Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 Страница 14

Свое широко задуманное историко-политическое выступление пе­ред молодым поколением немецких офицеров Шуленбург начал с указания на важное место России в «прусско-германской истории по­следних двух столетий», на «значение позиции России для политики Бисмарка в период создания государства...». Шуленбург отверг как аб­сурдное утверждение о том, что якобы сложившееся стараниями Совет­ского Союза соотношение сил представляет угрозу для Германии. Напротив, заявил он, «усиливающийся страх перед Германией привел к тому, что отношения Советского Союза ко всем остальным государст­вам еще больше стали зависеть от его отношения к Германии. Любое усиление Германии воспринимается в Советском Союзе как собствен­ный неуспех». По словам Шуленбурга, внешнюю политику советского руководства определяет в первую очередь «потребность в международ­ном спокойствии». И только агрессивная германская политика на международной арене, нацеленная на сколачивание блоков, вы­нуждает СССР стремиться к созданию «единого франко-англо-совет­ского фронта против фашистских государств».

Военный министр и главнокомандующий вермахтом Вернер фон Бломберг сообщил в частном порядке германскому послу в Москве[145], что доклад был встречен «слушателями с полным одобрением». Он дей­ствительно привлек большое внимание. Многие из занимавших ру­ководящие посты, в том числе и сам Бломберг, просили прислать им копию. Содержание доклада настолько противоречило представлени­ям Гитлера и указаниям Геббельса в сфере пропаганды, что последст­вия выступления вряд ли ускользнули от их внимания.

Аншлюс Австрии и всеобщая мобилизация в Германии, которые Шуленбург, как видно, пережил совершенно неожиданно для себя, будучи в Германии, продемонстрировали со всей очевидностью, на­сколько справедливыми оказались известные ему опасения Советского правительства относительно дальнейших внешнеполитических целей Германии. Подписание Мюнхенского соглашения 29 сентября 1938 г. вызвало в Берлине и в столицах других западных государств чувство «огромного облегчения... по поводу предотвращенной войны». Те, кто не поддался этому чувству, «с тревогой задались вопросом, как скоро наглая заносчивость вновь заявит о себе»[146]. В германском посольстве в Москве ощущалось лишь умеренное облегчение в связи с разрешением кризиса. Здесь обращали внимание в первую очередь на тяжелые по­следствия этой конференции. Исключение Советского Союза из числа великих держав — участниц переговоров расценивалось как оскорбле­ние, а непривлечение к ним Чехословакии рассматривалось как диктат ведущих государств; за все это, как предполагалось, придется дорого заплатить.

В своих изложенных позднее размышлениях Эрнст Кёстринг писал: «Мчавшиеся в Мюнхен с развевающимися фалдами англичане и фран­цузы... внезапно и грубо исключили Сталина из числа участников переговоров в Мюнхене»[147]. Кёстринг не сомневался, что Советское правительство должно было сделать из случившегося соответствующие выводы.

А посол Шуленбург выразил полученный в беседе 29 сентября 1938 г. протест Потемкина, в полной мере дав почувствовать собствен­ное согласие с ним, следующими словами: «Это, собственно говоря, ка­кая-то нелепость, когда созывается конференция для решения судьбы страны без представителя этой страны. То, что происходит сейчас, яв­ляется возрождением «знаменитого» четырехстороннего договора с целью навязывания Европе своей воли... Участвующие в уничтожении Чехословакии государства еще очень пожалеют, что уступили ее воин­ствующему национализму. На очереди Польша, ибо в ней проживает «очень много» немцев...»[148].

В то время как советник посольства в своем очередном докладе от 3 октября 1938 г.[149] передавал начальнику V референтуры МИДа, занимавшейся вопросами СССР, традиционное поздравление и со­общал о царившем в посольстве «бурном ликовании по случаю до­стигнутого фюрером для Германии огромного, не поддающегося воображению успеха», настроение у сотрудников посольства было в самом деле подавленное. Так, в тот же самый день Шуленбург в ча­стном порядке писал в Берлин: «Итак, важное решение принято, оно принято в пользу мира!! Все-таки я испытываю большое облег­чение. Не отрицаю! Я совершенно не имею в виду политические беспокойства общего характера, которые присущи всякому мысля­щему человеку и немцу (существует очень мало мыслящих лю­дей!). Ведь подвергались опасности и мои самые насущные интересы. Вспыхнула бы война, и я лишился бы своего поста... Но... не подумай, пожалуйста, что все было только блефом, что никакой опасности не грозило. Только чудо спасло нас от войны!.. В новой ситуации все наши заботы выглядят по-другому. Мне придется энергично... за это взяться. Но об этом позже!»[150] Через две недели, оглядываясь назад, он писал, что острый кризис против ожидания «все-таки закончился миром! Должен признаться, на сей раз я в это уже не верил». Затем он двусмысленно добавил: «Мы все многим обязаны английскому премьер-министру. И все-таки это счастье, что все произошло именно так, а не иначе!»[151]

Ведущие сотрудники посольства — посол Шуленбург, военный ат­таше Кёстринг и Густав Хильгер — оказались теперь в длительной фазе осмысления происходящих событий и переориентаций. «Первое же "спокойное" воскресенье», 2 октября 1938 г., они использовали для «за­городной прогулки» и отправились «на Бородинское поле»[152]. Посеще­ние Бородина — места сражения, где великая армия Наполеона в 1812г. впервые потерпела тяжелое поражение, — приобретало в те дни символическое значение. Нападение Германии на Россию (по аналогии с армиями Наполеона) с первым германским вторжением в «славянское пространство» стало теперь более реальным. Понимая, какими катаст­рофическими последствиями обернется война для Германии и России, эти люди считали своим долгом всеми доступными средствами противо­действовать такому развитию событий.

Решающую роль при этом сыграл конкретный опыт «Мюнхена».

1. Германское посольство в Москве исходило из того, что Гитлер был готов развязать войну и что Европа стояла на пороге большой вой­ны, которая по своим последствиям не уступит первой мировой войне.

2. Оно считало, что дипломатическое урегулирование, предприня­тое западными державами, лишь временно приглушило опасность новой мировой войны. Тревога политически сознательных и чувствую­щих свою ответственность людей не исчезла, она даже усилилась, по­скольку предполагалось, что Гитлер и дальше будет подталкивать к войне, а «чудо» больше не повторится.

3. В связи с отсутствием сопротивления агрессивной политике Гит­лера внутри страны задача дипломатии состояла в том, чтобы создать внешнеполитическую ситуацию, ведущую к заключению пактов и с неотразимой логикой исключающую возможность возобновления чре­ватого войной конфликта.

4. По мнению германской дипломатии в России, ключ к достиже­нию подобной ситуации находился в руках Советского правительства. Поэтому нужно было в кратчайший срок с помощью энергичных шагов побудить это правительство использовать свое международное влияние для стабилизации обстановки в Центральной и Восточной Европе.

5. Необходимо было также с помощью новых приемов привнести в процесс принятия внешнеполитических решений обоими государст­вами идею оживления действенной договорной системы, которая крепко связывала Германию и Россию и которая с 1934 г. оставалась неиспользованной. Отправной точкой здесь могло служить особое по­ложение Советского правительства после подписания Мюнхенского соглашения.

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ИНИЦИАТИВА В ОТНОШЕНИИ ПАКТА О НЕНАПАДЕНИИ

Советский Союз после Мюнхенского соглашения оказался исклю­ченным из сообщества великих держав и поставлен в условия изоля­ции. Если он не хотел быть полностью отстранен от общеевропейской политики — с ожидаемыми дальнейшими перекраиваниями границ — и оттеснен в сторону[153], то при неизменном курсе западных государств на умиротворение СССР должен был рано или поздно настроиться на пе­реговоры с Германией. Ведь из чехословацкого кризиса она вышла как наиболее мощная военная держава.

С точки зрения опытных дипломатов в Москве, в этих условиях можно было надеяться заинтересовать Советское правительство в сбли­жении с Германией. Если судить по более поздним свидетельствам дипломатов, некоторым из них подобная перспектива прямо-таки бро­салась в глаза. Французский посол в Москве Робер Кулондр позднее за­явил, что с помощью Мюнхенского соглашения западные державы толкнули Сталина в объятия Гитлера[154]. Свою точку зрения он базиро­вал на якобы непреднамеренном разглашении тайны первым заме­стителем наркома иностранных дел В.П.Потемкиным. По словам Кулондра, в конце беседы, во время которой французский посол пытал­ся объяснить причины, приведшие Даладье в Мюнхен, Потемкин, «под наплывом охвативших его чувств и будучи в одинаковой мере и славя­нином и дипломатом», потерял на какой-то момент самообладание и заявил: «Мой бедный друг, что вы наделали. Для нас я не вижу другого выхода, кроме как четвертый раздел Польши!»[155]