствием является безграничность ее территориальных просторов. До создания средств современной связи энергичный абсолютизм казался единственной силой, способной держать вместе столь широко разместившуюся людскую массу. Ныне телеграф и железные дороги займут место "сильного правительства" и отдельные индивидуумы получат возможность своей самореализации"{63}.

Достигнув пика могущества, владея четвертью земной суши, Британия превратилась к началу XX века в охранителя мирового статус-кво. Глобальной задачей имперского Лондона стало предотвращение резких перемен, а в случае их неизбежности - придания им упорядоченного характера. Это почти автоматически противопоставило Англию главной покушающейся на существующее соотношение сил в мире державе - Германии. Дух, который владел Германией, может быть лучше всего выражен адмиралом Тирпицем, чьи превосходные мемуары дают картину постепенного раскола Европы. Мощь, по Тирпицу, всегда предшествует Праву. Великие народы создает лишь стремление к властвованию. В начале века Германия устремилась по этому пути. Более ясно, чем в мемуарах, Тирпиц излагает эти идеи в изданных им "Политических документах" (особенно в первом томе - "Созидание германского мирового могущества").