Александр Васькин - Открывая Москву: прогулки по самым красивым московским зданиям Страница 14

Автором проекта нового здания театра (в стиле ампир) являлся архитектор А. Михайлов, а строил новый Петровский театр Осип Бове, автор проекта реконструкции всей Театральной площади.

По задумке Бове, новое здание Большого театра должно было стать доминантой площади, которая к тому времени освободилась от болота. Спрятали под землю и так досаждавшую площади Неглинку, название которой сохранилось лишь в имени известной московской улицы. Для драматической труппы Бове перестроил в 1824 году соседний дом купца Варгина, который вскоре нарекли Малым театром.

Выступая фасадом на Театральную (тогда еще Петровскую) площадь, новый театр преобразил не только ее, он стал украшением Москвы. Да и сама замощенная булыжником прямоугольная площадь предстала теперь в ином обличье – Большой театр слева и справа обрамлялся невысокими ампирными домами-крыльями.

«Большой Петровский театр как феникс из развалин возвысил стены свои в новом блеске и великолепии», – извещали «Московские ведомости» в январе 1825 года. Построили новый театр на фундаменте прежнего, сгоревшего, оставшиеся после пожара стены разрушать не стали, а включили их в конструкцию зрительного зала.

В общих чертах он походил на тот образ Большого театра, который мы привыкли видеть на обертке шоколада «Вдохновение»: торжественный портик с восемью массивными колоннами, держащий треугольный фасад с неизменной квадригой Аполлона наверху.

Большой театр, худ. А. Арну, середина XIX века

Открылся новый театр 6 января 1825 года спектаклем «Торжество муз» на музыку А. Алябьева и А. Верстовского. Начался вечер нетрадиционно: собравшиеся стоя аплодировали, причем не артистам, а зодчему Бове. Главным героем спектакля явился персонаж по имени Гений России (в исполнении Павла Мочалова), провозглашавший:

Воздвигайтесь, разрушенные стены!Восстань, упадший ряд столпов!Да снова здесь звучат и лиры вдохновенны,И гимны Фебовых сынов!

Интересно, что зрителей, желающих попасть на первое представление, оказалось больше, чем мог вместить театральный зал, и потому спектакль пришлось повторить на следующий день. Сергей Аксаков вспоминал: «Большой театр, возникший из старых, обгорелых развалин, изумил и восхитил меня. Великолепное громадное здание, великолепная театральная зала, полная зрителей, блеск дамских нарядов, яркое освещение, превосходные декорации…»

Осенью 1826 года театр почтило своим присутствием царское семейство, посетившее Москву по случаю коронации. А новоявленный император Николай обновил царскую ложу, задрапированную малиновым бархатом. В честь исторического события устроили маскарад в русских национальных костюмах. Освещала все это действо огромная люстра в 1300 свечей.

В сентябре 1826 года, вскоре после своего возвращения в Москву, в Большой театр пришел Александр Пушкин: «Мгновенно разнеслась по зале весть, что Пушкин в театре; все лица, все бинокли были обращены на одного человека, стоявшего между рядами и окруженного густою толпою», – писал современник. Пушкин неоднократно бывал в театре, в частности он смотрел здесь оперу Д. Россини «Итальянка в Алжире». А через несколько дней после свадьбы, в феврале 1831 года, он пришел сюда с женой на маскарад, устраиваемый в пользу бедных, пострадавших от холеры.

В период недолгого московского периода своей жизни, в 1827–1832 годах, Большой театр неоднократно посещал Михаил Лермонтов. На его сцене он видел оперу «Пан Твардовский» композитора А. Н. Верстовского по либретто М. Н. Загоскина, премьера которой состоялась в мае 1828 года. Верстовский, если можно так выразиться, был штатным композитором Большого театра, прослужив в нем тридцать пять лет – сначала инспектором музыки, затем инспектором репертуара императорских московских театров, с 1830 года, и, наконец, управляющим конторой Дирекции императорских московских театров до 1860 года.

Неудивительно, что эти годы называли эпохой Верстовского, а некоторые ставили его даже выше Глинки по масштабу популярности. Женой композитора была актриса Надежда Васильевна Репина, уже упомянутая нами. Ее отец, как и она сама, был крепостным актером прадеда Лермонтова. Репину выкупили у Столыпина вместе со всей труппой.

Поскольку «Пан Твардовский» был только-только поставлен на сцене Большого театра, первые представления оперы отличались свежестью и новизной. Лермонтовым легко овладели и необычный сюжет, и любопытное оформление спектакля. По содержанию опера чем-то напоминает «Фауста» Гуно. Только место действия перенесено в Польшу. Согласно народной легенде, передающейся из поколения в поколение, пан Твардовский, живший в XVI веке, так же как и студент Фауст, продает свою душу дьяволу. Пережив немало приключений, Твардовский все же избегает ада. Взамен ему остается витать в воздухе между небом и землей в ожидании Страшного суда.

Лермонтова особенно захватывали сцены с участием цыган, инсценированные песни и пляски этого вольного народа. И в частности, цыганская песня «Мы живем среди полей» на слова Загоскина. Цыгане вообще пользовались популярностью в Москве, и не только. Попав под действие их чар, создал своих знаменитых «Цыган» и Александр Сергеевич Пушкин.

И вот однажды, в 1829 году, не в первый раз пережив ни с чем не сравнимое чувство встречи с прекрасным, находясь под огромным впечатлением от очередного представления «Пана Твардовского» в Большом театре, Лермонтов замыслил план создания первого в его жизни либретто оперы из жизни цыган. А сюжет ему подсказали те же пушкинские «Цыганы».

Сохранившийся отрывок этого первого драматического опыта в творчестве Лермонтова говорит о том, что юный автор предполагал использовать пушкинский текст как непосредственно, так и в вольном прозаическом переложении с использованием понравившихся ему цитат из «Пана Твардовского». Поэт намеревался взять для либретто также и стихотворение С. П. Шевырева «Цыганская песня».

Помимо музыки Верстовского, Лермонтов имел возможность слушать в Большом театре и сочинения европейских композиторов – Скриба, Обера, Россини. У последнего он очень любил оперу «Семирамида». В 1835 году А. М. Верещагина писала Лермонтову: «А ваша музыка? Играете ли вы по-прежнему увертюру “Немой из Портичи” (опера Обера. – А.В.), поете ли вы дуэт из “Семирамиды”, столь памятный, поете ли вы его как раньше во все горло и до потери дыхания?»

Интересно, что сохранилась даже эпиграмма Лермонтова, в которой упоминается Большой театр, адресованная Н. Кукольнику в связи с постановкой его пьесы «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Однако есть мнения, что речь в эпиграмме идет о Петербургском Большом театре, где эта пьеса также ставилась. Вот почему до сих пор нет единого мнения и о точной дате написания эпиграммы – то ли 1835, то ли 1837 год:

В Большом театре я сидел,Давали Скопина – я слушал и смотрел.Когда же занавес при плесках опустился,Тогда сказал знакомый мне один:– Что, братец! жаль! – вот умер и Скопин!..Ну, право, лучше б не родился.

Эпиграмма носит явный критический характер.

А в ноябре 1837 года в театр привели девятилетнего Льва Толстого. Но что показывали в тот вечер, он так и не запомнил.

Мальчик вообще смотрел в другую сторону: «Когда меня маленького в первый раз взяли в Большой театр в ложу, я ничего не видал: я все не мог понять, что нужно смотреть вбок на сцену, и смотрел прямо перед собой на противоположные ложи». Зато когда через два десятка лет, в январе 1858 года, писатель слушал здесь «Жизнь за царя» Глинки, опера ему очень понравилась, особенно финальный хор «Славься!».

Посещавшие театр зрители занимали в зале места согласно купленным билетам. Однако было одно место, купить билет в которое было нельзя. Это царская ложа, предназначавшаяся для императорской семьи. Естественно, что зачастую она пустовала, поскольку цари наезжали в Первопрестольную нечасто, обычно два-три раза в год.

И вот однажды московскому генерал-губернатору Арсению Закревскому пришла в голову мысль – а не попробовать ли ему занять царскую ложу, конечно, с разрешения вышестоящего начальства. В 1851 году он обращается к директору императорских театров А. М. Гедеонову со следующим посланием:

«Понятия московской и петербургской публики о звании военного генерал-губернатора совершенно различны. В Москве военный генерал-губернатор есть представитель власти, в Петербурге много властей выше его. Ложа-бенуар в Большом театре, отчисляемая ныне к императорским ложам, состояла всегда в распоряжении московских военных генерал-губернаторов. Ею пользовались и предместники мои, и я по настоящее время. Всегда принадлежавшее военным генерал-губернаторам право располагать этою ложею составляет в мнении жителей Москвы одно из преимуществ, сопряженных со званием генерал-губернатора. Дать генерал-губернатору ложу в бельэтаже или бенуар наряду с прочей публикой значит оскорбить и унизить в глазах Москвы звание главного начальника столицы и дать праздным людям, которых здесь более нежели где-либо, повод к невыгодным толкам. Прошу Вас, Милостивый Государь, довести до сведения его светлости министра Императорского Двора, что по вышеизложенным причинам я нахожу несовместимым с достоинством московского военного генерал-губернатора иметь ложу в здешнем Большом театре в ряду обыкновенных лож и бенуаров. Собственно для меня не нужно никакой ложи, но меня огорчает то, что в лице моем оскорбляется звание московского военного генерал-губернатора».